— Нет, — скажет внучек, — ничего я не понимаю, — какая-то партия, она же рулевой, и она же была братом какого-то Ленина. И почему вдруг этот коммунист проворовался?

— Ну, бывало такое, проворуется, и придется ему класть партбилет на стол.

— Это что же, так страшно?

— Это, внучек, для коммуниста было просто как конец света, партбилет на стол положить.

— А если не на стол, а на подоконник?

— Ну, это так говорилось — «на стол», а на самом деле это означало вылететь из партии.

— А они, значит, еще и летали, эти коммунисты?

— Еще как летали, как вылетит, так уж и отовсюду, и с работы тоже.

— Нет, ничего не понятно. Или вот еще: «вперед к победе коммунизма». Что это?

— Ну как тебе объяснить, это такое светлое будущее, как горизонт: чем ты к нему ближе, тем оно от тебя дальше.

— И вы все к нему шли вперед, да?

— Шли. топали под руководством Политбюро. Это такие люди были, которых выбирали, чтобы они нас вели.

— Они были самые умные, да? Умнее академиков?

«Эх, — подумал я, — видел бы ты лица этих академиков», а вслух сказал:

— Ну вроде бы, а во главе этого Политбюро стоял генсек. Это вроде самый заслуженный. Одно время Брежнев был.

— Он был самый хороший, да? У него никаких недостатков не было?

— Да, пожалуй, был один недостаток: в последние годы не узнавал никого, а так вроде ничего мужик был.

— А еще кто был?

— Да много их было. А на Горбачеве все это и закончилось. Ну, сказка эта, с коммунизмом. А Горбачев и был самый главный сказочник.

— Он вам сказки рассказывал?

— Да, знаешь, бывало, усадит всю страну у телевизоров и давай часов по пять подряд и про курочку рябу с золотыми яйцами, и про колобка из теста будущего урожая, в общем, такая сказка про перестройку. Про то, как нам будет хорошо, если не будет плохо, — задумался я, вспоминая то бурное время.

— А потом, деда, не спи, потом-то что было?

— А потом такая чехарда началась! Страна наша развалилась, и стали мы вместо коммунизма строить капитализм, но тем же способом.

— Ну и что, построили?

— Построить не построили, но всему миру показали, как строить надо. — Тут я совсем отключился и стал вспоминать прошлые годы. Жизнь свою.

Ведь целая жизнь пролетела. Закрыл я глаза и вспомнил парткомы, райкомы, реперткомы, собрания, демонстрации, забастовки. И институт свой авиационный вспомнил, и любовь вспомнил, вся жизнь моя передо мной пролетела. Жизнь моя единственная и неповторимая, счастливая и несчастная.

— Уснул, — сказал внук и отошел от меня.

Не понять ему наших книг, не понять нашей жизни, как никто ее в мире не понимает, а он-то и тем более, потому что у него она совсем-совсем другая.

Я раньше, когда в кулинарном техникуме учился, совсем здоровым был. Меня даже на медосмотрах в пример ставили. Поставят к стенке и говорят: «Это пример». А уж потом, когда я в ресторане стал работать, у меня такой хороший аппетит появился, что мне от него даже плохо стало. Я съел что-то не то, ну, не из своей кастрюльки, а из общего котла, и у меня… как бы это поприличнее сказать… в общем, у меня одно место заболело. Чего ты хихикаешь, как будто у тебя никогда не было…

И я в поликлинику пошел. Я там в регистратуру два часа в очереди стоял, потому что я постою, постою… и убегу. А назад возвращаюсь — а они говорят: вы здесь не стояли. Потому что я уже по-другому выгляжу. У меня лицо счастливое. И вот я с этим счастливым лицом опять в конце очереди встаю. Потом наконец к окошку регистратуры подошел, она оттуда говорит:

— Вам чего?

Я говорю:

— Мне бы талон на сегодня.

Она говорит:

— Только на завтра.

Я говорю:

— Помру я до завтра.

Она говорит:

— Тогда вам и талон ни к чему.

Но потом сжалилась надо мной.

— Раз вы, — говорит, — такой пришибленный, идите в шестнадцатый кабинет.

Зашел я в кабинет, а там два мужика в белых шапочках и халатах.

— Раздевайся, — говорят.

Ну, я, ничего не подозревая, и разделся. Они смотрели на меня, смотрели, осматривали, осматривали, потом говорят:

— Ой, жить тебе до понедельника осталось.

Я говорю:

— А что у меня такое?

Они говорят:

— А это ты у врача спроси.

Я говорю:

— А вы кто?

— А мы маляры, потолки здесь белим.

Я говорю:

— Что же мне, все теперь назад надо надевать?

Они говорят:

— А это ты как хочешь, хочешь — назад, а хочешь — наперед. А хочешь, так пойди погуляй.

И тут вдруг доктор входит и говорит:

— Это что за безобразие, вон все отсюда!

Ну, я, в чем был, в коридор выскочил. А там очередь.

Старушка говорит:

— Вот тебе и бесплатная медицина, среди бела дня человека до нитки обобрали.

Я назад. Маляров выгнали, а меня на кушетку положили.

Доктор спрашивает:

— Ну, что у нас болит?

Я говорю:

— Что у вас, не знаю, а у меня… тут медсестра, я стесняюсь.

Он говорит:

— Отвечайте, что у вас болит.

Я говорю:

— Ну, у меня одно место болит.

Он говорит:

— Ну, показывайте ваше место.

Я говорю:

— Так вот же оно — перед вами.

Он говорит:

— Ну, тогда рассказывайте, с кем и когда и что у вас произошло?

Я говорю:

— У меня происходит одно и то же каждые полчаса.

Он говорит:

— Ну, это прямо патология какая-то. Ничего удивительного, что у вас так болит. У вас когда болит, когда вы это совершаете или потом?

Я говорю:

— Нет, сначала болит, а потом уже совершаю.

Он говорит:

— Это что же, у вас сигнал такой?

Я говорю:

— Да, такой сигнал, что даже удержаться не могу.

Он говорит:

— И что же вы делаете?

Я говорю:

— У нас там в ресторане такая маленькая комнатка есть, я сразу туда и бегу.

Он говорит:

— А она вас там уже ждет?

Я говорю:

— Да не она, а он меня там уже ждет.

Он говорит:

— Так вы что же, из этих, что ли, из голубых?

— Нет, — говорю я, — я из красных.

Он кричит:

— Говорите сейчас, кто вас ждет?

— Ну, черный такой, с белой ручкой.

Он говорит:

— Негр, что ли?

Я говорю:

— Почему негр?

Он кричит:

— Не знаю почему! Идите отсюда вон!

И пошел я как миленький на работу. Но ничего, этот доктор тоже к нам когда-нибудь в ресторан придет. Я ему такое блюдо пропишу, всю жизнь будет принимать больных в маленькой комнате.

Я как кулинарный техникум окончил, так с тех пор в столовой и работал. А как перестройка началась, так продукты и кончились. У нас в столовой как было. Если клиент у нас поел и назавтра снова пришел, значит, повара хорошие, а если уже больше не смог прийти никогда, значит, продукты плохие. При Брежневе продукты хорошие были, при Андропове они портиться начали, а при Горбачеве совсем исчезли.

И тогда нашу столовую купил один предприниматель с большими деньгами и с лицом кавказской национальности. Он шторы на окна повесил и сделал из столовой ночной ресторан. И даже название сам придумал: «Русский сакля».

Хороший ресторан, только мне там работать долго не пришлось. Однажды поздно ночью, когда в ресторане уже никого не было, вошли трое мужиков. Смурные какие-то, ищут чего-то, за стол не садятся.

Я говорю:

— Может, присядете?

Они говорят:

— Еще чего, мы свое уже отсидели. Где бабки?

Я говорю:

— Бабки уже все домой ушли.

Они говорят:

— Не придуривайся.

И пистолет вынимают.

Я говорю:

— Вы что, пистолет мне хотите продать?

Они говорят:

— Ну да, только не весь, а одну пулю из него.

Я говорю:

— А мне пуля не нужна.