— Какая я тебе Синди, я тебе дам Синди! Ты у меня быстро засиндивеешь!

Тогда я и жену свою Люську научил этой расслабухе, и она теперь не со мной живет, а с Пуговкиным, она в него тоже с детства влюбленная, еще со «Свадьбы в Малиновке».

Вот такая вот новая жизнь пошла. Зарплату получать иду, дают мне этих несчастных полторы штуки, а я расслаблюсь, глаза закрою, глядь, а это все в долларах. Я тут поднакопил, виллу себе отгрохал и расположил ее на шести сотках, потому что никаким воображением не удалось отодвинуть подальше от себя соседей по садово-огородному вражеству. Вы бы их лица видели, их же трактором не сдвинешь. Я их, правда, тоже научил расслабляться, и они теперь где-то по соседству с Эдди Мэрфи живут в Беверли-Хиллз. Им кажется, что я негр и жутко веселый, а с другой стороны от них почему-то Бурбулис живет, но тоже веселый. И наша хрущоба где-то посередине Манхэттена оказалась, рядом с президентским домом на улице Осенней, где Задорнов проживает и каждое утро шутит нам бесплатно. Вот такая жизнь. Вот вы за кого голосовали? Кто за кого. Кто за Путина, кто за Зюганова, кто за Жирика. А я голосовал за такого президента: красивый, как Немцов, умный, как Лихачев, богатый, как Брынцалов, нахальный, как Жириновский, чмокает, как Гайдар, на саксофоне играет, как Клинтон, и поддает так, что нашему прошлому и не снилось.

А недавно шел по улице вечером, и ко мне какой-то хулиган пристал. Ну, я глаза закрыл, расслабился, представил себя Сталлоне да как звезданул ему по башке. Слушай, он тут же расслабился, не знаю кем, наверное, Шварценеггером себя представил и так меня отделал, что лежу я сейчас, граждане, в гипсе в травматологическом отделении и представляю себе, что я здоровый и рука у меня не в гипсе, но ничего не могу себе представить, кроме Юрия Никулина в «Бриллиантовой руке», и потому рассказываю всем анекдоты из «Белого попугая» и пою «А нам все равно, а нам все равно».

Встретил я соседского парнишку Ваню Сидорова, и у нас с ним произошел такой разговор. Я говорю:

— Ваня, как дела?

Он говорит:

— Дела — отпад. Ваще. Туг два корешка встретились, один чмо, другой чукча, но оба такие фуфлогоны. Замастырили какую-то марцифаль, слегка отъехали и давай друг друга грузить с понтом под зонтом. Оба забалдели, этот ему в бубен, тот ему по тыкве, такая махаловка пошла, чуть не до мочиловки. Один чуть жмура не схватил. Чума. Ну ваще улет!

Я говорю:

— Погоди, он что, летал?

— Кто?

— Ну этот, который чмо?

— Да нет, чмо базарил с чукчей.

— А чего он базарил?

— Ну, они заторчали, вот он и забазарил, стали грузить друг друга, махаловка и началась. Вот такая байда.

— А кому они махали?

— Да никому. Один другому дал по балде, тот ему в репу, этот ему в хлеборезку.

— Он что, репу сунул в хлеборезку?

— Да нет, просто врезал по тыкве.

— Там еще и тыквы росли?

— Какие, на фиг, тыквы, вы, дядь Лень, совсем не сечете. Они пошабили, отъехали, помахались, отключились, и полный Кобзон.

— Там что, еще и Кобзон оказался, он что, там пел?

— Кобзон — это абзац. Полный абзац. Другими словами, бильдым. Поняли?

— Я понял, что ты совершенно забыл русский язык.

— Как это так?

— А вот так, представляешь, что бы было, если бы все говорили на этом твоем бильдыме?

— А что?

— Помнишь, у Шекспира пьеса «Гамлет»? Фильм еще был «Гамлет»?

— Помню, принц датый.

— А теперь послушай, как это на твоем языке звучит. Значит, этот мазурик фуфлогон, кликуха Гамлет. Его пахану мамин хахиль марцифаль какую-то в ухо влил, он кегли и откинул. А тень его Гамлету и настучала. Гамлет оборзел, взял черепушку шута и говорит: «Бедный жмурик». Да призадумался.

— Сечешь? Сказал и ласты склеил. Ну. в общем, там все вляпались по самые помидоры. Одним словом, полный Кобзон. Или абзац.

Он посмотрел на меня просветленными глазами и сказал:

— Ну, чума кино. Пойду по видаку полукаю. — И побежал, выкрикивая: — Полный бильдым!

Пройдут годы, десять, двадцать лет, подойдет ко мне мой внук, рыженький мальчуган, с моей книжкой, изданной в 1990 году, и скажет:

— Дедушка, я вот твою книжку прочитал и ничего не понял.

— Что ж тебе там непонятно? — спрошу я, поглаживая по головке конопатенького внука.

— А все непонятно, — ответит он мне. — Вот и заглавие этой книжки непонятно. Написано «Учащийся кулинарного и др.». Кто этот учащийся? Его что, все знали?

— Еще как знали, — скажу я, — был у нашего знаменитого артиста Хазанова такой персонаж, который появился в 1974 году. А я для него писал монологи. Очень были смешные истории.

— Про что?

— Ну была, например, история, как он, этот учащийся, ходил в военкомат.

— Военкомат — это что?

— Это военный комиссариат.

— А это что?

«Да, — подумаю я, — это ж теперь и не объяснишь, что это».

— Ну были, — скажу, — такие пункты, где людей раздевали и смотрели, годятся они в армию или нет.

— Ой, дедушка, — скажет внук, — это же было еще в прошлом веке.

«И точно, — подумаю я, — в прошлом». Для него, для моего внука, вся моя жизнь — это прошлый век.

— А вот, дедушка, — продолжит внук, — у тебя еще рассказ, называется «Очередь». Что это — очередь?

— О-о-о, — встрепенусь я. — очередь — это замечательная примета прошлого века. Без очереди жизнь наша была бы просто невозможна. Это значит, люди стояли за чем-нибудь, стояли один за другим и смотрели в затылок друг другу.

— А зачем они смотрели в затылок? Они там что-нибудь интересное видели?

— Да как тебе сказать… Что они там видели… Кепки, шляпы, лысины, у некоторых женщин начес был, или «бабетта», или даже «хала».

— Хала — это же хлеб. — удивится внук.

Пойму я, что не смогу толком объяснить, и только скажу:

— Вот так, с хлебом, и ходили, и стояли. Иногда даже номерки на руках писали: 1, 10, 120, чтобы не перепутать, кто за кем.

— Номерки писали, — удивится внук, — а что же вы в этой очереди без компьютеров стояли?

— Да, вот так получалось, что без компьютеров обходились. Даже, бывало, в ГУМ с ночи очередь стояла, и все равно без компьютеров.

— Ну а зачем же стояли?

— А за всем, что выбросят, за тем и стояли. Бывало, сыр выбросят или сапоги, а то, к примеру, колбасу, а уж если сосиски выбрасывали, до драки дело доходило.

— Странный ты какой-то, дед. Пишешь какие-то глупости. Одни стоят в затылок смотрят, другие чего-то выбрасывают, а третьи дерутся. Непонятные вы какие-то были. А вот у тебя в одном рассказе написано: «коммунист, а еще проворовался». Кто такой этот коммунист?

— Ну, это уж совсем просто. Коммунист — это член партии.

— Член? — удивится внучек. — Член — это же рука или нога, в общем, конечность.

— Это, милый мой, и была такая конечность, которая являлась одновременно умом, честью и совестью нашей эпохи, одним словом, партия.

— И что это такое — партия?

— Э-э-э… — скажу я, — партия, брат, это была наш рулевой. Как говорил поэт, «партия и Ленин близнецы-братья, вот что такое партия».