— Сестра Тереза велела сказать ей, как только вы придете, — объяснил Жан, и его башмаки застучали прочь по коридору.

Он вернулся, следом за ним шаркала старая монахиня.

— Здравствуйте, мсье, мать-настоятельница видит, какая нынче погода, и сказала, что, если вы придете, до половины восьмого в вашем распоряжении приемная. — Она повернула ручку, широко распахнула дверь и тут же удалилась по коридору.

Что значит «если вы придете»? — возмущенно подумал Хилари. Уж не принимает ли она меня за человека, способного пренебречь своим долгом из-за плохой погоды? Похоже, вся эта публика устанавливает свои нормы поведения, а потом смотрит со стороны, насколько человек им соответствует, подумал он.

— Что ж, идем, Жан, — сказал он. — Здесь мы, по крайней мере, не промокнем.

Оказавшись в этой комнате, невозможно было не вспомнить свой первый приход сюда. Он прошел к окну и, подавленный, усталый, весь как выжатый лимон, уставился в него поверх зеленых и красных шестиугольников.

Жан молча стоял у него за спиной. Наконец Хилари повернулся, посмотрел на мальчика с улыбкой, и у того, словно он только и ждал этого знака, тотчас вырвалось:

— Вы мой подарок принесли?

Хилари знал: не про новые перчатки спрашивает Жан. И с таинственным видом он принялся медленно, невероятно тщательно рыться в кармане пальто, пока, торжествуя, не выудил из его глубин скомканные красные перчатки.

Жан восторженно вздохнул и взял их.

— Красивые, правда? — сказал он так, как говорят о чем-то, о чем просто и вообразить невозможно других мнений.

— Ну хорошо, так чем же мы займемся? — оживленно спросил Хилари. Он оглядел комнату, но не увидел ничего, что могло бы им помочь. — Сядем за стол и тогда, быть может, сумеем во что-нибудь поиграть, — решил он. — Ты какую-нибудь игру знаешь?

Жан помотал головой, однако послушно взобрался на жесткий стул, Хилари сел рядом.

— Я покажу тебе игру, в которую играл, когда был маленьким, — сказал он, достал из кармана записную книжку и карандаш и стал расставлять точки в квадрате на разлинованной странице.

Потом глянул на сидящего рядом Жана и увидел, что тот увлеченно, старательно ковыряет в носу. Хилари занес руку, хотел было шлепнуть по пальцам-старателям, но остановился. Я не вправе, подумал он, муштровать чужих детей не должно, сказал он себе по зрелом размышлении.

— Смотри, Жан, вот как играют в эту игру.

Он тщательно объяснил малышу ее несложные правила, восхищенный тем, с какой готовностью тот их усваивал. Они сыграли первую партию, причем Хилари избегал случаев обойти Жана, хотел дать ему возможность выиграть, и, вне себя от радости, Жан выиграл. Но к концу второй партии он стал упускать благоприятные случаи прочертить нужную линию, и Хилари не выдержал:

— Не глупи, Жан. Если соединить эти две точки, у тебя получится еще один ящик, ты не можешь этого не видеть.

— Но я хотел, чтоб в этот раз выиграли вы, — сказал Жан, с надеждой глядя ему в лицо. Хилари должен понять, он этого не делает не потому, что глупый, — он хочет подарить выигрыш ему. Хилари принял подарок, и, намеренно проиграв, Жан провел третью и четвертую партии на удивленье ловко.

Но теперь игра наскучила Хилари.

— Хочешь посмотреть на свои новые перчатки? — спросил он.

— Да, хочу, — ответил Жан, но без особого интереса.

Новые шерстяные перчатки были темно-серые, но других Хилари найти не смог. Жан сказал «спасибо», послушно позволил померить их ему, показать, что они как раз впору, но для него самого они не шли ни в какое сравненье со слишком маленькими красными, которые он крепко сжимал в левой руке.

Исподтишка глянув на часы, Хилари увидел, что еще только четверть седьмого. Он стал вспоминать свое собственное детство, чем же он заполнял послеполуденные часы, если шел дождь, и только и представил, что рисование, загадочные картинки, конструктор, книжки-картинки — все то, чем занимались дети, которые были окружены заботой и получали много подарков. Потом ему пришло в голову и еще что-то.

— Хочешь, я расскажу тебе сказку? — предложил он.

— Ой, да! — загорелся Жан.

— А кто еще рассказывает тебе сказки? — ревниво спросил Хилари.

— Сестра Клотильда рассказывает нам про маленьких святых, — ответил Жан. — Я люблю сказки. — Он весь сиял в предвкушении удовольствия.

— Я не знаю сказок про маленьких святых, — сказал Хилари, изо всех сил стараясь вспомнить, что же радовало его самого, когда ему было пять. У меня жуткое чувство, что это был Винни-Пух, подумал он, но будь я неладен, если стану знакомить какого-нибудь ребенка с подобными причудами. И тотчас он задался вопросом, а так ли уж достойны оправдания родители, которые не позволяют своему ребенку смотреть картинки или книжки, не приемлемые для них самих из соображений эстетических… но тут Жан вывел его из задумчивости. Он нетерпеливо дергал его за рукав:

— Ну пожалуйста, расскажите!

С внезапным облегченьем Хилари вспомнил «Красную шапочку».

— В некотором царстве, некотором государстве, — начал он, — жила-была девочка… — Он рассказывал сказку, и, поглощенные ею и друг другом, они не отрывали друг от друга глаз.

Рассказывать Жану оказалось истинным удовольствием. Он слушал увлеченно, с явным, живым интересом. Всякий раз, как он чуял недоброе или пугался, его большие глаза становились еще больше, рука тянулась вслепую и хватала Хилари за рукав, и даже когда сказка кончилась, он не двинулся с места и задумчиво смотрел на Хилари.

— Что ты думаешь о сказке? — спросил Хилари.

— Мсье, а девочкин папа любил ее?

— О да, — заверил его Хилари.

— А мама?

— Конечно.

— Тогда почему они отпустили ее на встречу с волком?

— Но они не знали, что она его повстречает, — сказал Хилари, довольный столь явным свидетельством того, что, слушая сказку, малыш по-умному вникал в ход событий, — и потом папа ее разыскал, спас и в целости и сохранности вернул домой, к маме.

Жан уставился на стол, потом украдкой, искоса глянул вверх, на Хилари.

— А мои папа и мама любят меня? — требовательно спросил он.

— А как же, — в отчаянии сказал Хилари.

Жан поднял голову и уставился на Хилари, который не ответил, не сумел ему толком ответить. Они пристально смотрели друг на друга, каждый мучился на свой лад, и наконец малыш снова опустил глаза, уперся взглядом в стол.

Теперь я мог ему это сказать, подумал Хилари, теперь мог.

— Вы Армана знаете? — спросил Жан, все еще не поднимая глаз.

— Нет, — сказал Хилари. — А кто он такой, Арман?

Ответ не заставил себя ждать:

— Один раз в классную пришла сестра Тереза, увела Армана, а там его какой-то дядя ждал, а это его папа с фронта вернулся, и он увез Армана. — Жан так же робко, искоса глянул на Хилари и тотчас вновь опустил глаза. — Папа Люка вернулся из Германии и тоже забрал его с собой.

О, Господи, Господи!.. взмолился Хилари. Неужто кто-то рассказал ему… или он сам додумался? Может быть, это ничего и не значит. Может быть, это он просто поддерживает беседу. Будь она неладна, вчерашняя старуха, подумал он, это не по-людски, я же еще сам не знаю. Я не желаю быть связанным. Я и вообразить не мог, что способен на такую глубокую жалость, к какой меня уже вынудили. Я не смею позволить себе, чтобы это зашло дальше, пока не смею. Хилари поднялся и сказал:

— Мне пора уходить, Жан.

— Вы завтра придете? — чуть ли не потребовал ответа Жан.

— Если смогу.

— Возьмите мои красные перчатки, — настойчиво сказал Жан. Хилари, не глядя, протянул руку, скомкал их, сунул в карман и вышел.

Я потерял голову, сказал он себе, когда на обратном пути с трудом шлепал под дождем. Я знаю свой долг, я приехал сюда, готовый исполнить свой долг. Если бы малыш оказался моим сыном, я бы его забрал, если бы нет — оставил. Все должно было быть достаточно просто. В таком решении не может быть места чувству. Не чувство, а долг тут — ключевое слово, было и остается.