Он молча встал и минут десять добросовестно махал топором, а потом сказал:

— Теперь ты вставай.

— Ведь дров полно, и костер хорошо горит…

— Вставай!

Чертыхаясь про себя, я встал. Другого выхода не было. Еще перед уходом в тайгу мы договорились свято слушаться Виталия и делать все, что он нам велит. На других условиях он отказывался идти с нами.

— Злишься? — спросил Виталий, когда я снова лег рядом с ним.

Я ничего не ответил.

— Напрасно, — сказал он. — Если дать тебе сейчас крепко заснуть, не будить, то утром проснешься с отмороженными ногами и руками.

— Спасибо за заботу…

— Зря ты обижаешься, — уловив иронию в моих словах, серьезно сказал Виталий. — Вернемся в деревню, можешь спросить у сибиряков — прав я или нет. Это каждый скажет.

Теперь я и сам уже знаю, что Виталий был прав. И благодарен ему за это.

Утром мы позавтракали на скорую руку и через два часа подошли к охотничьей заимке на берегу ручья. Снег вокруг небольшой избушки был вытоптан, заслежен, словно двор животноводческой фермы. Повсюду выделялись следы оленей. Свежие. Видимо, рано утром стадо оленей прошло мимо заимки и спустилось в широкую, заросшую кустарником пойму ручья.

— Пойдем? — спросил Виталий, показывая на глубокие отпечатки следов.

— Сегодня — без меня, — сказал я, чувствуя во всем теле вчерашнюю усталость.

Избушка была сложена из неотесанных круглых бревен и разделена на две половины. Одна половина была чем-то вроде больших сеней или сарая. На голой земле виднелись остатки костра, а под потолком висели мешки с мукой, сухарями, крупой, солью и другими припасами, без которых трудно обойтись в тайге. В углу — аккуратно сложенные дрова. Низкая дверь вела из сеней во вторую половину избы. Виталий открыл ее и первым шагнул через высокий порог. Все тут оставалось на своих местах с осени, когда Виталий, охотясь на соболя и белку, ночевал здесь последний раз. В углу стояла старая, местами прожженная печка, возле нее лежала кучка сухой лучины, на широких нарах вдоль стен была настлана сухая осока, на подоконнике — керосиновая лампа без абажура и несколько свечек. Всю зиму избушка стояла нетопленной. Но достаточно было развести огонь, и через полчаса в ней стало невыносимо жарко, душно. Стенки и труба печурки раскалились докрасна и каждый раз сердито шипели, когда с запотевших досок потолка падала капля воды.

Мы хотели по-человечески поесть, сварить суп и, конечно, чай, без которого сибиряк и шагу не ступит, однако у нас был только один котелок. На столе стоял туесок из бересты. Виталий принес воды из незамерзающего родника и… повесил туесок над пылающим костром так, чтобы пламя лизало кору.

Каждый, кому приходилось разводить огонь в ненастные дождливые дни, знает, что лучшей растопки, чем береста не найдешь. Она горит, как порох.

А тут в берестяном туеске кипятили чай. Вода закипела, а березовая кора осталась целехонькой. Только закоптилась и почернела.

Уже почти неделю живем мы в охотничьем домике Виталия Слободчикова. Каждый день подымаемся до восхода солнца и, встав на лыжи, уходим до вечера, в места, где надеемся встретить северных оленей. Свежие следы находим каждый день. Словно гончие псы, бежим мы по этим следам целый день, но все напрасно. Всего дважды издали довелось увидеть оленье стадо. И оба раза на таком расстоянии, что даже Виталий не взялся за карабин. А мне и Ангону с нашими двустволками вообще было нечего соваться.

В те дни, когда мы уходили слишком далеко от заимки, Виталий водил нас ночевать в избушки поменьше, которых было всего четыре и которые как бы кольцом окружали основную заимку. Так что, куда бы мы ни забрели в течение дня, всегда находили одну из малых заимок Виталия и больше ни разу не ночевали под открытым небом.

Но кроме оленей было у нас еще одно занятие.

Мы ежедневно натыкались в тайге на свежие следы, оставленные красой сибирских лесов — соболем. Один зверек, видимо, жил где-то неподалеку от нашей заимки, и мы задумали его поймать.

Вряд ли найдется человек, ничего не слыхавший о соболе. Дорогой мех этого зверька упоминается даже в сказках, где короли ходят «в соболях». Думаю, что читателю будет интересно узнать кое-что об этом обитателе тайги.

Сибирь исстари славится редкими зверями, меха которых не имеют себе равных на мировом рынке. Недаром сибирскую пушнину называют мягким золотом. На международных аукционах она издавна пользовалась колоссальным спросом, который сохранился до наших дней и, надо думать, будет держаться еще много лет, хотя человечество и научилось производить синтетический мех. (Будучи в Иркутске, я видел, как заканчивается строительство большого здания, предназначенного для международных пушных аукционов, которые будут проводиться здесь ежегодно и на которые будут съезжаться торговцы со всего мира. Сибирь — единственный край, где водится соболь, и держит монополию на ценный мех этого зверька.)

За последние годы соболя развелось в сибирской тайге видимо-невидимо, так как долгое время охота на него была запрещена. Никогда еще сибирские охотники не давали так много этой ценной пушнины, как в последние годы. Весь осенне-зимний охотничий сезон называется здесь одним словом — белкование, хотя белку охотники стреляют лишь между прочим, пока собака не нападет на след более ценного зверька. Стоит обнаружить свежий соболий след, как охотник и собака, обо всем забыв, пускаются в погоню, которая длится иногда целыми днями. Осенью и в начале зимы, когда снега еще немного и собака легко пробирается по тайге, охота на соболя сравнительно нетрудна. Пес нагоняет зверька, «сажает» его на дерево и лаем зовет хозяина, который бежит, спотыкаясь, задыхаясь, и от волнения часто «мажет». Тогда соболь пускается наутек по верхушкам деревьев. Как белка. Только гораздо быстрей. И часто ему удается замести следы, унести свою дорогую шкурку. А зимой, когда собаки вязнут в глубоком снегу, соболя ловят специальными капканами. У нас их нет, и поэтому Виталий, изучив собольи тропы, ставит самую примитивную ловушку с подвешенным на веревочке кусочком жареного сала. Соболь прибежит на запах, попробует утащить сало, но, дернув за веревочку, попадет под удар колодки. Ну, а нам останется лишь поднять колодку и вынуть из-под нее драгоценного лакомку.

Снарядив ловушку, мы вернулись в жарко натопленную избушку, где Ангон хлопотал у котелка, желая блеснуть своими кулинарными способностями. И блеснул. То был суп из перца и лаврового листа, в котором изредка попадалась и крупа. Сам Ангон это варево есть не стал. Заявил, что он уже сыт, хотя котелок был полнехонек. Все выяснилось несколько позже, когда мы решили сварить какао. Банка из-под какао была пуста. Исчезли также две пачки печенья. Ангон был сладкоежка, и мы беззлобно, по-товарищески подтрунивали над этой его слабостью. Жили мы дружно и ладили лучше, чем ладят в иной семье родные братья. Виталий и Ангон берегли меня и смотрели за мной, как за малым ребенком, ни на минуту не упуская из виду. А когда в один из вечеров я спросил, не боялись ли они брать меня с собой в тайгу (ведь человек может сломать или вывихнуть ногу, заболеть или пораниться), Виталий засмеялся:

— Все, братец, было предусмотрено. Если что — сделаем нарты, впряжемся и вытащим тебя. Так мы с Ангоном решили до того, как выйти из дому.

На другой день мы отправились проверять ловушку. Сало исчезло. Не было и соболя. Как зверек сумел стащить приманку, не потеряв шкуру, знает только он. Виталий снова зарядил ловушку, и мы решили прийти дня через два. Однако и на сей раз ничего не добыли.

Вечером я спросил:

— Сколько стоит соболь?

Виталий пожал плечами:

— Никто не считал. Иногда чуть ли не даром достается, а иногда обходится очень дорого.

— Нет, Виталий, я спрашиваю, сколько государство платит охотнику за соболиную шкурку.

— Если хорошая, красивая шкурка — до ста пятидесяти рублей.

На следующий день мы снова двинулись на поиски оленей.