- Сводишь туда?

«Мой голоштанный сын, обопрись о мою руку и я вышвырну тебя в окно!» — так в старом литовском фильме молодой негодяй говорит пролетарскому поэту, кстати, тоже молодому. Но это всего лишь угроза. А вот меня водитель грузовика и в самом деле вышвырнул из кабины, стоило признаться, что в карманах у меня пусто. На Украине такого не случалось! Правда, подобным образом повел себя только один прапорщик, но уж слишком ретивым он был патриотом... к тому же мы с ним успели проехать приличный конец от Киева, да и вообще... А этому водиле я и словом не обмолвился о какой-то там свободе... ведь свой... литовец! Видно, не бог весть какой птицей я ему показался — никто меня не пинал, не ругал, просто вышвырнули, и все. Я упал задом на мягкую придорожную траву, поплевал на ладони, потер оцарапанную щеку и запустил вслед автомобилю обломком кирпича — все равно не видит!

Прихрамывая, я забрел в самую гущу ельника, лег, положил под голову рюкзак... И не упомню, когда еще так сладко спал. Все равно проспал только до полудня: вокруг посвистывали дрозды, над освещенной солнцем поляной носились стрекозы... Снова лето, пора ящериц и стрекоз...

Асфальт плавился от жары, воздух переливчато светился и был мутно-зеленым, как и покрытые пылью придорожные сосны.

Найду ли я то место? Ведь год прошел после того, как мы с Ютой-японкой... Ага! Вот оно! Не спутаешь: курилка для автомобилистов возле шоссе, исписанный вкривь и вкось навес уже прохудился, закоптился, скамейки из сухостойных деревьев разъехались, перекосились - покурю-ка и я для начала. Граффити тут попроще городских, хотя один вон как распоясался: «Там, где слабо фашистским танкам, преграды нет удрийским панкам!». Воинственная Удрия! Даже сюда твои сыны и дочери добрались. Ну да ладно, мне не до них. Здесь, определенно здесь! Сворачиваю к лесу...

Я шагал по сизой от зноя лесной широкой тропе к Туулиной могиле. Одинокий ястреб в поднебесье да вечные хлопотуньи сойки среди ветвей. В нескольких местах из-за деревьев блеснула светлая обмелевшая речушка - значит, иду в верном направлении. По-моему, здесь мы присели с Ютокой перекусить и... о, как давно это было!

Снова мухоморы, жухлые сыроежки с выщербленными шляпками, белые птичьи косточки во мху, снова сойки и - просторные вырубки: светлое, унылое пространство, в другое время года они нагоняли бы на меня страшную тоску. Никакой романтики -одинаковые, тронутые засухой березки, зардевшиеся уже осинки... материковые плоские дюны, чистые и белые, как на взморье, негустой, с проплешинами белый мшаник. Тучи мотыльков и крупных бабочек, тьма-тьмущая насекомых, возможно даже редких. Героям Шатобриана или Тика тут негде было бы развернуться, разве что на берегах ручьев: там, в гуще ельников, столько потаенных уголков, влаги, теней, шорохов - подлинной и мнимой таинственности, а это по душе и путнику, и головорезу. Кто убил тебя, Туула, кто сжег живьем или уже после смерти? Мертвую... Теперь я почему-то в этом не сомневаюсь, хотя это лишь плод моих догадок да мрачного воображения...

Я шел по мягкому, теплому, совершенно не пылящему лесному песку, оставляя округлые, почти бесформенные следы - кому они понадобятся? Мне не было нужды скрываться. Даже если бы я встретил тут людей, ни я, ни они ничуть не удивились бы, хотя грибной сезон еще не наступил. Человек с рюкзаком на лесной дороге? Мало ли куда он идет — на хутор, в лесную усадьбу возле реки... Что, если ее сначала застрелили, потом подожгли баню и... Однако в любом случае ее душа успела выпорхнуть из бренного тела...

Вон он, вот! Дорогу мне перебежал маленький тощий пес. Пес? Ну да, или енот, прижившаяся в наших краях уссурийская собака, волки-то боятся людей, разве что бешеные...

Теперь я шел уже вдоль самой кромки воды, мимо ольховника, засыхающего можжевельника, на котором завязывались ягоды, мимо низких сосенок. Еще несколько излучин, родник, упавшая поперек течения ель - все верно!

Вот и тот камень, к которому в прошлом году меня привела Ютока Япака, — это здесь! Если бы не знал, в жизни не догадался бы, что рядом с валуном на глубине добрых полутора метров (так, по крайней мере, утверждала Юта) зарыта коробка от кинопленки с прахом Туулы... Не исключено, что тут разводят костер рыбаки, охотники. Подстелив куртки, усаживаются на них и закатывают пирушку. И хоть бы хны, ничего не меняется. Шелестят ветвями стоящие у воды деревья - черная ольха, ели, ныряют в воздухе лесные голуби, а над лесом кружат зоркие ястребы. И мне не помешало бы закусить. Подкрепиться, пригубить прозрачной водочки и уснуть в можжевеловой рощице, ну хотя бы попытаться... ведь работа предстоит нелегкая - я откопаю тебя, Туула! Чего ради я тащился бы в этакую даль, пробирался один по лесу? Ради тебя! У меня и саперная лопатка в рюкзаке на этот случай - легкая, удобная, острая. Почти новая, даже зеленая краска на черенке не облупилась.

Уже рдеют рябинки, становясь неотличимыми по цвету от морковки и кирпича. Весенней моркови, найденного спустя столетия во время раскопок кирпича... Я откопаю тебя и увезу из этих лесов - а ведь ты наверняка думала, что я позабыл, предал, похоронил?.. Нет. Ты все еще моя, а отныне и вовсе будешь в моем полном распоряжении, во всяком случае сейчас, когда ты никому не нужна, когда тебя оставили одну в глухом лесу... Никто не должен об этом знать, знание лишь отягощает участь людей, навлекает на них страшные напасти... Не сердись, Туула, что я делаю это только сейчас... Я все хорошенько обдумал, все предусмотрел! Вот этот пепел из весело потрескивающего костерчика, смешанный с обугленными птичьими костями, я насыплю в ту киношную коробку, а тебя заберу в целости и сохранности!.. Зря что ли я захватил с собой в рюкзаке пару мешочков: один холщовый, другой целлофановый - поместишься, Туула, я снова обниму тебя, заброшу за плечи и той же дорогой вернусь назад, на шоссе... Теперь-то ты легче перышка, да и раньше была нетяжелой, помнишь, как я занес тебя на «Ташкент», наш единственный корабль, на котором мы отправились в настоящее плавание?

«Intruder in the dust»³¹, Фолкнер. Ну нет, ничего подобного, разве я осквернитель праха, ведь нет же! Остатки разума, остатки совести? Возможно, возможно. А только нет никакого чувства исполненного долга, никакого облегчения!.. И все равно не нужно терять контроль, не нужно пить все сразу, все свои запасы, они еще могут пригодиться, еще как понадобиться! А ведь у меня были деньги — целый красненький червонец, я бы мог рассчитаться с тем шоферюгой, но разве мне впервой ездить за «спасибо»? Один присвистнет, другой пожмет плечами или сплюнет, а третий просто не возьмет... Впервые со мной вот так... ну, ничего. Главное сейчас заснуть, а когда стемнеет, откопать Туулу, потом заровнять яму — и берегом, берегом, ведь речка сама выведет к железнодорожной станции. А больше нам, Туула, ничего не надо, вместе и вернемся.

Пройдя немного вверх по ленивому течению, я сорвал возле самой воды красивый василистник, разулся и опустил ноги в воду. Так и просидел, не двигаясь, с пустой от удручающе-раскаленного солнца головой. Она ничем не отличалась от черепа собаки или лисицы, который кто-то нацепил высоко на сук ели. Нет, нужно вздремнуть... Сколько можно талдычить одно и то же, настраивать себя! Совсем близко от меня с тихим шипением прополз, извиваясь, уж, который словно предупреждал о приближении чего-то непредвиденного... я видел, как он соскользнул с кромки в воду и уплыл... Я отпил из бутылки солидную дозу и отключился - то ли уснул, то ли задремал, то ли во сне, то ли наяву слышал человеческие голоса... В полудреме я постепенно шалел от духоты, выпитой водки, от сбившихся на краю неба кучевых облаков и монотонного колыхания на волнах рухнувшей в речку березки... Но вот наконец и стемнело - день, тускнея, перешел в сумерки. Я вернулся к валуну, к Туулиной могиле... Вытащил лопатку, сквозь ветки елей подобно прожектору сверкнула уютным светом луна, она была совсем не такая, как над Мотыльковым кладбищем...