Тогда и пришло твое последнее письмо - больше я уже никогда от тебя не получал никаких посланий. Ты вернула фотографию - нет, не мою. Когда-то я выслал тебе не совсем удачный снимок, сделанный через окно, с костелом Визиток на переднем плане и со смутными контурами Бернардинского костела. Зато на этот снимок ты наклеила фрагмент другой фотографии: на фоне костелов идущая в обнимку улыбающаяся пара молодоженов, их лица показались мне прямо-таки отталкивающими. На фото была не ты, этот коллаж должен был означать одно: оставь меня, наконец, в покое! Я усмехнулся, что в моей ситуации уже не представляло труда, и стал собираться в душ. Меня не особенно удивила встреча на лестнице со знакомым каменотесом, работавшим когда-то в Бернардинах. Его еще не успели переодеть в казенное. Еще одна жертва геноцида пьянчужек! - выпалил я, а он оглушительно расхохотался. Симпатяга, настоящий мужик! Он ничуть не сокрушался, придя к такому «логическому концу», поскольку получил всего полгода и знал, что скоро покинет это заведение. Он почесывал свою пышную бороду, а я тем временем уставился на его коричневые лыжные ботинки и стал выпрашивать их у него: на что они тебе тут, Карибутас, все равно к конвейеру приставят! Он мгновенно разулся - бери! Вечером я отвел его к Педро, познакомил, мы пили чай, а потом тихоня Педро снова принялся ковать медный лист. Да, и талант поддался-таки искушению деньгами, здесь каждый рубль не будет лишним. Мы с новичком разговорились. Спустя столько времени я наконец-то встретил человека, знающего кое-что о тебе, Туула! Притворившись равнодушным, я тем не менее навострил уши, но Карибутас уже все сказал: ты ведешь странный образ жизни, стала настоящей затворницей... да, уже там, на границе с Белоруссией. Забралась в полуподвал и никого к себе не подпускаешь... даже домашних. Тебя Карибутас, по правде говоря, не видел, а вот с братом беседовал. Да, он побывал там у вас! Замечательная добротная усадьба, забор, ворота, собака. Сказал он и как называется тот городок, но вот адреса, разумеется, не знал... Ах, эта моя неуемная тяга к переписке!

Но это была единственная весточка о тебе.

Перед самой поверкой я отправился в комнату музыкантов - саксофонист Гедрюс Н., вняв моей горячей просьбе, тяжело вздохнул и согласился сыграть «Криминальное танго». Прилаживая мундштук к губам, он широко улыбался, но потом мало-помалу музыка завладела им, захватила целиком, казалось, он вознесся над нами и поплыл куда-то вместе с сентиментально-драматической мелодией - таковая мне сегодня и требовалась, чтобы вызвать дрожь в коленях и взмутить осадок на душе. Самое то.

Вечерняя поверка в тот раз затянулась как никогда. Штефанкович назло никуда не спешил, приказывал вновь и вновь пересчитываться по фамилии, а мы, тысячи полторы бедолаг в потрепанных ватниках, околевали от холода во дворе, окруженном глухой оградой. Я глядел на тускло мерцающие в вышине звезды, на несущиеся совсем низко с бешеной скоростью клочья облаков и думал: ты уже легла, Туула, уже уютно устроилась в постели, а вот ни звезд, ни этих летящих по небу клочьев из своего полуподвала так и не увидела... Неужели и впрямь в твоей бедной головушке совсем пусто? И еще: возможно, тебе кто-нибудь все же перешлет мои письма из «Второго города», их набралось так много, целый пакет... А вдруг ты когда-нибудь возьмешь и пробудишься ото сна, а потом напишешь мне другое короткое предложеньице: «Пиши мне, пожалуйста! Туула».

Ну, наконец-то! Пересчитали все-таки, таблица с окончательной цифрой передана дежурному офицеру, заключенные разбрелись по двору, вспыхнули там и сям огоньки сигарет. Как и каждый вечер... А ты там у себя спи, спи и никого не впускай... я ведь еще вернусь, украду тебя... заплачу солидный выкуп... сорок верблюдов, навьюченных золотом и драгоценными камнями, хватит ли всего этого?..

К северу от Днепропетровска ряды пирамидальных тополей едва заметно начинают редеть. Нет, конечно же, их все еще много, тополя выстроились вдоль дорог до самого горизонта в выжженых жарой степях, они отделяют станицу от станицы, но все-таки их ряды редеют, и это замечаешь, лишь когда в один прекрасный день тебе начинает недоставать этих скучных площадей, одинаковых повсюду пирамидальных тополей, которые, как я знаю, по-литовски следует называть не topoliai, a tuopos, но пусть уж tuopos будут в Литве, в усадьбах да на улице Расу, старые, прогнившие насквозь tuopos, в споры из-за которых порой вступают не только жители, но и всезнающее радио; одни утверждают, что только tuopos очищают сгущенный воздух города, а другие кричат, что этот всепроникающий пух вызывает страшные болезни легких; ладно, пусть tuopos будут на севере, а здесь, в степях, в Крыму и в других местностях, это все же пирамидальные тополя, topoliai, у славян это слово звучит как молитва - пирамидальные тополя!

Погода к северу от Днепропетровска тоже не такая, как у нас, постепенно становится всё прохладнее. Скорее даже это не прохлада, просто небо по краям понемногу затягивается сероватой пленкой, нагнетающей чувство безнадежности, мглой, из-за которой не прорываются ни ветерок, ни маломальский дождик. Хотя если на тебе только клетчатая рубашка, тонкие коричневые брюки и легкие полуботинки, когда урчит от голода желудок, а за окном кабины шелестят теплые, тяжелые початки кукурузы, вряд ли дождь можно назвать другом. Кто же тогда сейчас тебе друг? Пожалуй, уже никто.

Думается, нет ничего страшнее, чем миллионные города в теплых краях. Их не спасают ни пирамидальные тополя, ни парки и скверы со звучными именами, ни площади с безобразными бетонными фонтанами и обшарпанными скульптурами - нет, это не Афины! Грязь и нищету, чего греха таить, можно встретить всюду, даже в процветающих странах, этого добра сколько угодно и у нас, на зеленовато-серой родине; только на юге эта унылость и грязь еще отвратительнее, там эти так называемые города-миллионники нужно просто-напросто закрыть, людей эвакуировать в какие-нибудь станицы, на хутора или лучше просто взять и засадить все пространство этими самыми, причем не обязательно пирамидальными, тополями с их неповторимо-жалобным запахом. Но где в таком случае будет колоситься пшеница, шелестеть на ветру кукуруза и подсолнухи? Местный люд без того, чтобы не лущить их когда и где попало, ведь не может. Нет, трудно себе представить что-нибудь более унылое, чем миллионный город, изнуренный зноем, занесенный пылью, голодный, злой, недружелюбный по отношению к путнику. Может быть, кому-то здесь живется и неплохо, но даже ширь Днепра ужаснула меня. По его берегам - в лагунах или лиманах, просто не знаю их названия - на ржавых сваях раскалялись на солнце еще более ржавые жестяные хибары-призраки. Поначалу я подумал было, что в них живут люди. Нет, криво усмехнулся водитель, это навесы для катеров и моторок, словом, там катера держат. Вон оно что! Глазом не охватишь это хозяйство, зрелище напоминало заброшенное кладбище на воде, город мертвых - сумрачный, несмотря на ослепительное солнце...

Видишь, Туула, куда меня занесло, аж до самого бывшего Екатеринослава. Гигант по обе стороны Днепра. Огромный вокзал. Грозная футбольная команда. И дома, дома, дома. Неподалеку от тех причалов, этакого кладбища над рекой, меня и высадил водитель. Он даже не заикнулся о деньгах, сам видел: что с такого возьмешь! Господи, думал я, бредя по убогой пригородной улочке, прошло три дня пути, а я добрался лишь до этого неразличимого в жарком мареве города! Сколько же мне еще добираться? В кармане вошь на аркане, только возвращенный при выходе из профилактория розовый паспорт, и коричневая спортивная сумка тоже пуста. А сейчас вот придется приставать к каждому прохожему: как добраться до шоссе на Киев? И это в такое пекло! В Запорожье не спросил, вот и заплутал, совсем не в ту сторону отправился и - вот незадача! - очутился в металлургическом районе, неподалеку от знаменитой «Запорожстали» с ее плавильными печами. Ужас! Правда, там тоже были дороги, сновали автобусы, люди читали газеты и с утра пораньше пили пиво, но я снова говорю - ужас! Доведись запорожским казакам воскреснуть, им было бы не до письма турецкому султану - разбежались бы кто куда. Как там можно жить? Куда ни кинешь взгляд, из дымовых и прочих труб и печей поднимаются, трепещут языки пламени, вырываются столбы дыма, разлетаются во все стороны искры! Гул стоит тоже какой-то неземной.