Я проводил тебя до фуникулера, мы поднялись на гору вместе. В холодном допотопном вагоне я стиснул твои пальцы - ты сидела на ступеньку выше, бледная и неподвижная, как статуя. Я надеялся, что мы еще покурим, но наверху ты вышла, пройдя несколько шагов, резко обернулась и, приподнявшись на цыпочках, обняла меня за шею и крепко поцеловала в губы. Только тогда ты убежала. Не стану кривить душой, не скажу, что надолго запечатлелся тот поцелуй или что он был как отрава. Нет, не был.

Я обернулся в сторону раскинувшегося в долине промозглого «Второго города», спустился на том же фуникулере вниз и в первой попавшейся забегаловке опрокинул в стылое нутро стакан дешевой сорокоградусной. Затем на занудно дребезжащем «Икарусе» отправился в городской район Шанчяй, отыскал там приятеля, который жил исключительно за счет карт - бридж, бридж и еще раз бридж! - и рыбалки. Правда, оба этих промысла были строго-настрого запрещены, но разве кто-нибудь обращал внимание на запреты? Он как раз отдыхал после многодневных соревнований, так что время и желание для общения у него было - мы просидели до утра, и я, разумеется, ни словом не обмолвился о каких-то там Туулах. А он только приговаривал: вот жалко, что ты не играешь! Вот жалко, что боишься рисковать! Вот, вот, вот! Где ему было знать, что я играю и рискую - каждый божий день, каждый день! Так мы с ним и беседовали. И на следующий день, в понедельник, я снова никуда не поехал - профессиональный игрок в бридж выделил мне «премию». По правде говоря, сотенная с изображением Ленина во втором городе республики даже в те времена не считалась солидной купюрой, но для меня это было целое состояние! Хлеб с маслом, ветчина, колбаса, водка, вино, пиво, билет на край света и даже чуть дальше. Чувствуя себя едва ли не всемогущим, я разгуливал по центру, даже заглянул в музей, на выставку, потом, вытаращив глаза, смотрел, как толпа грузин, опустившись на колени, со слезами на глазах слушала исполняемую на колоколах мелодию «Сулико» - во «Втором городе» всегда можно увидеть нечто такое, чего нет больше нигде! Я чувствовал себя незаслуженно обиженным, но, к своему удивлению, заметил, что сидевшая во мне занозой душевная боль каким-то чудесным образом стала, можно сказать, приятной. Но ведь это отклонение от нормы, думал я по дороге на Главпочтамт, откуда намеревался послать тебе телеграмму в Вильнюс, я как раз прикидывал, как в нескольких словах передать и свою горечь, и упоение свободой, но неожиданно столкнулся лоб в лоб с некоей Эрной, с которой мы к вечеру в ее однокомнатной квартирке со всеми удобствами надрались в стельку. Или в дымину, один черт. Под конец она проворчала: «Полагалось бы постелить тебе отдельно, но ведь ты все равно приползешь!» Что правда, то правда, непременно приползу. Такую выпивоху, как Эрна, еще поискать. По-моему, прежде за ней подобное не водилось. Она моя приятельница еще со студенческих времен, бродили когда-то в одной компании по Карпатам. Теперь эта до крайности эмансипированная старая дева, химик по профессии, работала поблизости в реставрационных мастерских. Закладывала она почище любого мужика, но не вырубалась. Правда, начинала возбужденно жестикулировать, отпускать сальные шуточки, хвастаться, как и все нормальные пьяницы, но с этим уж ничего не поделаешь. Сколько мужчин валялось у нее в ногах! А как они плакали, как умоляли! При этих словах на ее хищном лице появлялось отталкивающее самодовольное выражение. Мне ведь было уже наплевать, вправду ли она могла выйти замуж за академика или нет. В моих глазах она была не женщиной, а случайным собутыльником. Мы уже совсем окосели, но все равно продолжали пить. Эрна стала наскакивать на меня: помнится, ты корчил из себя кого-то, а посмотри на себя сейчас - грязный, вконец опустился, да кому ты сегодня нужен! И в самом деле — кому? Если бы она знала о моем недавнем фиаско, живо бы сменила гнев на милость. Но она уже стелила постель и при этом даже не потребовала, чтобы я отвернулся. Эрна совсем не походила на тех девиц или бабенок, которые после первой же рюмки пускают слезу, потом входят в раж, угрожают самоубийством, а ночью блюют в туалете. Эта бесноватая Эрна была немного старше меня; она осталась крайне довольна тем, что так удачно разрешила проблему постели, и, буркнув «спокойной ночи», отвернулась к стене. Но я повернул ее лицом к себе, схватил в охапку, а она лишь сказала со вздохом: «Как хочешь...» О тебе, Тууле, как уже было сказано, я не обмолвился ни словом — к чему? Конечно, она не стала бы подымать меня на смех, возможно, даже дала бы какой-нибудь «женский» совет. Утром Эрна поставила на полную громкость «Гимнастику» Высоцкого — вставай, забулдыга! И подняла над головой бутылку вина: думаешь, я не понимаю? Сама Эрна к вину не притронулась, чем, по-видимому, ужасно гордилась: видишь, я не алкашка, не из тех красноносых, которым и валерьянка сгодится. Утром — ни капли!

Я пил красный «Агдам», и у меня трещала голова, но тем не менее я кое-что воскресил в памяти из вчерашних событий. Ну и что с того! - равнодушно подумал я. «Vivere pericolosamente!» - моя интуиция даже отдаленно не подсказывала мне, что меня ожидает. Одновременно зазвенели дверной и телефонный звонки, Эрна пошла открывать дверь. В комнату вошел высокий красавец в кожаном пальто, кожаной шляпе и кожаных перчатках. Но он был явно не из «органов». Гость швырнул на стол кожаную сумку и, вынув из кожаного футляра сигарету, закурил. «Поехали?» — спросил он, не обращая на меня ни малейшего внимания, как, впрочем, и многие преуспевающие мужчины. Он звал Эрну поехать с ним на его машине в «Третий город» - Клайпеду, неизвестно зачем. Красавчика звали Робертас. Мне такие экземпляры были не в диковинку. Архитектор, специалист по фахверковой архитектуре. Холодный и вежливый. Кожа и трезвенность. Эрна нужна ему в качестве химика - для исследования и консервации древесины фахверка. Или еще для чего-нибудь... Эрна замотала головой -агрессивно, совсем не так, как ты, Туула: катитесь все к черту, никуда я не поеду! Увези-ка ты его отсюда, Роби! - кивнула она в мою сторону. Лишь тогда знаток фахверка соизволил заметить меня. Почему бы и нет, согласился он, и я почувствовал себя без пяти минут пассажиром. Мне даже захотелось, чтобы пошел дождь или снег. Эрна ничтоже сумняшеся представила мне гостя: этот господин тоже хочет жениться на мне, ясно, зайка? Зайка, понимай, я. А это, - она кивнула в мою сторону, - мой стааарый, стааарый... А Робертас и сам не слепой: постель еще не застелена, я сижу на ней босиком, выковыриваю грязь между пальцами на ногах и наклюкиваюсь с утра пораньше.

Робертас, судя по всему, привык к таким штучкам. Когда вернусь, забегу, Эрна.

Приятный, спокойный голос. Нет, давненько мне не встречались такие типы - видно, я, закоренелый бродяга, совсем отдалился от порядочных людей: всюду мне мерещились лишь сытые мещане, пустельги да разумники, которых я на дух не выносил, причем последние — чаще всего. Робертас принес пива, оставил пару бутылок и на дорогу. Обождал, пока я искупаюсь в Эрниной полуванне. Если бы мог, дал бы мне свою чистую рубашку и носки. Я чмокнул Эрну в щеку: прощай, мать-кормилица! Не выскакивай замуж, я ведь могу и вернуться когда-нибудь, жди! Не волнуйся, зайка, парировала она, триппер ты не подцепил! И кисло улыбнулась. Да, без макияжа тетеньки ее возраста выглядят весьма неважно.

Я представления не имел, что буду делать в той Клайпеде, уж и не упомню, когда там был. Но разве это так уж важно? Мне сейчас лишь бы подальше от «Второго города», и только бы не в Вильнюс. Мы ехали по городу в сторону Жямайтийского шоссе — у светофора, когда мы остановились на красный свет, я увидел тебя, Туула. Ты стояла к нам спиной в своей неизменной рыжей шубке и, подняв голову, разговаривала с атлетического вида парнем, который был выше даже Робертаса. И шапочка на тебе была та же - серая, из грубой шерсти. Но когда мы тронулись, я увидел, что это была не ты. Какая-то женщина, причем гораздо старше тебя. Выходит, отныне всегда и везде меня станут преследовать призраки? Всегда и везде? За городом я попросил попутчика притормозить ненадолго - путь предстоял неблизкий. Купил пару бутылок «Каберне» и сигареты. Пиво — это всего лишь пиво, а вино — все-таки вино! Робертас улыбнулся, открыл кожаную сумку и протянул плавленый сырок, а заодно и штопор — золотой человек!