Лучи клонившегося к закату солнца били прямо в лицо. Кристина заслонила рукой глаза: перед ней вдруг открылся замок, окруженный кудрявыми дубами, словно часовыми. Стена из тесаных бревен, ставни из дубовых досок, двери с завитушками из черного металла, две островерхие башенки с узкими оконцами-витражами, зубчатая стена, обитая медной жестью, — все должно было говорить о примитиве начала четырнадцатого и изощренности девятнадцатого веков. Из дубовой конуры, гремя цепью, вылез волкодав и злобно залаял. Кристина схватила Паулюса за руку.

— Не бойся, на привязи.

Лай собаки доносился как из рупора.

— Куда мы попали, Паулюс?

Приоткрылась широкая дверь, вышел невысокий, но крепко сколоченный мужчина в черном костюме. Дверь за собой притворил, подпер плечами. Пес тут же замолк.

— Минуточку, — сказал Паулюс.

Пока он беседовал с этим здоровяком, Кристина, почувствовав в ногах усталость, присела у забора на тесаное дубовое бревно, которое держали в лапах два вырезанных из дерева медведя. Даже забор здесь был вроде частокола из дубовых бревен, забитых в землю. Все из дубовых бревен, срублено, сколочено на века.

Человек в черном исчез за дверью, на сей раз оставив ее приоткрытой, а Паулюс поманил Кристину. В просторном холле, один угол которого был загроможден вешалками из лосиных рогов, их встретила пышнотелая женщина в пепельном парике, подала руку и окинула ленивым взглядом, словно все еще не знала: приглашать внутрь или нет. У двери, заложив руки за спину, стоял этот страж, жевал что-то бульдожьими челюстями.

— Жалко, сегодня такой день, готовимся к банкету, — говорила женщина медленно, будто продолжая решать труднейшую задачу. — Но вам, учитель, мне трудно отказать.

— Мы быстро.

— Разве что на полчаса, ну, на час, только не дольше.

— Чем-нибудь угостите?

— Из горячих ничего пока нет.

— Сойдут и холодные.

— Прошу вас, — женщина открыла дверь из мореного дуба, вошла и заговорила, как экскурсовод: — Главная зала украшена охотничьими трофеями, одновременно в ней помещается пятьдесят персон, не считая музыкантов.

Сдвинутые вместе массивные дубовые столы были уже сервированы, два молодца в зеленых рубашках расставляли на них огромные продолговатые блюда с фаршированными щуками, копчеными угрями, жареным мясом.

— Свадьба? — полюбопытствовал Паулюс и почувствовал себя неловко.

— Да нет, просто так… Мало ли в районе мероприятий, — неопределенно ответила женщина и гордо откинула голову, давая понять, что иногда она предпочитает умолчать.

Уселись они на крытой террасе, и перед глазами открылась спокойная, позолоченная солнцем вода Немана, зеленые, украшенные рыжеющими верхушками березок обрывы над рекой, густой сосняк на том берегу.

— Могла бы сидеть так и сидеть, — глубоко вдохнула легкий, напоенный уже почти осенними запахами воздух, блаженно откинулась на спинку стула Кристина и с благодарностью посмотрела на Паулюса.

— Ты бы увидела эти кручи солнечным октябрьским днем, когда деревья окрашены во все цвета радуги.

— Могу себе представить.

— Или в мае, когда зелень еще свежая, когда черемуха цветет.

— Здесь всегда божественно.

— Мне хотелось, чтобы ты хоть сейчас увидела это.

— Спасибо, Паулюс. Все-таки, как ты сюда проник?

— Знакомства.

— Ты умеешь использовать знакомства?

— Тебя удивляет? В наши времена?

— Но ты же…

Паулюс со смехом облокотился на дубовый барьер террасы.

— Эта женщина — бывшая моя ученица. На выпускном экзамене я из жалости поставил ей троечку. На редкость была куриная головка, а сейчас — владетельная княгиня вот в этом замке.

— Ничего себе «Затишье».

— Наши районные деятели — народ скромный, — в голосе Паулюса дрогнула насмешка. — Покипятились, правда, некоторые нахалы: дескать, курган осквернили, дубовую рощу вырубили. И прикусили язык. Мало ли по берегам Немана курганов и дубовых рощ? Да и какая польза от этих экскурсантов. А поедет ли нужный человек осматривать пустые дикие места? Лучше уж тихо-мирно окультурим их, решили. Вот и мы здесь сидим. Уют, красота. А что под нами? Земля. Бессловесная земля. Она все терпит, все выносит. Вот почему мне хотелось, чтобы ты побывала здесь.

Молодцеватый парень с выправкой акробата поставил на столик бокалы с белым вином, тарелки с закусками, откупорил две бутылочки пепси-колы, кофе пообещал принести потом.

Паулюс поднял бокал. Звякнуло стекло, взгляды встретились, встревожились, убежали к искрящейся голубизне Немана. Они впервые вот так сидят. Вдвоем за столиком, с бокалами в руках. Но ведь когда они дружили, не было такой моды — ходить по ресторанам и кафе. Да и что они могли найти в этой вангайской корчме, в которой из кружек пили до упаду. Паулюс угощал Кристину конфетами, бывало, их пальцы соприкоснутся в кульке из плотной бумаги, нежно переплетутся и по всему телу внезапно заструится жар.

— За встречу, Паулюс.

— За встречу.

Паулюс отпил крохотный глоток и поставил бокал.

— Не могу, я за рулем.

Господи, как бы мне хотелось, чтоб он забылся, свалял дурака, подумала Кристина. Учитель. Образцовый учитель, все рассчитывающий математик.

Холодный венгерский рислинг притупил горечь, и Кристина вдруг призналась:

— Я надеялась тебя встретить.

— И для этого приехала в Вангай.

— Это ирония?

— Несколько лет тебя не было.

— По тете Гражвиле соскучилась.

— Она уже надежду потеряла.

— Вы разговариваете?

— Симпатичная старушенция.

Он знает, пронзила мысль. Паулюс все обо мне знает, вся моя жизнь ему известна. Вдруг спохватилась: неправда, ни тетя Гражвиле, ни он ни о чем не догадываются. Ни о чем. Ведь и я сама не знаю, что могла бы рассказать, какими словами излить душу. Но хочет ли этого Паулюс, согласится ли он выслушать, поверит ли? Можно ли вернуться в прошлое, в эти далекие дни, утопленные в трясине забвения?

Какое-то время они молча ели блюда, предназначавшиеся для банкетного стола, — по-видимому, хозяйка «Затишья» решила показать своему бывшему учителю, чем потчуют отборных гостей. В другой раз Кристина смаковала бы каждый кусочек, но сейчас не чувствовала вкуса, равнодушно жевала, даже глотала с трудом. Снова подняли бокалы, смочили губы. Нет, нет, Кристина не может больше молчать…

— Помнишь, Паулюс, тот мартовский вечер, когда ты меня ждал на улице, у подъезда института?

— Помню ли я? — он только усмехнулся, но с такой болью, с такой болью.

— Когда ты ушел, мне стало просто невмоготу, я не знала, куда деваться.

— Ты торопилась забрать девочку из садика.

— Да, торопилась, но едва сделала несколько шагов, как бросилась назад, искала тебя в толпе. Поехала на вокзал, побежала к автовокзалу. Всюду тебя искала.

Во взгляде Паулюса Кристина уловила недоверие.

— Зря я тебе рассказываю.

Паулюс не поддержал разговор, словно предпочитал не вспоминать ту встречу. А может, вообще не хотел возвращаться в прошлое? Кристина почувствовала себя неловко, приуныла, затуманившимся взором окинула кусты на крутом обрыве, уставилась на рябину, облепленную алыми гроздьями. Долго глядела так, не отрывая глаз, и эти сочные гроздья вызвали в памяти те далекие осени, когда Паулюс потчевал ее прихваченной заморозками рябиной, ел сам, они морщились от горчащей кислинки, а влажные губы их улыбались. «Хорошее рябиновое вино?» — спрашивал Паулюс. «Отменное рябиновое вино», — отвечала Кристина. Ты помнишь, Паулюс? — поднимает глаза Кристина, но во рту оскомина от давней рябиновой кислинки, и не осмеливается заговорить. Лицо у Паулюса оцепеневшее, со страдальческими морщинками на лбу, с обострившимися скулами. Его прохладные, какие-то мглистые глаза, казалось, говорят — он на полпути между тем, что было, и тем, что есть; он боится перешагнуть грань, за которой начинаются неподвластные воле воспоминания.

— Я очень извиняюсь, — кельнер двумя пальцами придвинул Паулюсу счет.

На столе благоухал кофе.