Литмир - Электронная Библиотека

Однажды вечером она оторвала глаза от изрисованного листка и сказала:

— Мама, как бы тебе понравился такой дамский костюмчик? Из темного материала, лучше всего шерстяного. Пиджак приталенный, отвороты широкие, заостренные, плечи приподнятые, а юбка ровная, спереди широкая складка, косо вставленные карманы. Под низ надеваешь белую блузку с ленточкой из блестящего атласа…

Мать стояла, чуть наклонясь вперед и выставив голые до локтей руки. С ее пальцев в жестяной таз капала мыльная вода.

— На ком ты видела такие одежды?

— Одна женщина так одета. Ты бы видела, как ей идет.

— Все может быть, дочка. — Мать потерла о ребра доски старую блузочку Кристины, отжала.

— Но ведь красивый костюмчик, правда, мама?

— Не для тебя он, дочка, — мать еще ниже опустила голову.

Кристина стиснула зубы, зажала в руке бумажку с нарисованным костюмчиком: у нее все равно будет такой… хоть из простенького материала, хоть из штапеля… Пойдет работать… заработает и оденется, как товарищ… и будет ходить по улицам, как…

На выпускном вечере, когда директор вручал аттестаты зрелости, в президиуме сидела и товарищ Думсене.

— Девочки мои! — дрогнул ее голос, поднялась рука, словно стремившаяся обнять каждую. Эта гордая, наклонившаяся к залу женщина с длинными распущенными волосами и поднятой правой рукой, в которой, казалось, вот-вот затрепещет флаг, будто сошла с картины, изображающей парижскую баррикаду. Трупы, кровь и женщина, ведущая людей в бой, к свободе…

— Вы не золушки! Жизнь сейчас дает вам все, чтобы вы стали королевами.

Кристина хлопала. Все девочки хлопали, подскакивали, не могли усидеть на месте. Хлопала и товарищ Думсене.

— Почему жизнь так куражится над человеком? — спросила тетя Гражвиле. — Что осталось от женщины? Тень. Да и та исковерканная, поломанная.

Безжалостные слова тети Гражвиле как бы пробудили Кристину от дремы. Но разве это не правда? Разве не об этом подумала и она в тот миг, когда узнала Думсене? Почему она сюда вернулась? В годы учебы Кристина на каникулах иногда встречала Думсене, а потом она куда-то исчезла. Кого ни спрашивала Кристина, никто не знал, куда она перебралась. И вот теперь столько лет спустя…

— Давно она в Вангае?

— Второе лето вижу. Зимой не выходит из этого Шанхая, холодно, скользко, но едва потеплеет, глядишь, даже по нашей улочке проковыляет. Идет, идет, потом постоит немножко или на лавочке посидит. Никто с ней не заговаривает, видать, немногие уже и помнят ее. — Гражвиле коснулась руки Кристины и тут же, словно чего-то испугавшись, отняла ее. — Детонька, не сочти меня ханжой, не слишком я набожная, сама знаешь… Но как тут выходит: такая судьба у человека? А может, кара за гордыню, за то, что бога презирала и себя возвышала?

Кристина улыбнулась вопросу тети Гражвиле, хоть он и не показался ей смешным. Но что сказать, не знала.

— Болезнь, — выкрутилась. Так ответить было проще всего. — Болезнь, скорее всего, артрит.

— Говоришь, болезнь? — Гражвиле насупила лоб, зачмокала тонкими сухими губами. — Не знаю, детонька…

— Болезнь документы не спрашивает. Если кому суждено…

— Что суждено? — подхватила тетя Гражвиле. — Кем суждено?

— Так говорится… Едва рождается человек, а в его генах уже может быть… Наука теперь такие каверзные вопросы изучает, тетя Гражвиле, что начни я тебе объяснять…

Тетя Гражвиле махнула рукой:

— Не надо, детонька, не начинай.

Однако Кристина, словно желая покрасоваться перед тетей Гражвиле своими познаниями, добавила:

— Скоро возьмут капельку крови, исследуют и скажут, что тебя ждет, какими болезнями будешь хворать и даже когда умрешь.

Тетя Гражвиле посмотрела грустно и спросила:

— А разве так будет лучше? Разве человеку от этого станет легче? Ох, не хотелось бы мне, не хотелось… Но кто все-таки скажет, за что иногда человека так страшно карают? Почему жизнь для него становится лютой мачехой? Горе ты мое… А если не можешь ответить попросту, то и не отвечай. Мы много чего не знаем, не понимаем.

Кристина заставила себя перекусить и выскользнула в дверь. Заглянула во дворик Миколаса Тауринскаса, там двое незнакомых мужчин доставали из прицепа трактора тяжелые мешки. Она спустилась к озеру. Перед глазами все еще маячила Думсене — и та, из прошлого, говорившая прекрасные звонкие речи, и сегодняшняя… «Тень… исковерканная, поломанная». Почему так? Почему? Ах, сколь наивен вопрос тети Гражвиле. И все-таки… Кристина застыла, словно напоролась на что-то ногой. На мостках, высоко подоткнув подолы пестрых платьев, стирали две женщины. Другие с лодок полоскали белые простыни, сорочки. Звякали ведра, плескала вода, по лугу вереницей носились дети. Кристина, казалось, никого не видела, не узнавала. Свернула на тропинку, ведущую влево, по которой ходила утром, и чуть не побежала. Возле валунов, торчащих на краю озера, разулась, огляделась и вошла в воду. Который же из этих валунов — их? Где ее и Паулюса камень? Ах вот этот, с вогнутым, словно седло, хребтом, со скошенным боком, обращенным к просторам озера. Но где же буквы? Где каменная клятва — К. и П.? Криста протянула руку (как когда-то) и кончиками пальцев (как когда-то) коснулась валуна. Но бок камня был гладким, отшлифованным, вылизанным волнами.

Как девочка-подросток уселась на валуне, подогнула ноги, обхватила руками колени. Ах ты, господи, какая ты, Криста, небось все еще веришь в старую сказку? «Принц усадил Золушку на коня и ускакал…» А ты, товарищ Думсене, веришь? Злая усмешка скользнула по губам, губы дрогнули — скажешь, не Думсене зажгла в тебе желание продолжать учебу? Скажешь, не по ее наущению ты заупрямилась — не я буду, если не стану такой, как… И ты оставила Вангай, оставила Паулюса… Может, побоялась стать Золушкой? Ах ты, господи, какая ты…

Мелкие спокойные волны катили к берегу, плескались о валун.

А может, это и не тот валун? Может, тот валун давно вытащили на берег и взорвали? Сколько лет прошло, не упомнишь…

IV

Кристина упиралась, отнекивалась — как-нибудь в другой раз, — однако Чеслова не отпускала ее руки, тащила в густой полумрак коридора.

— Разве не соседки, не старые знакомые? В детстве все вместе да вместе, потом же опять…

Они столкнулись лицом к лицу у входной двери. Кристина возвращалась с озера — задумавшись, глядя себе под ноги, — а Чеслова свернула с улицы, добежала до двора и, увидев ее, хлопнула в ладоши: будто заранее условились! Ее крепкие пальцы сжимали локоть как клещами.

— Посидим, потреплемся.

Кристина, которую чуть ли не силой толкнули в дверь, прежде всего увидела согбенную спину мужчины. У окна, верхом на стуле, положив подбородок на спинку, сидел мужчина, держал перед собой в вытянутых руках фотографию женщины и так пристально глядел на нее, что не сразу расслышал шаги. Когда расслышал, плечи вздрогнули и руки поспешно опустились.

— Присаживайся, Криста, — Чеся ладонью смахнула со стула крошки и ткнула пальцем в мужчину. — Бронюс! Оглох, что ли, Бронисловас?

Бронюс Гедонис все еще медлил, плотная фотобумага шелестела в его руке.

— Гостья у нас.

Бронюс повернул голову, покосился через плечо и повернулся вместе со скрипучим стулом и фотографией. Близорукие покрасневшие глаза замигали, затрепетали редкие ресницы, взлетели выцветшие брови. Спохватившись, надел очки с толстыми стеклами, ухмыльнулся до ушей и стал оправдываться:

— Занят по горло, погружен без остатка… Будем знакомы, — вскочил, протянул вялую руку с порыжевшими от проявителя пальцами. — Чеслова мне о вас много рассказывала.

— Фотографией интересуетесь? — сказала Кристина — должна же была что-то сказать — и торопливо выдернула пальцы из его узкой потной ладони.

— Интересуюсь? Не то слово. Живу. Как уже говорил, погружен без остатка.

— Знаю.

— Может, читали в прессе? — оживился Бронюс, взял со стола пухлую папку с фотографиями. — Участвовал в зональной выставке, и один обозреватель обо мне с похвалой написал. Перспективен! Или видели фотоэтюд? Этой весной в «Женщине» напечатали, полумиллионным тиражом!

16
{"b":"848392","o":1}