Вприпрыжку мы бежали через деревню, поглядывая по сторонам.

— Очаровательно! — вскоре изрек он. — Весьма очаровательно и прелестно.

Я не знал, как реагировать на подобный отзыв и в растерянности взглянул на Эдварда, который шел рядом, засунув руки в карманы и уныло повесив нос. Он играл свою роль и не желал отступать от нее.

Тем временем, новый знакомец сложил руки перед глазами наподобие подзорной трубы и прищурился на что-то, на что я не мог понять.

— Какое изящество! — высказался он. — Пятнадцатый век, если не ошибаюсь!

Я окончательно растерялся, если не сказать испугался. Мне вспомнилась история мясника из «Тысяча и одной ночи», который вывесил на прилавке туши на продажу, а ошарашенные люди видели перед собой само расчлененное человечество. Так и новому знакомому наша скучная привычная жизнь казалась чем-то необычным.

— Ах! — разразился он снова, когда мы неслись галопом между живыми изгородями. — То поле и холмы за ним, и нависшая над полем грозовая туча — это же настоящий Дэвид Кокс!

О том, что Дэвид Кокс — художник, пейзажист я узнал значительно позже. Тогда же я вежливо объяснил гувернеру:

— Это поле фермера Ларкина. К фермеру Коксу я могу проводить вас завтра, если он ваш друг, но там нет ничего интересного.

В этот момент хмурый Эдвард выразительно взглянул на меня, явно желая сказать: «Что за псих нам попался!»

— Как чудесно жить вот так, в деревне, — продолжал восторженный юноша, — и эти домишки и усадьбы, словно пережитки былого, именно они делают английский пейзаж таким божественным, таким неповторимым!

Неугомонный кузнечик оказался для нас настоящей обузой! Родные поля и фермы, в которых мы знали наизусть каждую травинку, ничем не заслужили подобных эпитетов. Я никогда не думал о них, как о «божественных», «неповторимых» или каких-нибудь еще. Они были… ну, они просто были, и этого нам хватало. В отчаянии я пихнул Эдварда в бок, чтобы заставить его начать какой-нибудь разумный разговор, но он лишь усмехнулся и насупился еще больше.

— Отсюда уже виден наш дом, — заметил я вскоре, — а вон Селина бегает за осликом, или ослик бегает за ней, отсюда понять трудно. Но, в любом случае, это они.

Конечно же, в ответ на мои слова гувернер выпустил полный заряд прилагательных.

— Восхитительно! — откликнулся он. — Так сочно и гармонично! И так блистательно выдержанно!

По лицу Эдварда я понял, что он задумался о выдержке, которую нам придется проявить.

— Романтика все еще живет под этими старыми крышами!

— Если вы о чердаках, — заметил я, — то на них стоит старая мебель, а, бывает, там хранят яблоки. Случается, что под карниз залетают летучие мыши и мечутся внутри, пока мы не выпроваживаем их с помощью метел и других приспособлений. Но больше ничего там интересного нет.

— О, только не говорите мне, что там одни летучие мыши! — воскликнул он. — Неужели там нет привидений? Вы меня глубоко разочаруете, если не расскажете о привидениях!

Я не нашелся, что ответить, чувствуя себя не готовым к подобному разговору. К тому же, мы уже подходили к дому, и свое задание я считал выполненным. Тетя Элиза встретила нас на пороге, и пока взрослые шумно перебрасывались прилагательными, причем делали это одновременно, как у них принято, мы ускользнули на задний двор и поспешили увеличить расстояние между нами и цивилизованным миром, опасаясь, как бы нас не позвали пить чай в гостиную. К тому моменту, как мы вернулись, новый гость поднялся к себе переодеться к ужину, так что до завтрашнего утра мы были избавлены от общения с ним.

А мартовский ветер, между тем, после небольшого вечернего затишья, неуклонно набирал силу, и хотя я уснул в полночь, как обычно, его стенания и завывания все же разбудили меня. В ярком свете луны ветви деревьев зловеще качались и метались за окном; в дымоходах гремело, в замочных скважинах свистело, и по всему дому слышался стон и плач. Сон как рукой сняло. Я сел на постели и огляделся. Эдвард тоже сел.

— Я все ждал, когда же ты проснешься, — сказал он. — Глупо спать в такую погоду. Надо что-нибудь придумать.

— Я в игре, — ответил я. — Давай поиграем, будто мы терпим крушение (стенания старого дома под ударами ветра легко наводили на эту мысль) и можем разбиться у берегов необитаемого острова или спастись на плоту. Что тебе больше нравится? Я бы выбрал остров, потому что на нем может случиться еще много приключений.

Эдвард отверг мою идею.

— Это слишком шумная игра, — уточнил он. — Неинтересно играть в кораблекрушение, если нельзя вволю пошуметь.

Скрипнула дверь, и маленькая фигурка осторожно проскользнула в комнату.

— Я услышала ваши голоса, — сказала Шарлотта. — Нам тоже не спится. Нам страшно… и Селине тоже! Она сейчас придет, только наденет свой новый халат, которым так гордится.

Обхватив руками колени, Эдвард погрузился в глубокое раздумье. Потом появилась Селина. Она пришла босиком и казалась стройной и высокой в своем новом халатике.

— Послушайте! — вдруг воскликнул он. — Теперь, когда мы все собрались, мы можем отправиться на разведку!

— Вечно ты хочешь что-то разведывать, — сказал я, — скажи, что можно найти интересного в этом доме?

— Пирожные! — вдохновенно ответил Эдвард.

— Ура! Давайте! — неожиданно вмешался Гарольд и сел на кровати.

Он давно прислушивался к разговору, но притворялся спящим, чтобы его не заставили делать то, что ему не хочется.

Эдвард был прав: легкомысленные старшие иногда забывали убирать пирожные — заслуженная награда для ночных искателей приключений со стальными нервами.

Эдвард вывалился из постели и натянул старые мешковатые бриджи прямо на голые ноги. Потом он опоясался ремнем и засунул в него с одной стороны большой деревянный пистолет, а с другой — палку, изображавшую меч. Под конец он надел широкополую шляпу, бывшую дядину, с которой мы играли обычно в Гая Фокса или в Карла II в кроне дуба, прячущегося от людей Кромвеля. Эдвард тщательно и добросовестно принаряжался для каждой своей роли, даже если особенно не перед кем было красоваться, нас же с Гарольдом, как истинных елизаветинцев, мало заботили декорации, для нас в пьесе главным было биение ее драматического сердца.

Командир велел нам соблюдать полнейшую тишину, как на кладбище, потому что тетя Элиза, мимо комнаты которой нам предстояло пройти, имела привычку спать с открытой дверью.

— Может, пойти коротким путем, через Голубую комнату? — предложила осмотрительная Селина.

— Ну, конечно! — обрадовался Эдвард. — Я совсем забыл про нее. Ладно. Ты веди нас!

Голубая комната с доисторических времен использовалась как дополнительный путь, и не только потому что было весело пробираться сквозь нее, но еще она позволяла нам беспрепятственно дойти до лестницы и не проходить мимо спальни, где затаился дракон-тетушка. Комнату эту никто не занимал, кроме случайных дядюшек, иногда остававшихся на ночь. Мы бесшумно проникли в нее. Все было погружено во мрак, и только яркий лунный свет отбрасывал на пол светлые полосы, через которые нам и предстояло пройти. Тут ведущая нас дама решила остановиться, ухватившись за возможность полюбоваться на свой новый халатик в лунном свете. Вполне довольная результатом, она перешла от изучения одежды к позированию и грациозно протанцевала несколько па менуэта с воображаемым партнером. Эдвард, главный любитель театральных эффектов, не смог этого вынести, он выхватил меч и, размахивая им, выскочил на сцену. Последовала схватка, в результате которой Селина была медленно и с наслаждением проткнута насквозь, и ее безжизненное тело вынес из комнаты безжалостный кавалер. Мы же всем скопом ринулись за ними следом, прыгая и восторженно жестикулируя — все это в полном молчании, без единого звука.

Когда мы выбрались на темную лестницу, за окном по-прежнему бушевал ветер, но мы не решились нарушить обет молчания и, ухватившись за ночные рубашки друг друга, ведь даже альпинисты перевязываются веревкой в опасных местах, начали спуск с лесницы-ледника, вперед, сквозь мрачный, не менее обледенелый холл, к гостиной, приоткрытая дверь которой манила нас, как манят усталых путников приветливые огни постоялого двора. Оказалось, что расточительные взрослые не потушили звучащее сердце огня, и оно рассыпалось в камине веселыми искрами. На столе осталась полная тарелка пирожных, подбадривающе улыбавшихся нам, вместе с дольками лимона, выжатыми, но вполне годными для рассасывания. Пирожные были честно поделены на равные части, а дольки лимона передавались от одного рта к следующему. Ласковое тепло камина, вокруг которого мы расселись на корточках, подействовало утешительно на наши продрогшие конечности и навело на мысль, что ночное приключение было предпринято нами не зря.