– Где тут ближайший город? – внезапно спросила богиня, прервав мои размышления.

– Город? В двух днях пути на северо-восток, – на экскурсию что ли собралась.

– Карта есть? – она пригладила выбившиеся из пучка пряди волос, отчего те растрепались ещё больше.

– Нет.

– Деньги есть? – нахмурилась она.

– Нет.

– У тебя хоть что-нибудь есть? – с тяжким вдохом спросила она и раздосадовано покачала головой.

Меня как будто мать отчитывает, честное слово.

– Ум, тело и имя, – улыбнулся я, но богиня моего чувства юмора не оценила. – Кстати сказать, своё ты мне так и не назвала. Родовое имя твоё мне известно: невооруженным глазом видно, откуда ты, но ты же не хочешь, чтобы я звал тебя по нему, госпожа Бо?

Она презрительно скривила рот и закатила глаза, точнее, один глаз: левый, почти белый неподвижно смотрел на меня, отчего по моему телу поползли липкие мурашки. Раньше этот глаз точно двигался, а сейчас-то чего застыл, может быть, он…

– Ючке, – отчеканила она с недовольным выражением на лице, заметив, что я беззастенчиво разглядываю её, – младшая и единственная дочь Бо Юкана и Го Хассы.

Её имя мне совершенно ни о чем не говорило.

Значит, старик Бо и вправду обзавелся ещё одним ребенком. Воистину – верховные боги живут по другим законам. Но, Го Хасса? Дочь Западного бога Ветра? Не слишком ли мелкая сошка для самого Верховного бога Солнца?

– Восьмой ребенок, да? – уточнил я, спустя мгновение.

Ючке кивнула.

– И сколько тебе лет?

– Мало, – отрезала она.

– А точнее?

– Меньше, чем ты думаешь, – она нахмурилась.

– И тебя уже свергли, недурно.

Ючке гневно зыркнула на меня, но тут же осеклась, и её лицо утратило всякие эмоции: правый глаз потух, а левый всё также настойчиво сверлил меня черной точкой зрачка. Видимо, этому глазу я сильно не понравился.

– А моего имени не спросишь? Хотя бы из вежливости? – поинтересовался я.

– Зачем? Твоё имя знает каждый бог, будь-то старший или младший, – Бо Ючке подняла на меня глаза, окинула ленивым липким взглядом с ног до головы и монотонно проговорила. – Ма Онши, младший бог Войны, который вздумал бросить вызов старшим богам и поплатился за это тысячелетним изгнанием. Почитаемый бог, который утратил всё, но только ради чего он пожертвовал этим всем, никому не известно. Тот, кто однажды был на вершине Лунного пантеона, с грохотом сверзился на людские земли. Позор божественного рода Ма, который навлек на свой народ темные времена. Всё верно? Я ничего не упустила? Я была достаточно краткой, но могу и поподробнее.

– Нет-нет, не стоит, – покачал головой я. – Я вполне удовлетворен твоими познаниями о моей скромной персоне.

Она молча кивнула, словно мой ответ был чем-то само собой разумеющимся, и принялась внимательно осматривать окрестности, от которых почти ничего не осталось.

Ну, что тут сказать. В её словах обо мне нет и капли лжи, но в то же время правдивы из них только два слова – моё имя.

Дом Пирта и Ларфы особняком стоял на западном краю деревни Овлес, в центре ровной, как доска долине, где паслись мохнатые коричневые овцы со всей округи. Трава в этой долине была изумрудно-серебристого цвета, живительную влагу она брала из по-молочному тёплой реки и была настолько сочной и свежей, что, идя по ней, с хрустом ломая зеленые травяные тельца, ты рисковал промочить ноги. Овцы с животной радостью любили вкусить плоды причудливого природного симбиоза, а поэтому, куда бы ни выводили их на выпас хозяева, овцы по интуитивному зову своих желудков всегда выходили на эту поляну, путались между собой и вынуждали миролюбивых ордженцев вступать из-за них в многочисленные свары. Поначалу жители деревни Овлес ещё как-то пытались ограничить своих неуемных питомцев высокими заборами и услужливыми псами-охранниками, но животные инстинкты брали верх над человеческим терпением, и вскоре деревенские жители смирились со своим бессилием и принялись клеймить настырных животных, чтобы хоть как-то находить их в море зелени и коричневой шерсти. Новоиспеченная семья, состоящая из кузнеца Пирта и крестьянки Ларфы, по безмолвному согласию деревни стала негласным сторожем овлеской отары и арбитром в деревенских спорах. Поэтому, когда Дилфо и Ючке подходили к Торчащему зубу, как называли местные белёный одноэтажный дом, стоящий посреди изумрудной травы, они издалека заслышали блеяние нескольких сотен овец и громкие спорящие голоса.

Ючке застопорилась посреди дороги, как только до её слуха донеслись эти громогласные звуки, на её лице было написано искреннее изумление, словно она в жизни не слышала ничего подобного.

– Эй, ты чего остановилась? – Дилфо заметил отсутствие спутницы рядом с собой, когда почти спустился с холма в долину. Мальчик прислушался к выкрикам и с озорной улыбкой обернулся к Ючке:

– Похоже, кто-то опять не поделил овец между собой, идём, я тебя познакомлю со всеми.

Ючке не желала даже пальцем босой ноги шевельнуть в сторону орущей неизвестности, но Дилфо простодушно проигнорировал её душевное самочувствие, крепко схватил девушку за руку и без малейших усилий потащил невесомое тело Ючке в кишащую немногочисленными ордженцами и многочисленными овцами долину.

Путников встретили громкие крики двух ордженцев, которые были похожи друг на друга как две капли мёда в кувшине с мёдом: трудно определять схожесть отдельных существ, когда они находятся среди моря таких же низкорослых кареглазых блондинов с крепким плоским телом, худыми руками и ногами. А особенно трудным это дело становится в тёмные промозглые ночи.

– А я говорю, то была моя скотина! – кричал более низкий и широкий ордженец с жутким шрамом над левой бровью.

– Да где ж твоя! Вон у неё на ухе метка моя, с чего это она твоя-то? – вторил ему более высокий и более узкий ордженец без каких-либо примечательных внешних признаков.

– А с того это моя, что под твоей меткой моя метка стоит. Ты переметил мою овцу, чтобы заграбастать её себе!

Овца, предмет спора, молча жевала траву, косясь круглыми жёлтыми глазами на своих предполагаемых хозяев.

– Да на кой мне сдалась твоя овца! – кричал всё громче ничем не примечательный ордженец. Деревенские, заслышав его крик, отшатнулись от него, но далеко не отошли – жажда утолить любопытство сильнее здравого смысла. – Если бы я и захотел кого себе сцапать, я бы выбрал себе животину пожирнее да помохнатее.

– Давайте не будем ссориться, – Ларфа, лицо которой слегка подрагивало от внутреннего напряжения, успокаивающе положила на плечи спорящих свои хрупкие ладошки. – Вы чуть ли не каждый день спорите из-за этой овцы, а мы так и не можем прийти ни к какому разумному решению. Может, вам стоить разрешить этот вопрос другим способом?

– А им только за радость поцапаться друг с другом, – послышался из толпы ничем не примечательный мужской голос, и все ордженцы согласно закивали. – Вместо того, чтобы работать, как все остальные в поле, они целыми днями прохлаждаются в долине, наблюдая за овцами, как бы кто их не прибрал к рукам.

– Тоже мне, нашли отговорку для безделья, – раздался из темноты недовольный женский голос.

– Ага, наверняка они вдвоём договорились голову нам дурить, чтобы не работать! – пожилой ордженец, чьи светлые волосы покрыла более светлая седина, замахал костлявым кулачком в сторону нерадивых возмутителей деревенского спокойствия.

– Посмотрел бы я на тебя, коли на твоей овце чужая метка появилась, – ордженец со шрамом грубо одёрнул старичка, толпа в ответ неодобрительно загудела.

– А ты посмотри, только моих овец помечать не на чем, – ехидно улыбнулся беззубым ртом старичок, – я им всем уши поотрубал, чтобы таким прощелыгам, как этот, неповадно было свои грязные метки ставить.

Гул в толпе затих, было слышно только, как жуют траву овцы и как сверчат в траве невидимые глазу насекомые.

– Да ты чего это, Ольфо, как же можно с животиной так поступать! – спустя мгновение раздался смущенный женский голос. – Не по-нашенски это как-то.