Мы помолчали.
— Тихо тут у вас, — сказал я наконец.
— Да ведь как сказать — тихо… — возразил старик.
— У нас, я так думаю, — перебил Федор, — тихих мест совсем не осталось. Уж на что тут была тишина, а поедете, сами увидите, какой звон по степи идет… Как раз к уборке поспеете.
— Да нет, — сказал я, — я не про то. У вас-то тут тишина какая.
— Опять как сказать, — не согласился старик. — С весны, правда, было тут спокойно. Гурты другой раз переправим, случайный какой обоз. По три дня, бывало, стояли. А сейчас дожди… Мост наверху сорвало, понтоны разнесло. Когда еще их соберут, а хлеб на целине не ждет. Вот и тянутся все через нас. Тут другой переправы на сто верст нет.
— Не скучаете, значит?
— Где скучать! Это нынче вот так что-то, а то и днем и ночью как челнок. Другой раз и не поспишь. Да вон, легки на помине, едут. С запада… Слышь, Федя?
— Точно, — сказал Федор, прислушавшись.
Прислушался и я, но в степной тишине ничего не расслышал.
— Ты, Федор, давай Леньку буди да факелы готовь. Похоже, колонна, — сказал старик и, обернувшись ко мне, добавил: — Вот вам и оказия. Сейчас поглядите, как мы тут скучаем.
Федя забрался в шалаш. Минуту спустя он вернулся к костру вместе с мальчиком лет девяти. Спросонья тот тер кулаками глаза и переминался с ноги на ногу.
— Вот теперь вся моя команда в сборе, — сказал Павел Антонович. — Это младший мой внук. Тоже Воронов. Звать Ленькой. Однако уже пионер… Ты давай-ка, Ленька, лодки отчаль да к берегу переставишь. Да глянь, нет ли воды в трюме. А ты, Федор, фонарь зажигай, да будем канаты набивать.
И сразу все ожило на переправе: с треском разгорелся камыш в костре, запылали два ярких факела у спуска, застучали, заплескали весла, фонарь «летучая мышь» яркой звездочкой поднялся к вершине короткой мачты.
Потом все вместе мы навалились на рукоятки ворота, врытого в землю, и пошли по кругу. Ворот заскрипел жалобным скрипом. Тяжелый стальной канат змеей пополз из темноты, виток за витком ложась на толстую колонну барабана, и вдруг, с шумом прорезав реку, взметнулся и закачался снизу вверх, рассыпая звонкие брызги. Потом натянули другой, тоненький ходовой трос, а когда все опять умолкло, в наступившей тишине стало слышно что-то вроде далекого-далекого грома. И словно отсветы заблистали где-то над степью. Гром нарастал, приближался. Потом нетерпеливый, требовательный сигнал прозвучал совсем близко, откликнулся другой…
Мы поднялись на откос и увидели целую вереницу парных огней, бежавших по степи.
Минуту спустя пышущие жаром новенькие, тяжело груженные железными бочками машины уже стояли гуськом у спуска.
Из кабины один за другим выскакивали на землю уставшие от дальней дороги, запыленные, но шумные, веселые и все, как один, молодые шоферы.
Из передней машины вышли двое. Один из них, парень лет двадцати пяти, в ладном комбинезоне, с планшетом на ремне, должно быть старший, шагнул к нам навстречу, властным голосом сказал:
— Начальник колонны Басов. Кто тут хозяин у вас?
— Я тут хозяин, — в тон ему ответил старик. — Шкипер переправы Воронов.
— Переправа готова?
— Готова…
— Тогда грузи, дед, раз готова. Рейс-то сколько у тебя выходит, туда и обратно, по часам? И по скольку машин грузишь?
— Со всем — с причалом, с выездом и с заездом — минут двадцать пять, а то и все тридцать. А грузить по одной.
— Не пойдет, — сказал начальник колонны. — У меня тут тридцать две машины. Это что же, мне до вечера здесь загорать? А ну, пойдем посмотрим…
Он уверенно зашагал к парому, деловито осмотрел въезд, причал, ударил рукой по канатам, из конца в конец два раза прошагал по палубе, громко стуча каблуками.
— Не пойдет, — повторил он, — по две будем грузить.
— Ишь ведь ты как, — сказал Павел Антонович, — по две… Да кто же тебе по две-то разрешит, гражданин Басов?
— А я и спрашивать никого не стану, — сказал тот беззлобно и, повернувшись к берегу, звонко скомандовал: — А ну, заезжай по две, первая — к носу, вторая — к корме! Пошел!
Головная машина фыркнула и, брызнув по черной воде светом фар, осторожно пошла под гору. Следом за ней двинулась вторая…
— Леня, ты лодки-то подчаль под корму, — тихонько сказал дед и обернулся к Басову: — А ты, милый человек, тут не командуй. Тут я в ответе, я и командир.
Павел Антонович с удивительной быстротой оказался на берегу. Вприпрыжку, смешно взмахивая руками, он заковылял навстречу машинам и вдруг с неожиданной силой в голосе закричал:
— Отставить!
И так решительно, так властно прозвучал этот окрик, что передняя машина, взвизгнув тормозами, стала на откосе как вкопанная.
— Вот я тебе отставлю! — с угрозой в голосе сказал Басов. Шагнув следом за стариком, он повторил еще громче: — По две заезжай, первая — к носу, вторая — к корме!
Машины снова тронулись. Старик, обернувшись к Федору, стоявшему у борта, молча кивнул на лебедку.
Федор без слов понял деда. Небрежным, но точным ударом ноги он сбросил причальную петлю, неслышно подошел к лебедке и закрутил рукоятку. Тонкий ходовой трос натянулся. Паром плавно отвалил и медленно отошел от причала.
— Паром! — крикнул кто-то на берегу.
Басов одним прыжком вернулся к речке, но было уже поздно: метра три темной, глубокой воды отделяло паром от причала.
— Ну подожди ж ты, старый ворон! — в сердцах проговорил Басов.
— И подождем, — невозмутимо ответил старик. — Нам не к спеху…
— Силен! — возмутился начальник колонны. — Смотрите на него: на целине хлеб поспел, там комбайны стоят без горючего, минуты на счету, а ему «не к спеху»! — передразнил он. — Да ты понимаешь, что говоришь?
На берегу зашумели. Со всех сторон, с угрозами надвигаясь из темноты, тесной толпой обступили паромщика здоровые молодые парни. Казалось, вот-вот они сомнут старика. А он спокойно переждал, пока стих шум, и сказал рассудительно:
— Я-то все понимаю, а вот ты, видно, молод все-то понять. Ну, погрузим мы по-твоему, по две. Встать-то они встанут — палуба широкая, — да ведь груз-то какой! Хорошо, как по-хорошему, а ну как неладно выйдет со спешкой-то с вашей! Посуда валкая, чуть качнет — и сыграет машина за борт. Потопим паром, и будете вы здесь стоять. Да не вы одни… Тут теперь магистральная линия. А там хлеб поспел…
— Первый раз, что ли, нам на пароме? Авось не потопим, — сказал Басов.
— На авось в таком деле надежда плохая, — возразил старик. — Тут расчет требуется. Спешить-то, парень, тоже нужно с умом…
— Брось-ка ты демагогию разводить! Скажи проще: шкуру свою бережешь?..
— Моей шкуре цена небольшая. Я, сынок, тут как часовой у моста. Я не шкуру берегу, а коммуникацию.
— Ишь какие слова знает! — усмехнулся Басов. — Ну ладно, дед, давай налаживай свою «коммуникацию». Не век же нам тут стоять.
— А как ладно-то? По-твоему или по-моему?
— Выходит, по-твоему. Не драться же с тобой. Эй, парень, как тебя, Федя, что ли, давай причаливай!
— Постой, Федор, — крикнул старик, — постой, не спеши! А ты мне, Басов, давай по всей форме слово. Вот тут и товарищ из центра, корреспондент, послушает. А то ведь ты, видать, горячий: причалим, а ты опять скажешь: «По две!»
— Ладно, честное комсомольское: по одной! Только, старый грач, как начнешь икать, так и знай: это мы тебя не добрым поминаем. Это же восемь лишних часов!
— Ну давай, Федя, чалься! — негромко крикнул паромщик. — А икать буду ли, нет ли, мое дело. Мне икать не привыкать. Всем-то не угодишь…
— «Всем»!.. — с досадой сказал Басов. — Мы разве «все»? Мы не «все», мы комсомольская колонна. Понятно? Да где тебе такое понять! Ты и молодым-то не был. Так небось без зубов и родился.
— Ты зато больно зубастый! — усмехнулся старик. — Давай, зубастый, грузи, да потихоньку, не горячись…
Грузовик медленно вкатился на причал. Заскрипели толстые горбыли, паром мягко осел под тяжестью груженой машины. Старик сам командовал, где встать, сам подложил колодки под скаты и снял причальные петли.
