Пассажиры стали спорить: ледокол это или ледорез, и сколько в нем тонн, и сколько сил…
А Кэтино долго не могла успокоиться.
— Вот ты не веришь, мама, — не унималась она, — а я своими глазами видела: настоящая собачка купалась. Такая красивая…
Где ночь живет
В дальней дороге всегда много нового видит человек и, видя новое, по-новому учится понимать мир. И вот что удивительно: путешествуя вместе, люди видят-то, в общем, одно и то же. Но каждый из того, что увидел, с годами многое позабудет, растеряет, но что-то, самое, наверное, дорогое, на всю жизнь сохранит в памяти.
Как-то раз я путешествовал по Северу. По широкой реке плыли мы на большом теплоходе… Одни любовались скалами, похожими на развалины замков, других радовала стройка на берегах, третьим хотелось насмотреться на здешних жителей — оленьих пастухов и охотников. А один мальчик ехал с нами, совсем маленький; его почему-то интересовало, где кто живет.
Купили осетра на берегу у рыбаков. Все обступили огромную рыбину; удивлялись, какой он жирный, осетр, какой сильный. А Володя — так звали мальчика — протолкался поближе, потрогал колючую кожу осетра, посмотрел на нас серыми глазами и спросил:
— А где он живет?
Ему объяснили. Потом кто-то увидел в небе речного орла. И опять все смотрели, как стройная птица, выглядев рыбу, камнем упала с высоты, зарылась в волну, отряхнулась и тяжело замахала крыльями, унося сверкающую добычу.
Все опять говорили, какой он зоркий и какой ловкий, речной орел, а Володя поднял голову и спросил:
— А где он живет?
Потом видели катер-водомет. Он то задом, то передом сгонял бревна, которые вырвались из большого плота. Вместе с нами смотрел и Володя. А когда все бревна загнали на место и плот починили, Володя спросил про катер:
— А где он живет?
Он и про солнце так спрашивал, и про нашего капитана. И пришлось капитану пригласить Володю в гости к себе в каюту. Володя сидел там чинно на диване, рассматривал картинки на стенах, потрогал пушистое одеяло на кровати, потом поблагодарил капитана и, довольный, пошел на палубу.
Это было уже за Полярным кругом. В то время мы вступили в царство вечного дня, и впервые в тот раз у нас совсем не было ночи. Это для человека, который не бывал на Дальнем Севере, конечно, очень странно: как это совсем нет ночи? И когда заговорили о пропавшей ночи, Володя опять обвел нас глазами и спросил:
— А где ночь живет?
Раньше, бывало, мы как умели отвечали на его вопросы: осетр, мол, в реке живет, орел — в гнезде, солнце — за горой, катер — в затоне… А когда он про ночь спросил, никто ничего ответить не сумел, только все засмеялись.
Володю обидел этот смех. Но потом, когда шли между льдами, мы ему объяснили, где тюлени живут и где белухи, и Володя простил нас. Мы думали, что он совсем забыл про ночь, но она, оказывается, не давала ему покоя.
Так пришли мы на остров Диксон. Тут показали Володе, где живут ездовые собаки и где живут вездеходы. Потом наш теплоход пошел назад, на юг, и опять мы шли по той же реке. А потом настал такой день, когда за сопки спустилось солнце и ночь, настоящая черная ночь завладела миром.
В тот день Володя нас ни о чем не спрашивал. Но утром, когда мы собрались на передней палубе, он пришел, гордо нас осмотрел и сказал:
— А я знаю, где ночь живет!
— Где же, где, Володя? — подхватили со всех сторон.
— В лесу, — сказал он очень серьезно и рукой показал на тайгу, теснившую берега.
Все, конечно, опять засмеялись. Засмеялся и я. А потом, подумав, решил, что смеяться тут нечего.
Мы смотрели по сторонам и все подряд, без разбора, собирали в памяти. А Володя работал, искал. Он и так и этак прикидывал, сравнивал то, что видел, во всем спешил разобраться, все хотел понять.
И по-своему прав был Володя: на той реке летом, как раз там, где кончается лес, начинаются светлые ночи.
Я очень тогда позавидовал этому мальчику. И, может быть, из всех богатств, собранных тогда, дольше всех сохраню в памяти эту хорошую зависть к четырехлетнему малышу.
Олешки
Мы, когда шли на Диксон, и по радио и так, в разговорах, часто слышали: «Олени… олени…» И рога оленьи часто видели. Их там множество валяется на берегах. А вот живых оленей долго не пришлось повидать. Шли-то мы летом, а в это время пастухи отгоняют оленьи стада подальше на север, где поменьше оводов и мошкары. Там олени пасутся на тундровых пастбищах, нагуливают жир, а когда зима наступает, тогда гонят их поближе к югу, где снег не такой глубокий, и сами пастухи, конечно, тоже кочуют вместе со своими стадами.
И мы уже думали, что совсем не увидим их на этот раз. Но однажды наш теплоход пристал к низкому берегу — взять рыбы у рыбаков. И вдруг видим: стоят у воды шесть оленей. Маленькие, не больше ослика ростом. Два безрогие, а у четырех на голове рога вроде сучьев, поросших мохом. Шерсть на оленях висела клочьями; у того бок голый, у того спина. Ножки тоненькие, а глаза огромные, как сливы. Олени стояли рядком, грустно смотрели на наш теплоход и тихонько качали головами.
— Ой, противные какие! — сказал кто-то, и все дружно согласились: некрасивые звери.
И мне тоже в тот раз они совсем не понравились. То ли дело — собаки: ловкие, красивые, веселые. Носятся по берегу, играют, резвятся…
И вдруг вспомнилась мне одна история, в которой участником был я сам…
Это тоже на Севере было, только зимой. Полетели мы с другом по делу на маленьком самолете. Полетели и заблудились в тумане. Час целый плутали, весь бензин сожгли и сели прямо на снег.
Сидим мерзнем. Хорошего ждать не приходится: есть нечего, костер бы развести. А из чего? Кругом снег один, ни деревца, ни кустика.
Вдруг смотрим: едет кто-то. В бинокль поглядели — пара оленей. А за ними узкие сани, а на санях человек с длинной палкой. Подъехал. Шуба на нем из оленьих шкур, и сапоги из оленьих шкур, и рукавицы такие же. На санках мешок из оленьей шкуры. Он достал из мешка оленьего мяса, накормил нас, посадил на санки и повез к себе домой.
А дом у него вроде большой круглой палатки и тоже из шкур. И постели в доме из шкур, и ковры на полу — тоже шкуры. И прямо на шкурах стоят глиняные плошки, и в них, как свечки, теплятся огоньки. Это жир олений горит в плошках, оттого и тепло.
Улеглись мы, закрылись шкурами, заснули. Проснулись, глядим — еще трое пришли, тоже все в шкурах. Это оленьи пастухи оказались. Они тут жили среди снегов, а кругом паслось их стадо — оленей триста, а может, и больше. Их зимой и кормить не нужно: они сами разрывают снег копытами и достают себе пищу. А если волки нападут — становятся в круг и рогами защищаются от волков.
Нас опять угостили горячим мясом, а потом мы рассказали о своей беде.
— Ничего, — сказали пастухи, — небольшая беда. Олешки выручат.
Потом один оделся потеплее — на оленью шубу надел еще шубу, — запряг в сани шестерку самых резвых оленей и укатил по снегу. А на другой день приехал и привез нам бензин.
Мы опять сели на сани и поехали к самолету. А провожать нас со всей тундры съехались оленьи пастухи. Мы все вместе взялись, сгребли снег с крыльев, залили бензин, завели мотор и полетели.
А олешки смотрели нам вслед умными глазами и тихонько качали головами, будто прощались.
Вот так нас олешки выручили. Это давно было, но и сейчас в тундре многих они выручают: и одежду дают человеку, и дом, и пищу, и тепло, и возят по снегу.
