Наконец мне попался и продолговатый предмет, вылетевший из-под ноги шофера. Им оказалась гильза от браунинга.

Вскоре мы нашли еще две гильзы, на вид разного калибра. Пока Фару молча прятал их в карман, я рассматривал тяжелую, гранатового цвета бархатную занавеску, драпировавшую, по всей видимости, вход в какой-то кабинет. Направляясь к ней, я обогнул кресло. И остолбенел, увидев торчащую из-под складки туфлю на высоком каблуке, женскую туфлю.

Резким движением я отдернул занавеску. На полу тесного помещения, рядом с упавшей настольной лампой, держа окровавленную руку на груди, с закрытыми глазами лежала девушка. На ней был хорошего покроя плащ из бежевой замши. Покрывавший ее голову пестрый шарф съехал набок, обнажив пышные черные волосы. Мертвен-ио-бледная, без признаков жизни, это была девушка с Перрашского вокзала, загадочная девушка в тренчкоте, фотографию которой я обнаружил в доме Жоржа Парри.

— Она еще жива. — сказал, выпрямляясь, Фару. — Сердце едва бьется, но она жива. Самое разумное, что мы можем сейчас сделать, это отвезти ее в госпиталь.

— Глубокая мысль. — ответил я. — Что с того, что вы из полиции, все равно мы столкнемся там с непреодолимыми препятствиями. Лучше уж препоручим ее такому доку, который будет держать язык за зубами и позволит нам допросить ее прежде, чем она окончательно выздоровеет.

— Не иначе, как он у вас в кармане? — съязвил Фару.

— Вот именно.

Я полистал записную книжку, где у меня был записан адрес Дорсьера.

— Вилла Брюн, это недалеко отсюда, в конце Ботанической улицы.

— В таком случае, едем. Что у нее там в сумочке, Антуан?

— Это некто Элен Пармантье, — ответил шофер. — Студентка...

— Хм...

По всей видимости, люди этого социального положения не внушали инспектору никакого доверия.

— Бумагами займемся позднее, — решительно заявил я. — Сейчас речь идет о...

— Но это весьма интересно.

— Я охотно пожертвовал бы всем содержимым этой сумочки в обмен на пятнадцатиминутную беседу с девушкой. Если мы промедлим еще немного, ее примет уже не доктор, а морг. Хватит болтать, едем. Обещаю, что, как только она приоткроет хотя бы один глаз, я пущу в ход все свое умение, чтобы ее расколоть.

— Экий донжуан, — не удержался Фару.

При свете фонаря Антуана мы вынесли наш нежный, по-прежнему пребывавший в бессознательном состоянии груз и расположили его со всеми возможными удобствами на заднем сиденье лимузина. Фару оставил шофера присматривать за таинственным домом и сам сел за руль. Стоило нам тронуться с места, как рев сирены возвестил об окончании воздушного налета.

В пути, почувствовав бедром что-то твердое, я просунул руку в карман плаща своей раненой спутницы. И извлек из него автоматический пистолет. Обнюхав дуло, я установил, что он давно уже не был в употреблении. Это было то самое оружие, которое я увидел в ее руках па Перрашском вокзале. Но я уже знал, что и там она им не воспользовалась. Я переложил его в свой карман. Мы подъехали к вилле Брюн.

Мой бывший солагерник холил свою драгоценную и элегантную особу чуть ли не в особняке. Слуге, открывшему нам дверь, не было доподлинно известно, дома ли хозяин.

— И все же передайте ему, что Нестор Бюрма, его старый товарищ по концлагерю, хочет поговорить с ним по весьма неотложному делу, — громко настаивал я.

— Равно как и инспектор полиции Фару, — присовокупил Флоримон.

Слуга исчез и тут же возвратился. Увы, очень жаль, но хозяина нет дома. Он избегал смотреть нам в глаза.

Я отвесил ему тумака, освободив тем самым проход, тогда как Фару, ринувшийся следом за мной, распахнул дверь, через которую этот холуй принес нам свои завирушки.

Ворвавшись в уютное жилище, мы увидели, как какой-то человек в дорогом домашнем халате бросился к шкафу и выдвинул один из ящиков.

— Еще одна мизансцена, — крикнул я, бросаясь ему наперерез. — Осторожнее, Фару, смотрите, как бы он не подпалил вам усы.

Ребром ладони, твердым как секира, я ударил Дорсьера по запястью; пистолет упал на ковер. Носком ботинка я отбросил его как можно дальше.

— Надеюсь, у вас есть разрешение на хранение оружия, — сказал я. — Этот господин —- полицейский.

— Что все это значит? — возмутился Дорсьер.

— Поверьте, ничего страшного. Небольшое недоразумение, которое вы сами же, несомненно, и рассеете. Впрочем, объяснения отложим до другого раза. Внизу вас ждет тяжелораненая, месье Дорсьер. И мы здесь с единственной целью препоручить ее вашим заботам.

Юбер Дорсьер провел ладонью по глазам и, казалось, пришел в себя. Его рот нервно подергивался. Он сказал:

— Простите. Я не узнал вас, Бюрма. К тому же вы вошли таким необычным способом... Мне неловко, что я до такой степени утратил контроль над собой, но... за эти дни я сильно переутомился. Ваше имя мне уже ни о чем не говорило, к тому же вы оба в таком виде... Я принял вас за переодетых грабителей... Вы, конечно же, знаете, что эти мерзкие типы все еще напоминают о себе. К примеру, в сегодняшних утренних газетах. А поскольку я являюсь владельцем кругленькой суммы, то живу в постоянном страхе стать их очередной жертвой.

Он поднял свои ясные глаза на Фару. Нервный тик оставил его.

— Разумеется, инспектор не верит ни единому моему слову?

— Гм... — проворчал Фару.

Он поднял пистолет и недоверчиво вертел его в руках.

— У вас есть разрешение? — спросил он.

— А как же иначе?

Он собрался уже было предъявлять его. Но тут вмешался я.

— Отложим бумажные дела на потом. Я ручаюсь за порядочность доктора. Моего слова должно быть для вас достаточно, Фару. Займемся более серьезными вещами.

Я объяснил хирургу, чего мы от него хотим. Время подгоняло.

— После всего случившегося боюсь, что буду не в состоянии вам помочь, — пустился он в извинения. — Нет необходимой твердости в руках. Доставим пострадавшую в клинику; мои ассистенты обладают не меньшим мастерством, чем я, а в настоящий момент, возможно, даже и большим.

Он сбросил домашний халат, велел обалдевшему слуге принести пиджак и зимнее пальто с меховым воротником. Пять минут спустя мы были в его клинике. Дежурные врачи засуетились. Они взялись извлечь пулю, застрявшую недалеко от сердца. Однако не дали никаких гарантий в отношении исхода операции.

Пока они занимались своим делом, мы с Фару уединились в укромной, не очень-то жарко натопленной, выкрашенной белой эмалью комнате, куда Дорсьер распорядился принести нам по чашке кофе.

— Что это еще за док? — с нарастающим недоверием спросил Фару. — Вы в самом деле верите его россказням?

— Каждому его слову. Объяснение, которое он нам представил, более чем правдоподобно. Впрочем, вы вправе завтра же начать следствие по его делу.

— Хе-хе!.. А кто говорит, что я его не начну?

— Значит, у вас есть свободное время. А так как я не могу этим похвастать, то займусь осмотром сумочки этой девушки. Мы можем сию же минуту спокойно приступить к этому занятию.

Содержимое сумочки уготовило нам немало сюрпризов.

Если верить найденным при ней документам, имя пострадавшей было Элен Пармантье. Она родилась 18 июня 1921 года. Проживала в Лионе, на улице Арфо, 44. В настоящее время снимала комнату в отеле на улице Деламбра, о чем свидетельствовал фирменный пропуск этой гостиницы.

Мы сразу же почувствовали себя в привычной обстановке, обнаружив среди разного рода бумаг три впечатляющих фотографии. На одной из них была изображена группа людей, среди которых фигурировал и Робер Коломер; на другой — обеспамятевший из концлагеря, по-видимому еще до ареста, гладко выбритый, в очках и без шрама на лице; наконец, на третьей были запечатлены черты Жоржа Парри, такого, каким он выглядел до своего преображения.

Малиново-красный от любопытства, Фару жадно перебирал лежавшие в сумке бумаги. Минуту спустя он передал мне телеграмму.

В ней, отправленной из Лиона на мыс Антиб и адресованной месье и мадам Фроман для мадемуазель Пармантье, датированной днем моего возвращения во Францию, то есть днем гибели Коломера, было сказано: «Поскольку возвращаетесь сегодня вечером, оставайтесь на Перрашском вокзале. Ждите меня на платформе. Вам сюрприз. Целую. Боб».