Папа подошел, вытирая руки от мазуты. Он, как и я, любил работать без перчаток. На уставшем лице застыл вопрос. Только отцы могут так смотреть, одновременно и требовательно, и с готовностью помочь.

– Ну что?

– Справился.

Когда рядом появился дядя, я мельком подумал, что, возможно, на моего отца больше похож он, если выбирать из двух.

Дядя Тауфик имел такой же нос, такую же широкую улыбку и такие же темные волосы. Сбитый, низкого роста, с озорными карими глазами. Если верить его очень ярким рассказам, то именно он дал мне первую сигарету, впервые налил пиво и поначалу забирал с тусовок, чтобы родители не узнали. Наверное, если бы память в момент меня не подвела, я любил бы его еще больше.

Отец выглядел абсолютно иначе, больше напоминал светловолосого викинга. Как Тор из известной киновселенной: высокий, широкоплечий, с длинными волосами, собранными в хвост и золотистой щетиной. Не удивительно, что гены маминой линии оказались сильнее. Хотя, сказать честно, иногда я об этом даже жалею.

– Ну раз все, то давайте домой. Там Римма уже заждалась, наверное, – скомандовал папа, оставляя пятнистое полотенце на краю стола. – Тофик, ключи где?

– Здесь, – мужчина похлопал по нагрудному карману рабочего комбинезона.

Родитель взмахнул рукой, показывая, что пропускает меня вперед. Я захлопнул капот и поплелся к комнате, в которой оставил куртку. Вскоре мы вышли, наблюдая, как погасает свет в окнах, и как дядя выскакивает из темного помещения, умело покручивая связку на указательном пальце. Под недовольным взглядом отца он запер дверь и проверил, чтобы все точно было закрыто. Втроем мы направились домой через дворы. Редкие фонари освещали путь – на нашу маленькую часть Земли опустилась ночь.

Смех гуляющих подростков вскоре сменила тишина подъезда, а ее – шум родительской квартиры. Едва мы прошли в дверь, мама выглянула из кухни. Ее появление обозначил звон сверкающих «шорок», представляющих собой несколько крепких нитей с разноцветными камушками. Разуваться в таком маленьком коридорчике было проблематично, потому мы толкались в полутьме, словно слепые котята.

– Матушка, здравствуй, – поздоровался я, пока она тянулась к папе с намерением чмокнуть его в щеку. Дядя Тауфик подставил свою, намекая, чтобы сестра уделит внимание и ему.

– Здравствуй, солнышко мое, здравствуй. Проходи скорее, дай я тебя обниму.

Я дождался, пока дядя получит свою долю любви и освободит проход. Ушлый мужичок живо разулся и скрылся на кухне на носочках, точно жулик.

– Тофик, руки помой и не смей шурудить по столу, – с улыбкой прикрикнула мама, протягивая ко мне ладони. Весь шум на кухне тут же затих, а через несколько секунд в раковину полилась вода.

Уверенные женские руки заключили меня в объятия. Знакомые тяжелые духи, пропитавшие ее волосы и одежду, пробуждали противоречивые эмоции. Сколько бы я не старался, этот запах жженого сахара, приторный до горечи, ассоциировался с болезнью и больничной палатой. Я любил маму, здесь нет никаких сомнений, но к своему стыду, иногда я ощущал то же, что в первый раз, когда встретил ее – сомнения. Она такая… чужая.

Пришлось подавить пугающие мысли и изрядно согнуть спину, чтобы поприветствовать ее объятиями в ответ.

– Мой ты хороший. Сыночек, как же я соскучилась, – протянула она, а потом отпрянула и шутливо шлепнула по мне полотенцем, до этого лежащим на ее плече. – Совсем забыл про мать.

– Нет, мамуль, что ты. Просто обстоятельства так сложились. Больше не повторится, честное слово.

Я посмотрел со всей возможной искренностью. Она долго щурилась, оглядывая меня. Аккуратно подведенные карие глаза казались вытянутыми из-за стрелки, родинка над губой переместилась в сторону.

– Я уже говорил, что ты у меня самая красивая?

Мама закатила глаза и снова ударила меня полотенцем. Я хохотнул, предпринимая вялые попытки прикрыться.

– Льстец. Иди за стол.

– Ты правда у меня самая прекрасная…

– Я знаю, солнышко мое.

Мы смеялись, занимая свои места. Мама неторопливо выставляла оставшиеся блюда, пока мужская половина выдавала ей события прошедшего дня. Затем мы плотно поужинали. Все это время родственники внимательно следили за тем, чтобы моя тарелка не пустовала. Больше всех в этом плане отличилась, конечно же, единственная дама – она даже не спрашивала, просто постоянно подкладывала еду. Папа и дядя поочередно советовали то одно, то другое, а отказать я не имел права, потому подъедал всего понемногу, пока в какой-то момент не почувствовал, что физически не могу вместить в свой желудок ни кусочком больше.

– Можно я уже не буду голодным? – вопрос, заданный на выдохе, выдал всю тяжесть.

– Можно, – благосклонно кивнула мама, поднимаясь из-за стола. – Еще чай сейчас попьем.

– О, не-е-е-ет. Ну, мам.

– Чаще приезжать будешь. Мое дело – следить, чтобы ты сыт был, пока под другое крылышко тебя не передам.

– Кстати, Русланчик, что там? Когда свадьба? – поинтересовался дядя. Изящная женская рука нырнула между нами, забирая грязные тарелки. И не скажешь, что это – руки домохозяйки. С новым маникюром, все в золоте, ухоженные и нежные.

– Да не предвидится пока, дядь Тауфик, – неуверенно протянул я, почему-то схватив мочку уха. Глянул на отца. Тот откинулся на спинку стула, смотря в ответ и, кажется, ничего особенного не ждал. В прямом взгляде ощущалась поддержка.

– Рано ему еще, – среагировал он и кивнул жене, когда та забирала грязную посуду. В привычном, почти будничном жесте погладил ее по костяшкам пальцев, взглянув необычайно ласково, на что получил искреннюю улыбку. – Не дорос до семейной жизни, пусть гуляет.

– Какой рано, Игнатик? – округлил глаза дядя. – Двадцать восемь годков уже. Когда вам столько было, ему десять стукнуло.

– Времена другие. Сейчас молодежь не стремится скорее семью заводить. Вот пусть он лучше осознанно к этому придет, чем быстрее-быстрее, потому что так кому-то там надо. Кому надо, тот пусть и женится, да, Тофик?

– Римма, ну ты хоть ему скажи, – мужчина взволнованно обернулся, выискивая поддержку сестры. Та поставила на стол чайные чашки и вытерла руки о цветастый фартук.

– Я согласна с мужем, дорогой. Пусть погуляет еще. Но не долго, – наказ был направлен уже мне. Говорящий взгляд в упор и поднятые густые брови говорили, что мне действительно стоило бы задуматься.

– Понял, – я кивнул, подкрепляя свой ответ для большей убедительности.

– Главное, – начал дядя, подняв указательный палец вверх. – Чтобы у нее кровь горячая была. Вот твой папа. Думаешь, наши родственники его просто приняли? Пф, – зрачки описали круг. – Риммочка его когда привела, мы думали, у дома крыша подлетит. А он выдержал вон. А все почему? Потому что кровь у него – наша.

Папа слушал речь родственника без излишней ностальгии, будто тот припоминал что-то мало приятное. Я ему усмехнулся. Горячая кровь, да уж. У моего папы кровь, скорее, ледяная, если судить по его поведению и внешнему виду. Тем не менее, он добрейшей души человек, очень чуткий и жалостливый.

– Не неси чушь, – возмутилась мама, заливая кипятком сушеные травы в заварнике. – Пусть выбирает, к кому сердце лежит. Мы любую примем, солнышко, не слушай его.

Если бы.

– Дело ведь не в крови, а в отношении. Вот если она относится к тебе хорошо – твоя. Если ты чувствуешь, что любит, – пояснил папа, наблюдая за мной с неразборчивым намеком во взгляде.

– Так и я о том же, – снова вмешался дядя. – Горячая кровь, она же своего найдет. Будете душа в душу жить.

Через пару часов Рокки встретил меня у порога, прыгая и сдавленно гавкая – знал, что ему нельзя шуметь, когда темнеет. Я включил свет и запер дверь изнутри. По привычке кинул ключи на комод, разулся, на ходу поглаживая настырное собачье тело, которое так и норовило залезть мне в лицо.

– Рокки, парень, спокойнее… Эй!

В нетерпении он прикусил меня за нос, маскируя этот жест непрерывным вылизыванием, едва я наклонился, чтобы ровно поставить кроссовки.