На пресс-конференции, устроенной 12 февраля 2002 года, Рамсфельду задали вопрос о важнейшем – и почти несомненно голословном – заявлении администрации Буша о связях Саддама Хусейна с «Аль-Каидой»^♦. Обмен репликами был поистине показательным:

КОРРЕСПОНДЕНТ: Вопрос об иракском оружии массового уничтожения и террористах. Имеются ли какие-то доказательства того, что Ирак пытался поставлять террористам оружие массового поражения или имеет такие намерения? Нам сообщают, что нет никаких подтверждений прямой связи Багдада с некоторыми из упомянутых террористических организаций.

РАМСФЕЛЬД: Мне всегда интересны сообщения о том, что чего-то не случилось. Мы ведь знаем, что есть «известные известные», – то, о чем мы все, как нам известно, знаем. Мы также знаем, что есть «известные неизвестные» – иными словами, нам известно, что есть нечто, чего мы не знаем. Но есть и «неизвестные неизвестные», о которых мы ничего не знаем, – и мы даже не знаем о нашем незнании. И если посмотреть на историю нашей страны и других свободных стран, то именно с последней категорией, как правило, все сложно^[1453].

Идея «неизвестных неизвестных» восходит к статье, которую в 1955 году написали психологи Джозеф Лафт и Харрингтон Ингэм^[1454]. Сам Рамсфельд приписывал эту идею директору NASA Уильяму Грэму, с которым сотрудничал в 1990-х годах в Комиссии по оценке ракетной угрозы Соединенным Штатам (Commission to Assess the Ballistic Missile Threat)^[1455]. В восьмой главе мы уже отмечали, что менеджеры NASA имели все причины тревожиться о «неизвестных неизвестных». Но они, как и Рамсфельд, могли бы в первую очередь проявить интерес к «неизвестным известным» – то есть совершенно очевидным угрозам, (таким как дефекты уплотнительных колец или беспорядки в Ираке после падения Саддама Хусейна), которые при всей своей очевидности идут вразрез с предубеждениями лиц, принимающих решения, и потому не удостаиваются их внимания. Всего через год после того, как Саддам Хусейн был казнен и в Ираке воцарилась анархия, Рамсфельд вновь встретился с прессой и объяснил, что причиной мародерства в Багдаде являются «затаенные чувства» и что вскоре оно утихнет. «Свобода неопрятна. И свободные люди свободны допускать ошибки, совершать преступления и поступать плохо, – сказал Рамсфельд. – Такое случается»^[1456].

К октябрю 2008 года рейтинг одобрения деятельности Буша снизился до 25 %, и новоиспеченный сенатор Барак Обама, выступавший против вторжения в Ирак, легко победил кандидата-республиканца, известного своим воинственным темпераментом. (Джон Маккейн сам вырыл себе яму, когда на встрече с общественностью штата Нью-Гэмпшир сказал антивоенному активисту, что американские солдаты могут остаться в Ираке, «вероятно, лет на сто» и что его «это вполне устроит»^[1457].) Но вывести Америку с Ближнего Востока – это было легче сказать, чем сделать. В августе 2011 года, когда арабский мир охватила революция, Обама обратился к сирийскому диктатору Башару Асаду и настоятельно потребовал «отойти в сторону». При этом президент США отказался выделять средства на вооружение Свободной сирийской армии. Самое большее, на что он решился пойти впоследствии, в 2012 году, – это согласовал программу ЦРУ по подготовке десяти тысяч повстанцев; мера эта не оказала совершенно никакого эффекта. С июля 2012 по август 2013 года Белый дом постоянно твердил: если Асад применит химическое оружие, он «перейдет красную черту». Химическое оружие все равно применялось. Но 30 августа 2013 года – после совещания лишь с Денисом Макдоноу, главой аппарата Белого дома, – Обама, к великому разочарованию своей команды экспертов по национальной безопасности, решил отменить намеченные воздушные удары, а после позволил правительству России выступить в роли посредника в сделке, по которой Асад передавал запасы (часть запасов) химического оружия. 10 сентября 2013 года Обама заявил в обращении к нации, что Соединенные Штаты больше не будут играть роль «мирового полицейского»^[1458]. Не прошло и года, как террористическая организация «Исламское государство» (ИГИЛ)^♦ – возникшая из пепла «Аль-Каиды»^♦ в Ираке после того, как Обама вывел оттуда американских солдат, – казнила Джеймса Фоли и нескольких других заложников с Запада, отрезав им головы, и все же заставила президента США одобрить нанесение авиаударов – в союзе со странами Персидского залива – по позициям ИГИЛ^♦ в Сирии. В сентябре 2015 года, когда Обама отверг предложение России о совместных воздушных ударах, Владимир Путин отправил в Латакию не только три с лишним десятка самолетов, но и полторы тысячи военнослужащих, а в Каспийское море – боевые корабли.

Именно в это время в Белом доме возник грубый слоган «Don’t do stupid shit» («Не делай глупостей»). (Вот что говорил Бен Родс, заместитель советника Обамы по национальной безопасности в сфере стратегических коммуникаций: «В Белом доме мы задавали такие вопросы: „Кто тут у нас устроил совещание о глупостях? Кто поддерживает глупости?“».) Позволив Владимиру Путину вмешаться в сирийский конфликт, Родс и другие называли это «подходом Тома Сойера»: «…если Путин хочет тратить свои силы на покраску заборов в Сирии, США ему это позволит»^[1459]. В итоге сирийская гражданская война все продолжалась. Она привела к смерти более 500 тысяч человек, причем около половины из них были мирными жителями^[1460]; число вынужденных переселенцев составило 13,4 миллиона человек – и 6,6 миллиона теперь жили за пределами Сирии^[1461]. Кроме того, поток мигрантов – от двух до трех миллионов человек, среди которых были не только сирийцы, но и люди со всего мусульманского мира, улучившие момент, – хлынул в Европу. Эскалация конфликта имела серьезные стратегические последствия, и далеко не последним из них оказалось то, что Россия – впервые с 1970-х годов – вернулась в регион в качестве крупного игрока. Если вкратце, то невмешательство Соединенных Штатов в дела Сирии закончилось столь же плачевно, как и их вторжение в Ирак, – хотя, конечно, они сами потеряли намного меньше жизней и потратили намного меньше долларов^[1462].

В этом была глубокая ирония. Еще в 2012 году, в ходе одного из предвыборных дебатов, Обама поддразнивал Митта Ромни, кандидата от республиканцев: «Восьмидесятые просят вернуть их внешнюю политику, потому что холодная война уже двадцать лет как закончилась». Обама ссылался на фразу Ромни, в которой тот назвал Россию «геополитическим врагом номер один»^[1463]. В январе 2014 года, через год после своего избрания на второй президентский срок, Обама самодовольно заявил редактору журнала The New Yorker: «Сейчас мне даже не нужен Джордж Кеннан»^[1464] – вспоминая о человеке, который создал стратегию «сдерживания» советской экспансии в годы холодной войны. Еще не закончился февраль того же года, а российские солдаты заняли Крым – и 18 марта он был присоединен к России. Бои за Донецк и Луганск, где сепаратисты, поддерживаемые Россией, захватили значительную украинскую территорию, продолжаются по сей день.

И все же самая масштабная катастрофа в те годы произошла не за границей, а в самих Соединенных Штатах. Когда Обама стал президентом, консерваторы считали его демократом с «левым» уклоном. Но именно под его руководством случился крупнейший социально-экономический кризис, который отчасти проистекал из финансового хаоса, доставшегося Обаме в наследство, а отчасти – из более долгосрочных тенденций. Меры, призванные поощрить восстановление экономики – особенно программа «количественного смягчения», предложенная ФРС, – косвенно благоприятствовали владельцам финансовых активов. Общая доля чистых активов, которыми обладал 1 % американцев – верхушка общества, – выросла с 26 % в первом квартале 2009 года до 32 % в последнем квартале 2016 года^[1465]. Тем временем белые американцы из среднего и низшего классов столкнулись не только с экономическим застоем, но и с явлением, которое Энн Кейс и Ангус Дитон, экономисты из Принстона, окрестили эпидемией «смертей от отчаяния»: люди умирали от передозировки наркотиков, травились алкоголем, совершали самоубийства. Намного больше стало инвалидов и несчастных. Никто уже не был уверен в завтрашнем дне. Как писали Кейс и Дитон, если бы уровень смертности среди белых «понижался прежними темпами (1979–1998), на 1,8 % в год, то за период с 1999 по 2013 год можно было бы избежать 488 500 смертей»^[1466]. На годы президентства Обамы пришлись три волны передозировки опиоидами (сперва – отпускаемыми по рецепту анальгетиками, потом – героином, а затем – синтетическими опиоидами наподобие фентанила), и эти волны оказались такими мощными, что уровень смертности от причин, связанных с опиоидами, который в 2008 году находился на отметке в 6,4 случая на 100 тысяч человек, в 2016 году более чем удвоился и составил 13,3 случая^[1467]. С 2009 по 2016 год от передозировки умерло более 365 тысяч американцев. В каждом новом году смертей было больше, чем в предыдущем. Самой уязвимой оказалась возрастная группа от 25 до 54 лет: в ее пределах уровень смертности от передозировки составил 34–35 случаев на 100 тысяч человек, а общее число потерянных лет жизни приблизилось к показателям пандемии гриппа 1918–1919 годов^[1468]. О том, что основным источником синтетических опиоидов и исходных компонентов для фентанила был Китай, говорили редко^[1469].