Некоторое количество комментаторов (и их немало) сомневаются, что США способны вновь усилиться и восстановить свои позиции, – и либо намекают, либо вполне откровенно говорят, что в этой холодной войне коммунисты могут и победить. «Сверхдержавы ждут, что остальные последуют за ними, – сказал Der Spiegel бывший сингапурский дипломат Кишор Махбубани. – Этого ожидают США, и этого будет ожидать Китай, поскольку он становится все сильнее»^[1418]. В интервью изданию The Economist он пошел еще дальше: «История сделала новый поворот. Эпоха западного господства близится к концу»^[1419]. У подобных воззрений уже давно были свои сторонники среди западных интеллектуалов, разделяющих левые идеи или питающих любовь к Китаю, – скажем, Мартин Жак^[1420] и Дэниел Белл^[1421]. Благодаря кризису, вызванному COVID-19, эти взгляды стали широко популярны. Аргументация была такова: да, возможно, смертоносный вирус и правда возник в Ухане, но после катастрофических событий первых месяцев китайское правительство справилось со своей эпидемией поразительно быстро, показав сильные стороны «китайской модели»^[1422].

А вот США, напротив, встретили пандемию очень плохо. «Америка занимает первое место в мире и по числу смертей, и по числу заражений. Мы просто символ мировой некомпетентности, – сказал высокопоставленный дипломат Уильям Бёрнс репортерам Financial Times в мае 2020 года. – Урон, нанесенный влиянию и репутации Америки, будет очень сложно возместить»^[1423]. Джон Миклетвейт, главный редактор информационного агентства Bloomberg, и его соавтор Адриан Вулдридж писали в похожем ключе еще в апреле^[1424]. «Если XXI век окажется веком Азии, как предыдущий был веком Америки, – утверждал в мае Лоуренс Саммерс, – то пандемия может запомниться как поворотный момент»^[1425]. Натали Точчи, советник верховного представителя ЕС по иностранным делам, сравнила кризис, вызванный коронавирусом в 2020 году, с Суэцким кризисом 1956 года^[1426]. «Никакого американского лидерства в мире нет, – с сожалением говорила американо-польская журналистка и историк Энн Эпплбаум. – Уже обретает очертания совершенно иной, постамериканский, посткоронавирусный мир… Образовался вакуум, и китайский режим опережает всех, кто готов его заполнить»^[1427]. Гарольд Джеймс, историк из Принстона, даже зашел так далеко, что провел аналогию между Америкой Трампа и закатом СССР^[1428]. Канадский антрополог Уэйд Дэвис писал о «разложении… несостоятельного государства, управляемого недееспособным и некомпетентным правительством». «История, – заключал он, – готова к азиатскому веку»^[1429]. Те, кто не был согласен с такими выводами – в частности Гидеон Рахман и Джозеф Най, – явно оказались в меньшинстве^[1430].

Даже дипломат Ричард Хаас, настаивая на том, что «мир после пандемии вряд ли будет радикально отличаться от того, который ей предшествовал», предвидел будущее, достойное сожаления: «слабеющее американское лидерство, нерешительное международное сотрудничество, разногласия сверхдержав»^[1431]. Тем временем те, кто верил в исторические циклы – как, например, Рэй Далио, инвестор, ставший историком финансов, – уже слышали похоронный звон для мировой экономики, основанной на господстве доллара^[1432]. Историк Петр Турчин выдвинул сходный аргумент, исходя из «структурно-демографической теории», и в 2012 году предсказал, что на 2020 год придется «очередной пик нестабильности [насилия] в США»^[1433]. И теперь, уже зная все события 2020 года, кто посмел бы сказать, что Дэвид Мэмет тревожился понапрасну, и не увидел бы в нем современную Кассандру?^[1434] Казалось, мы вновь обречены.

Доллар США, номинальный и реальный эффективные валютные курсы с 1964 г.

Как утверждал Киссинджер в своей статье, выпущенной в апреле, пандемия «навсегда изменит миропорядок… Мир после коронавируса никогда не будет прежним». Но как именно изменится международная система? Возможно, один из ответов заключается в том, что коронавирус напомнил многим странам: полагаться на себя весьма выгодно. Вот что сказал сам Киссинджер:

Нации объединяются и процветают, веря в то, что их учреждения могут предвидеть катастрофу, сдержать ее последствия и восстановить стабильность. Когда окончится пандемия COVID-19, учреждения многих стран будут считаться несостоятельными. Справедлива ли эта оценка в объективном плане или нет – это к делу не относится^[1435].

Не все расценивали действия Коммунистической партии столь восторженно, как Дэниел Белл. Да, COVID-19 явно не стал для Си Цзиньпина своим Чернобылем. В отличие от советских властей в 1986 году, Коммунистическая партия Китая сдержала удар и перезапустила промышленное ядро своей экономики. И все же к середине 2020 года уже ничто не позволяло предположить, будто Си Цзиньпину удастся добиться заветной цели и увеличить ВВП Китая вдвое по сравнению с 2010 годом: из-за пандемии о намеченных темпах роста, необходимых для такого рывка, пришлось забыть. Да и сам Си Цзиньпин не выглядел политически непоколебимым. Второе крупномасштабное бедствие – скажем, крушение дамбы «Три ущелья» в дни летних паводков – могло бы угрожать и ему, и, наверное, даже положению самой партии; тогда бы возникло чувство, что утрачен Небесный мандат. Наивно было предполагать, будто геополитически Китай по-настоящему выиграет от пандемии в отличие от большинства других стран.

Впрочем, казалось, что и США по завершении пандемии уже не сохранят свое верховенство в мире, – и не только потому, что Трамп провалил ответ на кризис (хотя это, конечно, так и было). Намного сильнее тревожило понимание того, что потерпели фиаско и федеральные агентства, созданные именно для противодействия подобным кризисам. Как мы уже отмечали, дело было не в отсутствии нужных законов или планов готовности к пандемии. Как следствие, США откатились к пандемическому плюрализму 1918–1919 годов – каждый штат действовал по своему усмотрению, и в некоторых умерло очень много людей, – но антикризисное управление в сфере финансов взяли уже из 2009–2010 годов. Потом было «бестолковое открытие», из-за которого, что совершенно предсказуемо, замедлились темпы восстановления экономики. И пока этот провал раскрывался во всей красе, я иногда ловил себя на мысли, будто присутствую при воплощении всех своих ранних видений конца американской империи, которые я описал в трилогии «Колосс» (Colossus, 2004), «Цивилизация» (2011) и «Великое вырождение» (2012), – но только на ускоренной перемотке.

Каталог катастроф

Каждая администрация сталкивается с тем бедствием, к которому она меньше всего готова – и какое прежде всего заслуживает. Эта фраза прекрасно подходит для размышлений об американской истории с окончания холодной войны.

Билл Клинтон был избран в 1992 году именно потому, что годом ранее завершилось противостояние США с Советским Союзом, длившееся более сорока лет. Все ждали «мирных дивидендов», и общественности уже не требовался богатейший опыт, которым обладал Джордж Герберт Уокер Буш в вопросах войны, дипломатии и разведки. Буш сражался во Второй мировой – в рядах пилотов ВМС – и едва избежал смерти, когда его Грумман «Эвенджер» сбили над островом Титидзима, к северу от Иводзимы^[1436]. Клинтон, напротив, изо всех сил стремился избежать призыва во время Вьетнамской войны, а когда был стипендиатом Родса в Оксфордском университете, участвовал в антивоенных протестах. Вернувшись в США, он безуспешно пытался записаться в Национальную гвардию или Школу подготовки офицеров ВВС, а после подал документы на курсы вневойсковой подготовки офицеров резерва (ROTC) в Университете Арканзаса, лишь бы его не отправили во Вьетнам. Дамский угодник, саксофонист, ненасытный любитель энчилады с курицей, Клинтон, казалось, идеально подходил для того, чтобы повести поколение беби-бумеров на вечеринку длиной в восемь лет. История предложила ему распад Югославии и геноцид в Руанде.