Адвокат из Найтсбриджа, записавший эти слова (ему их прислал в письме с фронта племянник, второй лейтенант, услышавший песню от своих солдат), прекрасно понял их смысл. Он догадался, что те предназначались вовсе не для немцев, стоявших по ту сторону нейтральной полосы:

Не следует сомневаться в том, что это странное торжествующее кредо… представляет собой не вызов земному врагу, а всего лишь очередное проявление легкомысленной отваги, которую пробудила война. Так принимают смерть наши Томми – легко, особенно не задумываясь. Совершить нечто, рождающее в душе столь великий ужас, без толики юмора – нет, так в эту игру не играют. И потому наши окопы забиты людьми, которые, распевая эти поразительные строки, в любую минуту могут разлететься на атомы… Разве это не чудо? Разве это не поразительно? Это не религия, если судить строго, – и все же это религия. Это фатализм – и вера. Это убежденность – и презрение^[193].

Это было накануне битвы на Сомме, ставшей – в плане потерь – величайшей военной катастрофой в британской истории (см. шестую главу): погибли 13 % (673 375) бойцов, служивших в британской армии с 1914 по 1918 год, а 32 % получили ранения.

В войнах, как и во время пандемий, мы проявляем странную убежденность: каждый из нас верит, что выживет. Иногда мы оказываемся правы – в конце концов, выживших в той войне было больше, чем павших. Молодой офицер Тоби Старр – тот самый, чьи солдаты пели «В аду колокола звонят», – был не только удачливым, но и храбрым: когда два взвода, которыми он командовал, подорвались на немецкой пехотной мине, он остался невредим и, «хотя и был сильно контужен, немедленно организовал пулеметный расчет, призванный выкосить наступавших врагов, а после того, как противник был эффективно отброшен… содействовал, несмотря на вражеский огонь, спасению многих своих солдат, заваленных землей». За это Старр получил в награду Крест Виктории^[194]. Впрочем, звон адских колоколов, как правило, не особо учитывает наши личные качества. А сами мы очень неточно оцениваем вероятность того, что эти колокола будут звонить по нам.

Возможно, когда смерть близка, «юмор висельника» – это самый верный ответ. У американских солдат есть своя версия «адских колоколов», принявшая облик сардонических акронимов. Аббревиатура SOL изначально выступала официальным сокращением слова «soldier» («солдат»), но уже в 1917 году ее стали расшифровывать как «soldier out of luck» («невезучий солдат»), а еще позже – «shit out of luck» («все хреново»; и последняя расшифровка применялась ко всему: от смерти до опоздания на обед. В дни Второй мировой войны аббревиатура SNAFU означала «situation normal: all fouled/fucked up» («всё в норме, бардак полнейший») – и ее, по утверждению Оксфордского словаря английского языка, «акронимически использовали как выражение, призванное лаконично передать то, что рядовой солдат принимает беспорядок войны и неумелость своих командиров», или же «сообщить, что дела идут не слишком хорошо». В 1944 году у экипажей бомбардировщиков ВВС США появился еще один акроним, которым они описывали положение дел, и он был еще экспрессивнее, чем SNAFU. FUBAR – «fouled/fucked up beyond all recognition» («испоганен так, что не узнать», «полный абзац»). Опять же, согласно словарю, это могло означать, что некое дело «выполнено очень плохо; погублено; полностью провалено», а еще у акронима было значение «пребывающий в необычайно сильной интоксикации».

Не так давно на улицах Сан-Франциско родилась фраза, которая, как и SOL, SNAFU и FUBAR, вошла в обиход и стала звучать, как только случается что-либо неприятное: «Shit happens» («Дерьмо случается»). Иногда она обретает более корректную форму «Stuff happens» («Всякое бывает») или просто «It happens» («Бывает»). Впервые ее записал в 1964 году студент-магистрант из Беркли, работавший над диссертацией по теме «Члены молодежных банд и полиция». Один из членов преступной группировки – 16-летний афроамериканец – в беседе со студентом рассказал о том, как однажды они с друзьями, посмотрев кино, шли по Маркет-стрит в Сан-Франциско и вдруг их остановили двое полицейских и начали грозить арестом, не имея на то совершенно никаких оснований. «И это дерьмо случается постоянно, – заметил парень. – Что ни день, так докопаются»^[195]. Те полицейские не скрывали своего расизма («Эй, черная Африка, а ну похватали свои копья и по домам! Нехрен тут по улицам расхаживать!»), но никакого насилия не было. Впрочем, все могло быть иначе. Как и Тоби Старр, хотя и в совершенно иных обстоятельствах, автор фразы «Дерьмо случается» едва не попал в беду – несомненно, лишь одну из многих его подстерегающих. Но для тех людей, кто встречает бедствия изо дня в день, они не подчиняются предсказуемым циклам и не оказываются невыразимо трагическими. Это просто жизнь.

Глава 3

Серые носороги, черные лебеди, драконьи короли

Мы для богов – что для мальчишек мухи:

Нас мучить – им забава^[196].

Король Лир.

Зверинец катастроф

В начале 2020 года находящиеся под большим давлением лидеры наций, отчаянно пытаясь добиться поддержки народа, твердили, что пандемия COVID-19 – это война, пусть и против «невидимого врага»^[197]. Некоторые историки предложили тщательно подготовленные подтверждения такой аналогии^[198]. Конечно, по очевидным причинам пандемия очень отличается от войны. Пандемия считается стихийным бедствием, а война – бедствие рукотворное, и к этому отличию мы еще вернемся. При пандемии людей убивает патоген, а во время войны – другие люди. Тем не менее у двух бедствий много общего и помимо очевидного факта избыточной смертности. И пандемия, и война относятся к особому классу редких крупномасштабных бедствий, которым и посвящена эта книга.

Наверное, не все войны воспринимаются как гром среди ясного неба. Но с Первой мировой было именно так. К 1914 году все уже давно знали о том, что возможна великая война европейских держав, все понимали, какими страшными будут ее последствия, и все же – даже среди самых образованных и сведущих – мало кто до самого конца июля осознавал неотвратимость Армагеддона. То же можно сказать и о тех, кто в 2020 году не раз получал сообщения об угрозе, которую таит новый заразный патоген, но при этом предпочитал не обращать внимания на опасность или преуменьшать ее, когда заболевание, помеченное Всемирной организацией здравоохранения как «болезнь Х», появилось на самом деле. И поэтому итоги начальной фазы пандемии оказались более или менее схожими с теми, к каким привели первые месяцы Первой мировой войны: финансовая паника, экономическая разруха, встревоженность народа и высокий уровень избыточной смертности, – хотя умирали прежде всего не мужчины среднего возраста, а пожилые люди обоих полов. Одно важное отличие заключалось в том, что пандемия COVID-19 началась без всплеска патриотизма, способного смягчить удар и повысить моральный дух. Впрочем, есть и сходство: и в том, и в другом случае шла постепенная адаптация – по мере того как становилось ясно, что кризис «не кончится к Рождеству». Закончившись, катастрофы обретают форму, которую пострадавшим от них никак не различить. В августе 1914-го никто не знал, что последние выстрелы войны прозвучат только через четыре с половиной года. И точно так же никто из англичан и французов, вступивших в Слёйсское морское сражение, не мог предположить, что они вступают в Столетнюю войну, поскольку этот термин появился лишь в 1823 году^[199].

Конечно, есть люди, совершенно несведущие в истории. «Это крайне необычная ситуация, – сказал один финансовый эксперт в марте 2020 года изданию Financial Times. – Подобного кризиса мы никогда еще не встречали»^[200]. Вот яркий пример того, что люди, называющие кризис «беспрецедентным», как правило, просто не знают истории и проявляют свое невежество во всей красе. Лишь немногим лучше были неудачные исторические аналогии, к которым часто прибегали люди, пытающиеся понять последствия пандемии. В марте архиепископ Кентерберийский уподобил ее ядерному взрыву: «Первичное воздействие колоссально, – сказал он, – но последствия будут длиться годами, и мы сейчас даже и близко не можем представить, как они изменят наше общество»^[201]. Но он заблуждается. Если вы хотите понять почему, просто подумайте о том, что стало с Хиросимой и Нагасаки, когда в августе 1945 года над ними взорвались первые боевые атомные бомбы. «Малыш» в одно мгновение убил в Хиросиме примерно столько же людей, сколько за полгода до того погибло при бомбардировке Дрездена – около 35 тысяч. Но к концу 1945 года жертв среди японцев стало намного больше – 140 тысяч в Хиросиме и 70 тысяч в Нагасаки. А кроме того, многие умерли впоследствии – от лейкемии и рака, вызванных радиоактивным излучением от обоих взрывов.