Так началось правление Филиппа V Длинного, а Жанна, дочь Маго, стала королевой Франции. Это был триумф графини Артуа, которая в день коронации, состоявшейся 9 января 1317 года, вместе с другими пэрами королевства на церемонии поддерживала королевскую корону[230]. Эта честь, оказанная единственной женщине-пэру Франции, показала, что Маго после двух особенно тяжелых лет вновь заняла свое место в высших сферах власти. Однако этот успех вскоре был омрачен тревожным слухом, который распространился после смерти Людовика X.

Историк-медиевист Ален Буро называет конец XII и начало XIV веков "демоническим поворотным пунктом"[231]. И действительно, эти годы были отмечены несколькими громкими делами, связанными с ядами и колдовством. В деле Пьера де ла Броса в отравлении обвинили саму королеву, Марию Брабантcкую, прежде чем подозрение окончательно пало на камергера. Несколько лет спустя состоялся суд над Гишаром, епископом Труа, обвиненным в "огромных преступлениях и колдовстве" (1308–1311 гг.), который, как утверждалось, отравил Бланку д'Артуа, тещу короля Филиппа IV, и вызвал смерть Жанны Наваррской, жены короля, путем колдовства[232].

Эти дела, в которых фигурировали одни из самых важных фигур королевства, демонстрируют, то что общественного мнения подпитываемого слухами, было достаточно, чтобы начать судебное разбирательство против человека, подозреваемого в преступлении, и даже использовать эти слухи в качестве доказательства в суде. Это была особенность действий инквизиции, которая процветала в то время. В этом контексте обвинение в отравлении было грозным политическим оружием. Оно неизбежно приводило подозреваемого в суд и могло закончиться обвинением в убийстве. Кроме того, поскольку обвинение было трудно опровергнуть, оно наносило серьезный ущерб чести, а значит, и достоинству обвиняемого. Поэтому, несмотря на то, что с него сняли все подозрения и освободили в 1313 году, после того как его обвинители признались в заговоре против него, епископ Гишар так и не смог восстановить свое прежнее положение в обществе. Его назначение главой отдаленного епископства Дьяковар в Боснии, является ярким тому подтверждением.

В действительности отравления не были столь распространены, но они вызвали настоящий психоз в средневековом обществе, которое рассматривало их как излюбленное оружие врагов христианства, неверных и приспешников сатаны. Преступление с использованием яда было особенно одиозным и вероломным деянием, противоречащим средневековой этике "доброго убийства". Оно противоречило всем ценностям христианства: это было скрытое, ненасильственное и преднамеренное преступление в обществе, где убийство представлялось как результат душевного порыва, а отравление было убийством, совершенным без кровопролития, без вызова, ссоры или мести, чтобы оправдать его, и поскольку оно было связано с едой или питьем, оно нарушало правила приличия и наконец, оно лишало жертву возможности исповедоваться. Таким образом, это было коварное и противоестественное деяние, равносильное измене, порождавшее настоящую паранойю, особенно среди знати[233]. Если в то время случаи отравления казались столь многочисленными, то это объяснялось еще и тем, что гибель многих людей оставалась загадочной из-за отсутствия достаточных медицинских знаний, в результате чего на яд возлагали вину за многие необъяснимые смерти.

Так произошло после внезапной смерти Людовика X после игры в же-де-пом (прообраз тенниса). Молодость государя, которому тогда было 27 лет, и внезапность его смерти, наступившей сразу после того, как он утолил жажду, подогрели слухи о том, что Маго отравила короля Франции. Последовательные смерти Людовика X и Иоанна I, которые позволили ее зятю Филиппу V взойти на трон, несомненно, казались слишком удачным совпадением. Графиня отреагировала быстро и 10 июля 1316 года подала письменный протест, решительно отрицая выдвинутые против нее обвинения. Два главных свидетеля, Изабелла де Ферьенн и ее сын Жан, как утверждается, играли активную роль в подготовке и применении яда.

Кем были эти люди доподлинно неизвестно. Некоторые историки путают Жана де Ферьенна с Жаном де Фьенном, активным членом дворянской лиги, но эту гипотезу следует отвергнуть, так как Изабелла и ее сын описаны в документах как "бедные и гнусные люди". Изабелла несколько раз сидела в тюрьме за колдовство, что вряд ли подходит к матери одного из величайших баронов Артуа. Тем не менее, совпадение этого дела и мятежа в Артуа было, несомненно, немаловажным. Что могло быть лучше для Роберта, который в это время завоевывал Артуа, чем это своевременное обвинение против его тетки?

Во время допросов Изабелла и Жан рассказали множество подробностей этого дела и утверждали, что Маго несколько раз пользовалась их услугами и до смерти Людовика X, что позволяло предположить, что она занималась магией и колдовством[234]. В первый раз она попросила их через Дени д'Ирсона примирить Филиппа де Пуатье и его жену Жанну, которую в то время подозревали в супружеской измене. Для этого было приготовлено зелье из крови из правой руки Жанны, смешанной с тремя травами — вербеной, амуреттой и полынью. После того как была произнесено соответствующее заклинание, смесь поместили на новый кирпич, а затем сожгли с помощью древесных углей. Для того чтобы полученный порошок подействовал, он должен был быть проглочен самим графом Пуатье или посыпан на его правый бок. По свидетельству Жана, графиня Артуа была бы рада использовать то же зелье для примирения своей дочери Бланки с будущим Карлом IV, но бдительный надзор за узницами в Шато-Гайар не позволил ей получить кровь, необходимую для его приготовления.

В итоге быстрое примирение Филиппа де Пуатье с Жанной стало сильным аргументом в пользу обвинения, которое утверждало, что Маго была очень довольна результатом этого первого колдовства. В результате она без колебаний поручила Изабелле новое задание, которое официально заключалось в изготовлении зелья из хвоста змеи, сушеной жабы, пшеничной муки и ладана для покрытия наконечников стрел для охоты на оленей. Жан де Ферьенн, которому мать поручила доставить зелье Маго, тем не менее, заявил, что слышал, как Маго говорила некоторым членам своего Совета, в том числе Тьерри д'Ирсону, что предназначает эту отраву для Людовика X.

Таким образом, обвинения, выдвинутые против Маго, объединяли отравление и колдовство, в смысле именно проклятия, произнесенного при изготовлении яда, призванного обеспечить его действенность. Современникам они казались тем более правдоподобными, что полностью соответствовали представлениям того времени о женщинах, унаследовавших свою испорченность от Евы и считавшихся главными пользователями яда, для применения которого не требовалось физической силы.

Чтобы оправдать себя, Маго подчеркнула неправдоподобность показаний, указав, что пристальный надзор за Жанной в Дурдане не позволил бы взять образцы ее крови. Она также отметила, что двоих из ее предполагаемых сообщников, ее сержанта Жана Корнильо и ее казначея Дени д'Ирсона, к тому времени, когда дело было передано королю,  уже не было в живых, что облегчило их обвинение и предотвратило любые оправдания с их стороны. Маго сопоставила места и даты, чтобы доказать, что ее не было в Париже в то время, когда как утверждала Изабелла, это зелье и яд были туда доставлены. Наконец, Маго смогла похвастаться поддержкой нескольких великих людей, включая королеву Клеменцию, Карла де Валуа, Людовика д'Эврё и Людовика де Клермона, которые, наряду с другими, заявили о своей убежденности в том, что Людовик X умер естественной смертью. Сам Филипп V был особенно заинтересован в доказательстве невиновности своей тещи, ведь противном случае его вступление на трон могло быть омрачено подозрениями в колдовстве.