И вечером, уложив ребенка спать, я устремился с ней на крышу дома. Светила луна. Недавно выпавший снег хрустел под сапогами. Но было тепло и безветренно. У нас в руках была бутылка вина, мы танцевали по пологой поверхности, не боясь соскользнуть вниз, и смеялись, словно подростки. Я прикурил сигарету. И она подсела со мной рядом. Дым из моего рта перетекал в ее рот и, закашлявшись, она упала на спину, готовая к поцелую. И я целовал, пока вдруг в небо не взлетели крошечные искры салюта. На земле наступил мир. Он наступил наконец-то – большой и важный – разноцветными брызгами и грохотом он озарял ночное небо. Елена вначале обрадовалась, а потом начала истошно рыдать, пряча своё лицо в моё плечо, урываясь все глубже и глубже. И я испуганно, но крепко держал её в своих руках. А она не могла победить той истерики, которая копилась в ней все годы войны.

Я же вдруг вспомнил о том, что Ганс в этот самый момент собирает технику на пригородной ферме. Моё сердце вдруг неприятно саданула горечь предательства. Нечасто я испытывал это. Совсем не часто. Я почувствовал себя подлецом. Счастливым подлецом…

Меня разбудил Джошуа. Сообщил, что я проспал двое суток. Ещё сообщил о звонке Ганса. Я что-то невнятное ответил ему, взял в руки телефон, но набирать стал вовсе не старику. Мне необходимо было, во что бы до ни стало, дозвониться своему психоаналитику. Ситуация вышла из-под контроля. Я, кажется, сходил с ума…

– Когда вы говорите «зверь», то подразумеваете кого-то конкретного или это описание вашего внутреннего состояния?

Я крепко задумался прежде чем ответить. Она, конечно, врач и все такое, однако, расписаться в шизофреноподобном синдроме, а главное – услышать это от специалиста… Я был просто морально не готов к такому.

– Когда я говорю «зверь», я подразумеваю изменение своего состояние. Физически, морально. Словно кто-то другой сидит во мне и ждёт своего часа, чтобы выбраться наружу…

– Что значит – ждёт своего часа? Он хочет чего-то конкретного?

– Да. Определенно. Временами, он защищает меня, но в последнее время это как-то связано с сексуальным возбуждением.

– Вы испытываете сексуальное возбуждение – что в этом настораживает?

– Знаете, доктор, я обычно чувствую и переживаю немного не то, что переживают все люди вокруг. Скажем так, до недавнего момента меня мало волновало сексуальное возбуждение.

– Сколько у вас было сексуальных партнеров?

– Три, может быть, четыре…

– Вы помните свой первый сексуальный опыт?

– Я бы не хотел говорить об этом сейчас…

– Хорошо… Тогда ответьте мне на вопрос – что послужило толчком к тому, что вы стали испытывать новые, как вы их называете, ощущения? Какое-то событие из жизни? Встреча с человеком? Влюбленность?

– Смерть моего брата… Это произошло чуть более трех лет назад. Тогда я впервые ощутил диссонанс своей личности.

– То есть распад?

– Как бы надвое…

– Расскажите мне о брате.

– Он был старшим братом. Всегда на виду. Гордость семьи, всегда пример.

– Вас это раздражало?

– Нет, что вы, напротив. Я…

…Что я мог рассказать о человеке, который с самого детства был для меня единственным человеком. В смысле – вообще единственным. Никто до и никто после не делал для меня того, в чем я так нуждался больше всего на свете – он меня берег. Откуда во мне эта потребность? Беззащитность? Уязвленность? Принято считать, что всё родом из детства. У меня было ненормальное детство. Оно и закончилось ненормально, в сущности, но было до финальной точки множество крошечных уродующих механизмов. Когда ты с самого начала отличаешься от подавляющего большинства, невольно начинаешь испытывать в лучшем случае изоляцию. Ты подрастаешь – тебя начинают сторониться. Затем задирать, издеваться, проходит несколько лет напряженного противостояния общественной норме. Ты упрямо не вписываешься в неё, за что слывешь изгоем. Иногда ты думаешь – я не плохой человек, я не хочу людям зла, откуда у них ко мне такая агрессия? В зрелом возрасте ответы находятся сами собой – ты, достаточно подкованный в психологии приводишь всему оправдание, что, мол, это защитный механизм, социально выработанный, позволяющий обществу сохранять себя. Принцип «выживает сильнейший» – он действует. Только в человеческих условиях он куда более изощренный и жесткий. Люди не просто уничтожают тебя. Они испытывают при этом садистское наслаждение. Осознанное. Мне так кажется. Это как завоевание очередного трофея. Гонка, в ходе которой твоё истребление – особый квест.

– Что конкретно не нравилось людям в вашем образе?

– Не знаю. Возможно, чрезмерная чувствительность, в чем-то даже утонченность, черты женской психологии.

– Вы признаете в себе женскую психологию?

– Отчасти.

– Вы признаете, что она доминирует в структуре вашей личности?

– Я признаю в себе женскую психологию – хорошо развитую интуицию, манипулятивность и чутье – только и всего.

– Какую роль в этом играл ваш брат?

– Никакой. Он просто был. Знаете, он просто был у меня. Мой тыл, моя надежная нора, куда всегда можно было забраться зализывать раны. Он не утешал меня. Но у нас, например, была очень развита кинестетическая связь. Я помню один случай, в детстве. В школьной столовой мальчишки не пустили меня за один с ними стол. Это был своеобразный нервный срыв что ли. Я тогда не выходил из дома почти неделю. Но в самый первый вечер, когда брат узнал о том, что произошло в школе, он пришёл ко мне в комнату. В отличие от родителей, он не читал долгих лекций на тему – как изменить своё поведение, чтобы угодить стандарту общества. Он по-свойски повалил меня на кровать, уткнувшись лбом в мой лоб. Мы лежали, уставившись друг на друга, не моргая, а потом он улыбнулся. Долго молчал. Он словно делился со мной своим потрясающим спокойствием. Мы говорили в этот момент. Но говорили совсем без слов. И в самом конце он сказал мне только одну фразу:

– Ошибайся, проживай эту жизнь, пробуй искать выходы, но, если у тебя не будет получаться – всегда помни – я стою за твоей спиной, я всегда помогаю тебе. Ты не один. Таким он был во всем – мой брат. Он называл меня «старлей» и всегда повторял – «прорвемся…». Пьяный урод убил его три года назад. Зарезал во дворе нашего дома. Как мне передать это ощущение потери? Сказать, что ты сиротеешь разом – значит соврать. Это не сиротство. Это потеря себя. В тот момент у меня появился Джошуа…

– Кто такой Джошуа?

– Зверь…

В этот момент психоаналитик сделала пометку в своем блокноте: замещение, диссоциативный синдром с элементами эндогенной депрессии.

– Вы придумали себе мир для того, чтобы справиться с трагедией – это нормально, понимаете меня? Вы потеряли близкого человека. Но разве можете вы быть уверены, что кто-то из вне – настоящий, не вымышленный, не займет его место?

– Не займет…

– А как же любовь?

– Я не верю в любовь. Её нет. Либо она есть, но в моем сознании, как абсолютный идеал чего-то. Механизмы действий – моих и её. Но так не бывает. Вы же знаете, в паре всегда кто-то любит, кто-то позволяет любить. Да, нет никакой любви. Я столько лет держал людей на расстоянии. Мне почти тридцать, доктор. Её нет. Я никогда не полюблю. Это уж я вам гарантирую…

– А хотите пари?

– Какое?

– Я убеждена, что мы с вами встречаемся не в последний раз. Я даю двести долларов, что в самое ближайшее время вы обязательно кого-то полюбите. Двести долларов, которые вы платите мне за сеанс – вы сможете оставить себе, если я ошибусь, идёт?

– Идёт… Только это бессмысленно.

– Вы сегодня начали нашу встречу с элементов своих снов, видений или как вы их там называете. Всё, что вы описали – это, по сути, ваша готовность к началу доверия.

– Или недоверия.

– Я почему-то убеждена в положительной динамике… На сегодня все.

Провалился в сон я быстро. Или это был не сон вовсе. Я толком не разобрал. Сначала зазвонил мобильник. Я снял трубку и услышал голос Елены. Она шёпотом сообщила, что стоит у подъезда своего дома. Я почему-то совершенно не удивился позднему звонку, не спросил даже, что случилось, просто оделся и спустился вниз, выходя из квартиры и поворачивая ключ в замке Ганса, я отметил, что проживаю не здесь, совершенно в другом конце Москвы. Но и это меня не покоробило. Елена действительно стояла у подъезда и курила.