Мэтти возмутилась. Ее тоже пугал монстр, душил муж, за ней гнались в лесу. Причем не впервые. Так почему бы ей просто не потерять сознание, и пусть другие справляются со всеми ужасами, что творятся вокруг? Почему она должна падать и подниматься, идти вперед, несмотря ни на что?

Однако негодование почти немедленно исчезло, придавленное грузом вины, – ей стало стыдно, что она возмущается, стыдно, что винит Джен в случившемся не по ее воле.

Мэтти переживала о том, что́ они будут делать утром, если Джен так и не придет в себя и не начнет двигаться. Они не знали, жив ли Уильям, но если он жив, то наверняка бросится за ними в погоню. И зверь тоже. Им никогда не сбежать, если они будут тащить Джен за собой, и Мэтти сомневалась, что Си Пи захочет оставить их с Джен в хижине и отправиться за помощью.

Он тебя бросит. Ты для него никто; он ясно дал понять, что помогал тебе лишь из-за Гриффина. Но Джен – нет, хотя гораздо разумнее ему отправиться за помощью и вернуться потом.

Ладно, будь что будет. Сейчас Мэтти нужно было перестать волноваться и поспать. Быть может, Джен завтра проснется отдохнувшей и готовой бежать. Возможно, окажется, что Уильям мертв, и у Мэтти станет одним страхом меньше.

– Ну ладно, – сказал Си Пи. Он часто это повторял: заполнял тишину словами, не имевшими смысла. – Пойду расположусь у очага. Хотя это и нечестно. Там намного теплее. Но на кровати вам будет удобнее, да? Впрочем, если ты хочешь поспать у огня, я могу лечь с Джен.

Мэтти ужаснулась его словам, и изумление, должно быть, отобразилось на ее лице. Си Пи рассмеялся.

– В твоей религии только муж с женой могут спать в одной кровати, да? Между нами ничего нет, не подумай. Мы просто друзья. Но спали в одной палатке столько раз, что я уже считать перестал.

Мэтти сочла это очень странным, но попыталась примириться с обычаями чужаков, поскольку знала: все, что Уильям внушал ей, было ложью.

– Думаю… тебе… лучше… – она указала на кровать.

– Уверена? – спросил Си Пи. – Не стану врать, на том диване мне будет тесновато, хотя спать у огня и приятно.

Мэтти кивнула. Так действительно было лучше. Си Пи сказал, что Джен бы не возражала, но Мэтти было очень трудно решиться лечь в одну кровать с малознакомым человеком. А если Си Пи будет спать рядом с Джен, он сможет проследить за ее состоянием. Если бы он лег в столовой, то все равно несколько раз за ночь заходил бы в спальню и проверял подругу.

Си Пи начал снимать куртку и ботинки, и Мэтти поспешно вышла из комнаты. Она не знала, станет ли он раздеваться до трусов, но ей совсем не хотелось быть свидетельницей этого зрелища.

– Не закрывай дверь, – крикнул он вслед.

Ей хотелось снять тяжелые юбки и верхнее платье и переодеться в ночную рубашку, но она услышала шорох простыней и решила не возвращаться в спальню за своими вещами. Она все еще была в пальто и сейчас сняла его, убрала и присела на корточки у дивана, зная, что из спальни ее не видно. Сняла подъюбник и осталась в шерстяном платье, чулках и толстом свитере. Разворошила угли кочергой и подложила дров, чтобы огонь горел всю ночь.

Мэтти забралась на диван и накрылась вязаным одеялом. У огня было тепло и уютно, она устала и хорошо поела. В соседней комнате Си Пи ворочался в кровати, пытаясь удобнее устроиться в незнакомом месте. Сможет ли она заснуть, когда рядом спят два чужака?

Уильям понес ее вниз по лестнице прочь от мамы, от ее странно неподвижного лица и липко-сладкого запаха. На Сэм была одна пижама, даже носков на ногах не было, и она понимала: что-то не так, что бы Уильям ни говорил. Ведь мама любила ее и никогда бы не позволила кому-то ее увезти, даже Уильяму.

Уильям был маминым приятелем. Сэм он всегда нравился, потому что играл с ней и Хезер, а порой сажал ее на плечи, когда они гуляли. Временами ей казалось, что это ее папа. Своего настоящего отца она не помнила; тот давно ушел.

Но теперь Уильям вел себя странно, и мама не откликнулась, когда Сэм ее позвала. Она не хотела уходить с Уильямом. Он ей не папа, он не мог ее забрать. А Хезер не было дома, она пошла на ночевку к девочке из класса, и если Сэм сейчас уйдет, она даже не сможет попрощаться с сестрой.

– Не хочу уходить! – воскликнула она. – Отпусти!

– Саманта, – сказал Уильям, – я уже говорил, что ты должна слушаться меня и подчиняться мне. В третий раз повторять не стану.

Она извивалась и вырывалась, но у него были очень сильные руки. Руки Уильяма были намного сильнее ее тщедушного тельца, но сейчас в его объятиях она не чувствовала себя спокойной и счастливой; он сжимал ее как в тисках. Никогда еще она не ощущала себя такой маленькой, как в тот момент, когда Уильям превратился из веселого маминого друга в великана из сказки. Великана с кровью на зубах.

– Я не хотел этого делать, – сказал он и зажал ей нос и рот.

Девочка не могла больше дышать, и вскоре исчезли и мама, и Уильям, и странные запахи, и тени ее спальни.

Открыв глаза, она увидела, что сидит в машине. Машина ехала быстро. Снаружи свистел ветер; грохотали по дороге шины. Саманта была пристегнута ремнем, тот впивался в горло – она была такой маленькой, что мать сажала ее на бустер, хотя все ее друзья уже ездили без бустеров. В этой машине бустера не было, ее ноги болтались высоко над полом, и она видела перед собой приборную панель. Так нельзя, подумала она; детям нельзя сидеть спереди, только сзади. Спереди ездят только взрослые.

Это была не просто машина. Большой пикап. Сэм выглянула в окно и увидела стремительно проносившиеся мимо деревья. Она вытянулась; впереди расстилалось пустое шоссе.

Саманту накрыли курткой, но куртка была не ее. Кожаная, со стеганой подкладкой – куртка Уильяма. Она сразу ее узнала. Ноги мерзли, хотя работала печка.

Потом она вспомнила: Уильям за окном, мама, неподвижно застывшая на кровати, ладонь Уильяма, зажавшая ей рот.

– Проснулась, соня? – спросил он. – Как дела у моей красавицы?

Сэм выпрямилась и взглянула на водителя. Уильям улыбался. Она не улыбнулась в ответ.

– Где мама? – спросила она.

– Я же сказал, твоя мама хочет, чтобы ты некоторое время пожила у меня. Ей сложно одной, понимаешь? Сложно одной справляться с двумя маленькими девочками. Ты же хочешь помочь маме? Хочешь, чтобы ей стало легче?

Сэм ничего не понимала и так и ответила.

– Если хочешь, чтобы ей стало легче, приходи и живи с нами. Мы все будем помогать друг другу. Мама всегда говорит, что нужно друг другу помогать. Она бы не отправила меня жить к тебе.

Ей хотелось выйти. Вернуться домой. Она замерзла и проголодалась; ей было страшно, и она не понимала, что происходит.

Улыбка Уильяма померкла, и когда он заговорил, его голос был холодным, как замерзшая река, – она уже слышала, как он говорил таким голосом, и у нее внутри от него все заморозилось.

– Слушай внимательно. Отныне ты будешь делать только то, что я говорю, и когда я говорю. Ты не будешь спорить и пререкаться. Я запрещаю тебе вспоминать о матери и сестре. Ты должна их забыть.

– Но я не могу забыть маму и Хезер! Они – моя семья! Ты мне не семья! Я не должна с тобой жить!

Сэм принялась отстегивать ремень безопасности, хотя они неслись по шоссе и она знала, что нельзя отстегиваться во время движения. Девочка даже не знала, куда ей бежать. Если она выпрыгнет из машины, наверняка умрет.

– Не отстегивайся, – ледяным тоном велел Уильям.

Но Сэм было плевать на его приказы. Он ей не отец. Он не может ею руководить. Она собиралась отстегнуть ремень, высунуться в окно и позвать на помощь, как только увидит другую машину.

Все произошло неожиданно. Она нажала на красную кнопку ремня, и звезды вдруг брызнули из глаз, а во рту возник вкус крови.

– Я не хотел этого делать, – сказал Уильям. – Но если ты не будешь меня слушаться, Саманта, мне придется сделать так еще раз. Поэтому советую начать слушаться меня прямо сейчас. Не отстегивайся.