– «Твинки», – пробормотала Мэтти. – Я и забыла, что это такое.

Она так много забыла, и все эти забытые моменты всплывали так резко, что у нее кружилась голова и тошнота подкатывала к горлу, а прошлое накладывалось на настоящее, как две не подходящих друг другу части головоломки.

Мэтти почти ощутила вкус мягкого желтого бисквита с кремовой начинкой, взрывающийся сладостью на языке. Она откусывала пирожное понемножку, чтобы растянуть удовольствие.

Уильям никогда не покупал сладкое. Они не ели пирогов и пирожных, потому что у Мэтти не было муки и сахара, чтобы их испечь. Она никогда и не просила, чтобы муж купил муку и сахар; ей даже в голову такое не приходило, ведь спустя некоторое время она совсем забыла о сладостях, но не сомневалась, что они не ели их, поскольку Уильям считал десерты нечестивыми.

Стук лопаты не утихал, и Мэтти занялась домашними делами. Она пыталась не думать о деньгах, что лежали под диваном. Скоро ли муж заметит пропажу? Спросит ли у нее об этом? Обычно он вел себя так, будто денег не существовало, или притворялся, что Мэтти о них ничего не известно.

Уильям разрешил ей съесть столько, сколько она захочет, и вчера Мэтти бы так и сделала, но сегодня она нервничала из-за денег, и аппетит пропал. Она заставила себя проглотить кусочек хлеба с сыром, ведь если бы совсем не поела, муж бы расстроился.

Через некоторое время стук лопаты смолк. Мэтти подумала, не переместился ли Уильям в другое место и если да, далеко ли ушел. Если он решил вернуться к обеду или вздремнуть, небезопасно пытаться взломать сундук. Он мог передумать и не рыть сегодня вторую яму.

Он же не приказывал мне оставаться дома. Не говорил, что нельзя выходить из хижины.

(Но это подразумевается. Ты же знаешь, что это подразумевается. Пока Уильяма нет дома, никуда ходить нельзя.)

Мэтти могла бы приготовить ему бутерброд с сыром, завернуть его в тряпицу и пойти туда, где муж только что копал. Если он присел отдохнуть, она могла бы сказать, будто решила, что он проголодался. Тогда Уильям не стал бы сердиться, ведь она просто пыталась быть хорошей женой и заботиться о муже, как положено.

Мэтти отрезала два толстых ломтя хлеба и несколько тоненьких кусочков сыра. Уильям любил бутерброды с мясом, но мясо хранилось в сарае, а сарай был заперт.

Нет, не заперт.

Мэтти замерла. Утром она видела, как муж отпер сарай и вышел оттуда с хлебом и сыром. Вышел и сарай не запер.

Я могла бы взять еды и припрятать на ночь побега.

Но где ее спрятать? Ясно, что на улице, на холоде. Нельзя же прятать еду под диваном. И надо взять что-то, что можно съесть без приготовления – ломти ветчины, сыра, хлеба. Оленья нога ей ни к чему. Она лишь привлечет медведя – настоящего, а не того зверя в лесу, что притворяется медведем.

Притворяется медведем. А может, зверь именно это и делает? Подражает другим животным, которых видел?

Бессмыслица какая-то. Зачем животному копировать других животных?

– И откуда он взялся? Ведь раньше его на горе не было. Мы бы его услышали.

Гриффин и Си Пи говорили, что поднялись на гору, чтобы расследовать «возможное появление неизвестного животного», но кто его видел, кроме Мэтти и Уильяма? Зверь, должно быть, пришел из соседних мест, а Гриффин и Си Пи напали на его след.

Она пыталась осмыслить эту информацию, но не могла увязать все нити. Да и не время было переживать из-за зверя и чужаков на горе. Она решила сбежать от Уильяма; нужен был конкретный план.

Судьба подбросила Мэтти пачку денег, которая пригодится, когда она окажется в городе. А теперь, когда Уильям был поглощен охотой на зверя, которого считал демоном, у нее появился еще один шанс – достать еду из сарая и припрятать ее на день побега.

Мэтти захотелось немедленно броситься к сараю, но надо было все продумать. Во-первых, отнести Уильяму бутерброд. Полезет ли она в сарай или в сундук, сначала надо убедиться, что муж далеко.

На ближайшую яму у него ушло примерно два часа; если он отошел дальше и начал рыть вторую, у нее в распоряжении два часа на все приготовления.

Мэтти положила сыр на хлеб, завернула бутерброды в чистую белую ткань и завязала узелок. Надела пальто и плотно повязала шарф на шее. Прежде чем выйти, захлопнула приоткрытое окно; даже маленький сквозняк быстро охлаждал хижину. Если Уильям вернется и обнаружит, что окно открыто, то разозлится, ведь он сам развел огонь и оставил дров, чтобы в хижине было тепло к его приходу.

Она надела ботинки и вышла на улицу. Закрывая дверь, заметила, что руки дрожат. Никогда раньше Мэтти не проявляла столь прямого неподчинения.

Бояться нельзя. Надо быть храброй или хотя бы пытаться. Уильям сегодня в таком хорошем настроении, что не станет тебя наказывать, если увидит, что ты вышла на улицу.

С другой стороны, если он обнаружит, что жена вышла из хижины, его настроение может измениться. Обычно оно менялось резко, без предупреждения, налетало, как летняя гроза.

Но ты всего лишь несешь ему бутерброд. Ты ничего плохого не сделала. Пока не сделала. Конечно, если он застукает тебя в сарае…

Тогда ей придется придумать какую-нибудь отговорку. Например, можно сказать, что она решила приготовить ему особый ужин. Главное – притвориться хорошей женой, тогда все будет в порядке.

А если нет? Если он побьет тебя так сильно, что ты не сможешь бегать, а то и вообще ходить?

– Тогда придется подождать, поправиться и попробовать снова, – прошептала Мэтти. – Но я должна попытаться.

Она пошла по следам Уильяма, миновала сад, туалет и двинулась дальше. За туалетом была небольшая поляна, укрытая свежим снежком, по которому прошли лишь сапоги мужа. Наступая на его следы, Мэтти дошла до сосновой рощи, окутавшей ее сумрачной прохладой.

Глаза не сразу привыкли к темноте, особенно левый, который по-прежнему видел хуже правого. Она увидела в снегу проложенную мужем тропинку, а чуть дальше обнаружила яму.

Он выбрал место, где в земле имелось углубление: Мэтти заметила, что перед ямой и после нее земля проваливается. Прокопав слой снега и твердую землю, Уильям вырыл яму примерно полтора метра в глубину и столько же в длину.

Мэтти знала, что зверь намного больше этой ямы, и задумалась, как же муж намеревается его поймать. Возможно, он хотел, чтобы зверь споткнулся и сломал лапу. Поскольку яма находилась недалеко от хижины, Уильям услышал бы грохот падения, прибежал и застрелил бы зверя.

Наверно, он планировал положить в яму мясо как приманку, накрыть ее сосновыми ветками или еще как-то замаскировать. Мэтти подумала, что это очень жестоко, почти так же жестоко, как блестящий серебристый капкан с клацающими зубьями. Уильям рассчитывал причинить зверю боль, сделать так, чтобы тот страдал перед смертью. Мэтти боялась лесного чудища, но не желала, чтобы оно страдало. На самом деле, ей казалось, что это чудище вовсе не их забота. Оно предупредило их, и надо было отнестись к этому предупреждению всерьез.

По всей видимости, Уильям ушел от этого места. Она решила вернуться и залезть в сарай, пока есть возможность.

Но что, если он отошел недалеко? Надо убедиться.

Надо пройти еще чуть-чуть вперед, удостовериться, что муж не скрывается за поворотом. Мэтти знала, что времени у нее в обрез; нельзя было упускать ни минуты.

Она зашагала по протоптанной Уильямом тропе, крепко сжимая в руках завернутый в тряпицу бутерброд. Она видела лишь его следы; самого Уильяма нигде не было, и примерно через четверть часа Мэтти решила, что он ушел далеко и можно возвращаться.

Тогда-то она и услышала голоса.

Это были не просто голоса, а крики – точнее, кричал Уильям, а двое других говорили громко, но не так, как Уильям.

Гриффин и Си Пи. Боже, зачем они подошли так близко к хижине? Я разве их не предупреждала? Не говорила убираться как можно дальше?