Вчетвером. Си Пи не согласится уйти без Гриффина.

– Пойду посмотрю, как там Джен, – сказал Си Пи, не дождавшись ее ответа.

Он вышел из спальни, недовольно пыхтя, и забрал фонарик, оставив ее стоять в темноте.

В окно постучали.

Мэтти развернулась и уставилась на задернутые шторы. Уильям. Уильям стоял за окном. Стоило раздвинуть шторы, и она бы увидела его… он бы помахал ей и попросил открыть окно.

Как уже делал раньше.

Уильям помахал ей; она встала с кровати и подняла окно, хотя дело было глухой ночью. Чтобы приподнять окно, ей пришлось встать на стул: она была очень маленького роста.

Он велел ей оставаться в комнате; мол, у него сюрприз для мамы. У нее замерзли ноги, и она залезла в постель, подтянула одеяло до подбородка и приготовилась услышать радостный мамин вскрик, когда та увидит сюрприз Уильяма. Но потом ей стало любопытно, что за сюрприз он приготовил.

– Хочу посмотреть, – прошептала девочка, соскочила с кровати, надела тапочки и на цыпочках прошла в комнату матери.

Свет не горел, но ее глаза привыкли к темноте, и она увидела, что дверь приоткрыта.

Она не слышала голосов, лишь странные звуки, кряхтение, натужное дыхание и какое-то хлюпанье. Этот последний звук отозвался странным ощущением в животе – ей вроде как стало страшно и не по себе, захотелось к маме, захотелось побежать, запрыгнуть к маме в кровать и чтобы та ее обняла.

Саманта толкнула дверь, и первое, что увидела, – силуэт Уильяма в бледном свете, льющемся в окно. Мужчина держал что-то в руке, что-то похожее на нож, но это не мог быть нож; зачем он Уильяму?

Потом она почувствовала запах, и ее затошнило. Пахло как в туалете – мочой, какашками и чем-то еще, чем-то металлическим, отчего язык покрылся липкой мерзкой пленкой.

– Сэм, – сказал Уильям. Голос его был спокойным и ледяным, как замерзшая река зимой. Она никогда раньше не слышала, чтобы он говорил таким голосом. – Иди в свою комнату. Я сейчас приду.

– Мама? – позвала Саманта. – Мам, можно я с тобой посплю? Мне страшно.

– Нет, сегодня ты не будешь спать с ней, – произнес Уильям. – Иди в комнату.

– Мама? – снова позвала девочка и двинулась к кровати, хотя ей было тошно и страшно, хотя Уильям дважды велел ей уйти.

Перед глазами мелькнул профиль матери – та лежала совсем неподвижно, – но тут Уильям обошел кровать в несколько больших шагов и заткнул за пояс вещь, которой у него не должно было быть. Он подхватил Саманту на руки. Ей всегда нравилось, когда он держал ее на руках, ведь он был таким большим и высоким, а она – такой маленькой, но в тот момент она не чувствовала себя в безопасности и попыталась вырваться. Его руки были жесткими, как металл, а голос – по-прежнему ледяным.

– Не вырывайся, Саманта, – произнес он, но она не могла не вырываться, ведь мама лежала так неподвижно и не откликнулась, когда Саманта ее позвала, а мама откликалась всегда и никогда не игнорировала дочь, когда та боялась.

– Я сказал, хватит вырываться, – повторил он. – Отныне ты будешь слушаться меня и делать, как я говорю. Теперь ты принадлежишь мне.

– Нет, – ответила она, – я хочу к маме.

Он зажал ей рот ладонью, и девочка почувствовала, что его пальцы испачканы чем-то липким; вот откуда шел этот металлический запах.

– Твоя мама решила, что теперь я должен о тебе заботиться. Мы уезжаем. Ты будешь слушаться меня и подчиняться мне, и тогда станешь самой счастливой девочкой на свете. А если не будешь…

Он не договорил. Саманта не знала, что произойдет, если она ослушается Уильяма; тогда она не могла себе этого даже представить. Она лишь знала, что не хочет уходить с ним. Ей хотелось остаться с мамой и Хезер. Она снова стала вырываться из его тисков, а он вздохнул.

Стук по стеклу раздался снова – настойчивый, громкий. Мэтти уже была не там, не на лестнице с Уильямом. Она была в хижине, и Уильям хотел, чтобы она открыла окно.

Он хотел, чтобы Мэтти открыла окно, как уже сделала однажды, и не сомневался – ни капли не сомневался, – что она это сделает, ведь Мэтти всегда его слушалась и всегда подчинялась. Она же открыла окно тогда, давно.

Мэтти вдруг поняла, что в спальне было единственное в доме большое окно, куда Уильям вполне бы мог пролезть. Два окна в столовой были маленькими, его плечи не прошли бы в них, но в спальню он вполне мог забраться. Там он мог снова ее поймать, ударить кулаком в лицо, повалить на пол, напомнить, что ее долг – рожать ему сыновей.

Тук-тук-тук.

Уильям знал, что она откроет. Не сомневался.

Ноги Мэтти сами двинулись к окну.

И тут во тьме заревел зверь – так близко, будто он был с ними в хижине.

Потом послышались крики.

– Гриффин! – воскликнул Си Пи из соседней комнаты.

Его шаги застучали по деревянному полу; шумно раздвинулись шторы. Мэтти поспешила в столовую и чуть не споткнулась о Джен; та лежала посреди комнаты, неподвижная, как неживая.

– Отойди… от окна, – прохрипела Мэтти.

Зверь снова заревел, а человек снаружи завопил. Ужасный, протяжный крик боли зазвенел у нее в ушах, отдался в глазных яблоках и задребезжал в горле.

– Это Гриффин, – сказал Си Пи. – Надо выйти и помочь ему. Надо что-то сделать. Кажется, он умирает!

– Нельзя… Там зверь… И Уильям…

Мэтти бросилась к двери. Села на стул, который Си Пи туда поставил, намереваясь помешать ему выйти на улицу.

Она пожалела, что не может нормально объяснить и что Джен лежит без сознания – та бы вправила Си Пи мозги. «Надо выйти» – как ему только такое в голову пришло! Не зверь его схватит, так Уильям, а как только откроется дверь, мужчина проникнет в дом.

– Говори, что хочешь, я выхожу! Гриффин бы поступил так же ради тебя! Мы вляпались в эту историю только из-за тебя, между прочим. Он все твердил, что мы должны тебе помочь, ведь твой придурок-муж тебя бьет. Мы и вернулись только потому, что он хотел разобраться с этим, а ты сидишь, как трусливая собака, и слушаешь, как он умирает прямо у тебя под дверью!

Мэтти вытаращилась на Си Пи, поразившись внезапной в нем перемене, злобе в его голосе, исходящему от него презрению. Наступившую тишину огласили крики Гриффина.

Трусливая собака. Вот она какая, значит? Правда ли это? Неужели друзья попали в беду лишь потому, что хотели ей помочь?

Снаружи прогремел выстрел: громогласный, оглушительный, каких Мэтти никогда раньше не слышала.

– Демон! Возвращайся в ад!

Уильям. Уильям стрелял в зверя.

Си Пи отошел от окна и встал напротив Мэтти, которая сидела, вжавшись в стул у входной двери. В одной руке парень держал фонарик, в другой – винтовку. Он нацелил луч фонарика ей в лицо.

– Уйди с дороги, иначе придется тебя оттолкнуть, – сказал Си Пи. – Я иду за другом.

Вопли Гриффина становились все тише, их пересиливал рев рассвирепевшего зверя, крики Уильяма и грохот ружейных выстрелов.

Если Си Пи выйдет, он лишь попадет под перекрестный огонь. Его застрелит Уильям или утащит зверь, как Гриффина. Нельзя его отпускать.

К тому же, если он уйдет, ты останешься одна с женщиной, которая лежит без сознания, и кто тебя тогда защитит? Кто?

Мэтти захотелось прикрикнуть на этот голос, на маленькую выскочку Саманту, которая знала, что Мэтти беспомощна, ни на что не способна, если рядом нет мужчины, который мог бы ее защитить.

«Но я не беспомощна», – подумала она и вцепилась в сиденье стула. Си Пи придется отдирать ее пальцы по одному, если он захочет, чтобы она сдвинулась с места.

– Я… тебе… не позволю, – проговорила она. – Тебя… убьют.

– Думаешь, меня это волнует? Гриффин – мой лучший друг, я не могу его там бросить. Отойди.

Мэтти покачала головой, ослепнув от светящего в глаза фонарика. Она видела лишь силуэт Си Пи – нависшую над ней фигуру рассвирепевшего мужчины.