Просто уйди. Уйди.

Она бы не вынесла этого сейчас и не смогла бы притвориться, что ей приятно его внимание.

Прошло несколько секунд, показавшихся ей годами; Уильям нетерпеливо фыркнул, надел сапоги и произнес:

– Я пошел.

Она не успела даже обернуться: муж хлопнул за собой дверью.

Мэтти все утро оттирала и полировала весь дом, и не потому, что стремилась угодить Уильяму (как было бы раньше, до того, как он не пустил ее в дом и оставил на улице умирать), но потому, что разумно было бы его не злить. Разозлившись, муж накажет ее. А после наказания она будет слабой. Не сможет сбежать, если муж заморит ее голодом или изобьет до полусмерти.

Пришло внезапное осознание, одно из многих за этот долгий день: она поняла, почему Уильям так часто ее наказывал. Ее поступки были ни при чем. Просто пока жена оставалась физически слабой, она не могла убежать. Побои по крупицам отнимали у нее храбрость, и в конце концов ее не осталось вовсе, и Мэтти даже думать о побеге перестала.

А когда Уильям твердил, что ее воспоминания о прежней жизни – ложь, ее мир сужался до горы, до хижины, до него одного.

Но я здесь не останусь. Я отыщу Хезер. И маму.

Жаль, что она не помнит их лиц. Сильно напрягая память, Мэтти могла представить Хезер, хотя ее облик оставался размытым. Кажется, у нее было круглое лицо, веснушчатый нос, карие глаза с золотыми крапинками и каштановые волосы.

– Глаза карие, – пробормотала Мэтти, и рука ее потянулась к опухшему глазу. – Как у меня.

«Какая красивая девочка, и какие у нее красивые глазки», – услышала она чей-то голос; кажется, это говорил Уильям, только он был моложе. То был Уильям, которого она знала много лет назад.

Мэтти замерла; сердце бешено заколотилось.

Она кое-что вспомнила. Воспоминание мелькнуло, как вспышка, за него трудно было ухватиться и рассмотреть как следует.

Уильям… ему тогда было около тридцати, не больше; намного меньше, чем сейчас. Он сидел напротив нее за столом, но это был не их стол из необработанного дерева. Они были не в хижине, а тот стол был гладким и белым, и Мэтти была намного младше (хотя так и не стала сильно выше ростом, и со спины ее по-прежнему можно было принять за ребенка).

За плечом Уильяма стояла женщина в желтом свитере; стояла, повернувшись к Мэтти спиной (нет, к Саманте, я тогда была Самантой). У женщины были такие же светло-русые волосы, как у нее, только кудрявые и короткие, до середины шеи.

«Обернись, – подумала Мэтти, – обернись, чтобы я увидела твое лицо».

Но образ ускользнул, треснул и разбился, как зеркальце, а она, Мэтти, вдруг поняла, что сидит на полу и плачет, и никак не может перестать.

Прошло много времени; она заставила себя подняться и закончить дела. Под конец все ее тело ныло от боли, но особенно левый глаз. Он распух еще сильнее, чем вчера, и, коснувшись его, Мэтти почувствовала под кожей наполненный жидкостью мешок, давящий на глазницу.

Я никуда не смогу убежать, пока глаз не заживет. С одним глазом я слаба. Особенно если учесть, что снаружи рыщет зверь.

Мэтти осознала, что побег придется назначить на другое время; не сможет она убежать сегодня, пока Уильям в городе, хотя казалось, что более подходящего времени не найти. Если она побежит вниз с горы в то же время, когда он будет подниматься наверх, они могут встретиться. Мэтти содрогнулась при мысли, что муж поймает ее в момент побега. Какое наказание ее ждет, если он обнаружит ее в лесу, когда она будет пытаться сбежать от него?

Но когда Уильям дома, сбежать тоже нельзя. Лучше всего незаметно выскользнуть ночью, пока он спит. И заранее припрятать где-нибудь в лесу мешок с припасами.

Мэтти прижала ладонь к больной голове. Как осуществить этот план? Должен быть способ, но сейчас она не могла об этом думать. Глаз сильно болел.

С карниза хижины свисали длинные сосульки. Дотянувшись, она могла бы отломать кусочек, завернуть в тряпицу и сделать компресс.

Но нельзя выходить на крыльцо, ведь тогда Уильям увидит следы в снегу и рассердится.

Мэтти уже не волновало, что он рассердится; не так, как вчера. Ее заботило только одно: он мог причинить ей вред, а это помешало бы ее планам.

Она выглянула в окно. Еще не хватало, чтобы муж вернулся раньше времени и застал ее за нарушением запрета. Уильям сказал, что его не будет до темноты, но что, если он ее проверяет?

Снаружи не слышалось ни звука.

Мэтти медленно открыла дверь, отчасти ожидая увидеть Уильяма и представляя на себе его ледяной взгляд; что, если он выскочит из-за дерева?

«По-прежнему боишься его, значит», – прозвучал в голове голос Саманты.

«Ну да, боюсь. Возможно, я никогда не перестану его бояться», – ответила Мэтти.

Ей было тяжело и страшно себе в этом признаваться, но даже если бы она смогла сбежать, он преследовал бы ее вечно. Муж стал бы букой в ее шкафу, чудищем под кроватью, зверем, стучащимся в окно.

Стучащимся в окно. Кто-то стучался в окно; она потерла глаза спросонья и увидела Уильяма. Он стоял в темноте и махал ей рукой.

Мэтти замерла, застыла, почувствовала, как вот-вот поймет что-то очень важное.

А потом услышала голоса. Мужские голоса в лесу. Они быстро приближались.

«О боже, нет», – подумала она и бросилась в хижину. Закрыла дверь на засов, торопливо задернула шторы с фасада, потом закрыла шторы и на окнах, выходивших на задний двор, – одно было в столовой, другое в спальне.

Не приближайтесь. Если Уильям увидит следы на снегу, он меня обвинит; вы все испортите, не приближайтесь, прошу.

Она не выдержит побоев так скоро после прежних и не сможет убежать сейчас; она слишком слаба.

«Прошу, уйдите, не подходите близко», – взмолилась Мэтти, но голоса становились все громче и отчетливее, и наконец она смогла разобрать слова.

– Думаешь, здесь живет твоя девчонка из амишей? – Голос был молодой, насмешливый.

– Говорю же, никакие они не амиши. Я это сказал, потому что одеты они были странно, старомодно. – Второй голос тоже принадлежал молодому человеку и был ей знаком. Вчерашний чужак с поляны.

– Только не это, – прошептала она.

Вчера Уильям чуть не убил ее за то, что другой мужчина на нее посмотрел. А если узнает, что тот приходил к ним домой, стоял за дверью – а он узнает, в этом Мэтти не сомневалась, – смерти ей точно не избежать.

Он убьет ее и найдет себе другую девушку, счастливую, красивую; он и ее уничтожит, потому что мужчине нужны сыновья.

Ну нет. Не позволю, чтобы это случилось с кем-то еще.

(Если не хочешь, чтобы это случилось с кем-то еще, придется его убить; убежишь – найдет другую. Ты же знаешь, так и будет.)

– Уходи, Саманта, – прошептала Мэтти.

Голова раскалывалась, опухший глаз болел, а страх, что мужчины ее обнаружат, был настолько силен, что она не могла дышать.

Прошу, уходите. Прошу.

(Но эти люди могут тебе помочь.)

А могут и обидеть. Вдруг они такие же, как Уильям? Нельзя им доверять. Никому доверять нельзя.

На крыльце загрохотали сапоги. Мэтти попятилась прочь от двери, затаилась в центре комнаты, сжалась в комок.

Если очень захочу, могу исчезнуть. Превратиться в комок пыли.

В дверь громко постучали.

Мэтти закусила губу, чтобы не закричать.

– Никого дома нет, – сказал первый. – Видишь, следы ведут от двери в лес?

– Это его следы. Не ее, – возразил второй, тот, которого Мэтти в мыслях называла «своим» незнакомцем.

Но нет, нельзя так о нем думать. Ты же ничего о нем не знаешь. Не знаешь, можно ли ему доверять. И если будешь думать хорошо о незнакомых мужчинах, Уильям прочтет это по глазам и тебя накажет.

– Она должна быть дома, – сказал вчерашний незнакомец.

Мэтти увидела его тень в окне, поняла, что он пытается заглянуть в дом, но шторы она задернула очень плотно, а сама не шевелилась. Чужак ничего не увидит, она была уверена.