— Разобрал-таки? — от двери послышался голос Михалыча.

— А чего, любоваться им, что ли? Да и если не починю, так хоть интерес потешу, — ответил я, прокручивая пальцем маховик тонвала.

— И как?

— Да пока никак. Всех результатов пока только то, что пленку порвал, причем не напрягаясь.

— Это да, — он начал неспешно набивать трубку. — Он еще и греется сильно, так что ты его без присмотра не оставляй.

Дотянувшись рукой до блока питания, я пощупал заднюю панель. В самом деле, из вентиляционных отверстий уже выходил довольно горячий воздух. Чего им, жалко было побольше дырок навертеть?

— Спасибо за предупреждение, — я щелкнул выключателем.

— Но вообще изначально… — Михалыч выпустил вверх ароматный клуб дыма, — Малеев просил «Днепр», но получил вот это. Сказали, что он лучше и современней.

— Ну, вообще-то они правы. Как минимум насчет современности, — я поднял со стола инструкцию. — Если ей верить, то он всего год назад сделан.

— Не, их делают то ли с 48-го, то ли с 47-го — не согласился Михалыч. — Хотя руку на отсечение не дам.

Я еще раз посмотрел в инструкцию, потом повернул к себе заднюю панель. Аппарат с серийным номером 18. Их что, по одной штуке раз в полгода выпускают?

— Нда-с… Слушай, вопрос есть. Как в этих моторах скорость регулируется? А то я мельком глянул и не вижу ничего знакомого.

— А чего тут у нас? — повелитель аппаратной подошел поближе и глянул на разложенные потроха. — О, полтинник от кинопередвижки! Обычный центробежный регулятор, как на паровозе.

— Чего? — я переводил взгляд с моторчика на Михалыча и обратно.

— Ну, вот тут, — он показал мундштуком на заднюю часть мотора, — стоит центробежный регулятор. Вал, на нем на подпружиненных штангах грузики. Крутится быстро — грузики центробежной силой растаскивает, штанги расходятся, тяга толкает движок реостата. Сопротивление вырастает, мотор начинает крутиться медленней, пружина сводит грузики назад, тяга тащит реостат назад, сопротивление падает, мотор начинает крутиться быстрее. И вот где установится равновесие пружинки с центробежной силой, с той скоростью и крутится мотор.

— Едрена кочерыжка… — протянул я. Вот тебе и дремучие предки. Оставшийся в будущем «Олимп-005» со своим кварцевым стабилизатором скорости нервно курит в углу.

— Да не, конструкция довольно надежная, — не понял меня Михалыч. — Правда, регулярно приходится разбирать и чуточку поворачивать катушку реостата, чтобы ползунок ходил по невышорканному месту.

Взяв отвертку, я быстренько снял заднюю крышку у двигателя. В самом деле, прямо рядом с крыльчаткой вентилятора стоял описываемый регулятор. Проследив глазами по выходам, я обнаружил рядом с двигателем еще один здоровенный реостат. Ага, теперь все понятно. Большое сопротивление обеспечивает грубую настройку частоты вращения, а регулятор держит обороты постоянными. Заодно если покрутить реостат, то можно и мощность двигателя косвенно поменять. А на дикие потери энергии и нагрев в этом времени принято плевать.

Я снова включил магнитофон, только на этот раз не стал заправлять пленку. Щелкнув «пуском», я капельку полюбовался двигающимся туда-сюда регулятором и попробовал остановить приемную катушку, надавив на нее пальцем. Довольно быстро под пальцем стало горячо, а катушка и не подумала останавливаться. Аккуратно залез внутрь отверткой и покрутил винтик реостата. Вторая попытка остановить тоже окончилась неудачей, но усилие явно стало гораздо меньше. Выкрутив все на максимум, я наконец-то смог остановить приемную бобину. Но все равно, на мой привередливый взгляд, до идеала было далековато.

— Михалыч, а у тебя есть лишний гасящий резистор? Что-то типа этого? — я показал отверткой.

— Откуда у меня на станции такие маленькие?

— Ну, вдруг где завалялись… — я задумчиво прикидывал варианты.

— Так ты возьми временно от третьего мотора! Все равно он не работает!

В самом деле, левый мотор используется только для перемотки назад, а при обычном воспроизведении или записи катушка крутится сама по себе. Быстренько притащил паяльник и, перепаяв реостат последовательно к имеющемуся, снова запустил всю конструкцию. Пофиг на то, что не будет теперь перемотки назад, чай, не барин, переставить катушки местами не надорвусь.

«Вот теперь красота», — я даже почувствовал небольшую гордость, останавливая легким движениям пальца приемную бобину. Снова зарядив пленку на воспроизведение, я наблюдал за бешено вращающимися катушками и прислушивался к долетающим из динамика звукам записи какой-то передачи. Немного подрегулировать скорость, и тональность придет в норму. Хотя, зачем? Все, что будет воспроизводить этот магнитофон, будет им же и записано. Неважно, какая скорость была при записи, главное, чтобы она была такой же при воспроизведении.

Решив больше пока ничего не трогать, я выключил агрегат и начал собирать его обратно. Увидев такое, Михалыч притормозил меня и принес небольшой пузырек из темного стекла. «Веретёнка», — гордо произнес он, протягивая его мне. В самом деле, смазать моторчики не помешает. Я аккуратно опускал кончик отвертки сначала в емкость, а потом касался ею смазываемых частей. Согласно всем законам физики, масло перетекало с жала в нужные места. Попутно обнаружил, что в двигателях стоят подшипники скольжения, а не шариковые. Они же загудят через короткое время…

— А чего это вы тут делаете? — Алевтина стояла в дверях и смешно водила носом, принюхиваясь к витающим в комнате запахам.

— Развлекаемся. Пленку рвем, магнитофон починяем, — я докрутил последний винт, — не уходи никуда, сейчас одну теорию проверять будем.

Достав здоровенную коробку микрофона, я водрузил ее рядом с магнитофоном. Заправил пленку так, чтобы она проходила около подмагничивающей и записывающей головки, щелкнул правым переключателем на «запись».

— Добрый вечер! Сегодня 6-е сентября 1951 года, и перед вами пробная запись на самой лучшей в мире Калининской радиостанции! Ура нам! — в процессе я чуточку крутил ручку громкости, следя за вспыхивающим на пиках индикатором. — Ладно, чего это все я да я. Алевтина, скажи что-нибудь для истории.

— А… А что говорить? — она подошла к микрофону, косясь на вращающие катушки.

— Чего хочешь, мы запись проверяем.

— Кукушка кукушонку купила капюшон. Как в капюшоне он смешон. Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет, — наклонившись, внезапно она чисто произнесла скороговорки.

— Ну ты даешь… — остановил я запись, — мне такое до сих пор не дается…

— Тренировки, — довольная похвалой, она наблюдала, как я мотаю пленку назад, воспользовавшись кончиком карандаша. — А что за теория?

— Понимаешь, где-то прочитал, что человек, услышав свой голос в записи, не узнает его, — я остановил приемную катушку и начал заправлять пленку на воспроизведение. — Вот сейчас и узнаем.

Ладно, переключатель на «воспроизведение», поехали. Небольшая пауза, и из динамика послышалось: «Добрый день! Сегодня… ». Сначала был небольшой перегруз, но потом, когда я приноровился, пошло нормально.

— Восхитительно! — Алевтина от удовольствия аж пару раз легонько хлопнула в ладоши. — И в самом деле себя не узнать. А что мы будем записывать?

— Да все, что можно уложить в несколько минут, больше возможности не позволяют, — я выключил магнитофон. Нет, надо будет посмотреть, что там намудрили в этом «выпрямителе», а то в самом деле он подозрительно горячий…

— Ах да, чуть не забыла! И у меня тоже все получилось, — она выложила из своей дамской сумочки сложенные несколько раз листы. — Вместе с Георгиевским мы решили не мудрить и просто будем вызывать на сцену кандидатов по одному. Он даже любезно поделился заданиями, которыми сам пользуется при прослушивании.

— Отлично! Но неужели все это время ты потратила на разговоры с ним?

— Нет, конечно, — она явственно смутилась. — Просто там потом репетиция по Вишневскому была, я осталась посмотреть.

— Это какой Вишневский? Который в прошлом году Сталинскую премию получил? — внезапно встрял Михалыч.