– Мы все время упираемся в одно и то же. – Рома смял рекламку так резко, что тонкая бумага начала рваться. – Следуем за зацепками и в конце концов оказываемся там же, где начинали. Мы расспрашивали людей во Французском квартале, теперь все дороги ведут нас туда, где происходит вакцинация, но я уверен, что в финале мы снова вернемся во Французский квартал. Я уже это вижу. Если бы можно было срезать путь и сразу оказаться в конце.

Он встретился с ней взглядом и на этот раз не отвел глаз. И в этот момент Джульетта поняла, что они вспоминают одни и те же события, произошедшие несколько месяцев назад. Кабинет Чжана Готао. Адрес, по которому Ларкспур прививал людей своей вакциной. «Мантуя».

Джульетта заморгала, пытаясь избавиться от этих воспоминаний, но они не отпускали ее.

– Если бы все было так просто, – тихо сказала она, – нас не отрядили бы заниматься этим делом.

Она думала, что заслужит хотя бы короткое согласие, но Рома сохранил каменное выражение лица. Он просто отвел глаза и посмотрел на часы.

– Мы продолжим завтра, – обронил он.

И пошел прочь.

Джульетта продолжала стоять на тротуаре, пока не стряхнула с себя ступор. И, не дав себе возможности передумать, бросилась догонять его, расталкивая тех, кто разглядывал витрины. На Нанкин-роуд всегда было много народу, и холод не заставил их разойтись. Дыхание Джульетты, превращаясь в облачка в конденсата, окутало ее, и она едва не потеряла Рому из виду. Он свернул на более узкую улицу, и она торопливо последовала за ним, протиснувшись мимо гуляющей пары.

– Рома, – позвала она и, сдернув перчатку, сжала его запястье. – Рома!

Он резко повернулся и уставился на ее руку с таким видом, будто это был оголенный провод.

Джульетта с усилием сглотнула.

– Как бы там ни было, просто знай… что мне жаль.

– С какой стати? – сразу же отозвался он, как будто только и ждал этих слов. – Ты просто отплатила мне той же монетой. Мы с тобой олицетворяем кровную вражду, так почему бы нам не насладиться всеми этими смертями и несчастьями…

– Перестань, – резко сказала она. Ее била дрожь. Она начала дрожать незаметно для себя самой и не знала, вызвано ли это ее злостью на Рому или гневом от обвинения, которое он бросил ей.

Он хмыкнул, будто не веря своим ушам.

– С чего такая бурная реакция? – резко спросил он и смерил ее взглядом, будто оценивая ее еле сдерживаемое возмущение. – Все это было для тебя всего лишь игрой. Я ничего для тебя не значу. И Маршалл ничего для тебя не значил.

Это была проверка. Он провоцировал ее. Пока Рома оставался Ромой, часть его не могла до конца поверить, что Джульетта предала его, и он был прав, но он не мог этого знать. Она не могла вести себя как глупая девчонка – хотя на самом деле она была именно глупой девчонкой и хотела ею быть, – ей надо было держать себя в руках. Все, что происходило между ними, было чем-то большим, чем они сами, большим, чем двое детей, пытающихся вести войну голыми руками.

Джульетта изобразила бесстрастие, подавив чувства, сдавливавшие ей горло.

– Насколько я поняла, ты хочешь отомстить, – сказала она спокойно и почти устало. – Но отложи это до того времени, когда наш город будет в безопасности. Я всего лишь то, чем он сделал меня. Если мы должны сотрудничать, ты не можешь вот так ненавидеть меня. Ведь тогда пострадают наши люди.

«Не веди себя так со мной, – хотела сказать она. – Мне невыносимо видеть тебя таким. Это сломает меня быстрее, чем это мог бы сделать наш город, если бы он попытался нас погубить».

Рома рывком высвободил свое запястье. И, устремив на нее холодный взгляд, скрывающий и обнажающий все, бросил:

– Я знаю, – и пошел прочь. Это не было прощением, до этого было далеко. Но в этом не было и открытой ненависти.

Джульетта повернулась и пошла в другую сторону; в ушах у нее звенело. В последние несколько месяцев она могла бы подумать, будто живет во сне, если бы не эта тяжесть в груди. Она приложила к сердцу руку, будто затем, чтобы вырвать из него чувство нежности и негасимой любви, которое цвело в ее груди подобно неистребимому вьюнку, опутывая все ее существо.

Она не могла поддаться этому чувству, не могла позволить, чтобы оно охватило ее всю. Она была сделана из камня, она была лишена чувств – и оставалась такой всегда.

Она потерла глаза. Когда ее зрение снова прояснилось, на Нанкин-роуд было уже темно и только неоновые вывески, мерцая, омывали ее красным светом.

– У бурных чувств неистовый конец[22], – пробормотала Джульетта, говоря сама с собой. Она задрала голову и посмотрела на облака, подставив лицо дующему с Бунда соленому морскому ветерку. – Ты всегда это знала.

Венедикт был сыт по горло слухами, сыт по горло страхом перед новой вспышкой помешательства.

Оно действительно вернулось – в этом не было сомнений. Какой смысл чесать об этом языком, как будто болтовня повысит твой иммунитет? Если это защитный механизм, то такие вещи не для него. Он знает только одно – глотать, глотать и глотать, словно в его желудке черная дыра, всасывающая в себя все. Вот только он позабыл, что больше не знает, что делать с собой в дневные часы. Сегодня утром он заговорил с Ромой о том, что ходят слухи, будто он работает с Джульеттой Цай – и Рома подтвердил, что это не слухи, а правда, что господин Монтеков решил, что на время они должны стать союзниками.

Венедикту хотелось что-нибудь разбить. Он уже несколько месяцев не прикасался к своим холстам, кистям и краскам, но в последнее время ему хотелось их уничтожить. Хотелось проткнуть кистью холст и надеяться, что этого будет достаточно, чтобы ему стало легче.

Члены Алой банды не заслуживали пощады, даже перед лицом новой вспышки помешательства. Но кто такой Венедикт, чтобы это решать?

– Венедикт Иванович?

Венедикт поднял взгляд; его руки замерли на складном ноже, остроту которого он проверял. Он нечасто бывал в штаб-квартире Монтековых, заглядывая сюда только затем, чтобы умыкнуть новое оружие и немного пошарить по шкафам. Но всякий раз, когда он приходил сюда прежде, до него доносились обрывки ведущихся в кабинете господина Монтекова раздраженных разговоров об угрозе новой вспышки помешательства и о том, что они будут делать, если кто-то натравит на город чудовищ. Эти разговоры неизменно заканчивались одним – после того, что произошло в «Подсолнухе», Белые цветы начали выплачивать суммы, которые требовал шантажист.

Сегодня, впервые за долгое время, сверху не доносился шум голосов; вместо этого на лестнице, прислонившись к перилам, стоял Белый цветок и махал рукой, пытаясь привлечь внимание Венедикта.

– Нам нужна помощь в сборке гардероба, – сказал Белый цветок. Венедикту было неизвестно, как его зовут, но он знал парнишку в лицо – он был одним из многочисленных обитателей этого дома, похожего на лабиринт.

Венедикт пожал плечами.

– Почему бы и нет?

Он встал, положил нож в карман и вслед за Белым цветком начал подниматься по лестнице. Если он продолжит подниматься, то дойдет до четвертого этажа, где раньше находилась его спальня и где и теперь жили Рома и Алиса. Но, вместо того чтобы подняться туда, парнишка, за которым он шел, свернул налево и углубился в лабиринт из комнат и коридоров, проходя мимо кухонь, где кипела работа, и под провисшими потолочными балками. Они удалялись от штаб-квартиры Белых цветов в ту сторону, где прежде находились тесные квартирки и где планировка представляла собой горячечный сон архитектора.

Они вошли в маленькую комнату, где с деревянными панелями в руках стояли еще три Белых цветка. Парнишка, приведший сюда Венедикта, быстро схватил молоток и взял одну из панелей у Белого цветка, у которого со лба стекал пот.

– Если ты… ох! Ты не мог бы помочь нам с этими последними панелями? Установить их вон туда?

Он жестом показал, что надо делать, затем сунул большой палец другой руки в рот – похоже, он угодил по этому пальцу молотком.