Ну и конечно, самое основательное лечение и самые серьезные лекарства от потницы принадлежали самому королю. Возможно, из-за своего маниакального страха перед болезнями вообще и данной эпидемией в частности Генрих стал любителем-фармацевтом. Ему нравилось посылать родственникам и приближенным лекарства от всех болезней. Первая стадия королевского лечения была профилактической и изготовлялась из руты (король называл ее «корнем силы»), смешанной с бузиной, листьями шиповника и имбиря. Все это рекомендовалось залить белым вином и девять дней подряд пить в малых количествах, но снадобье держать «Божьей милостью готовым круглый год». Если же потница все-таки поразила вас прежде, чем наступил девятый день лечения, то следовало пить микстуру, составленную из экстракта скабиозы, буковицы и кварты[13] патоки. Если, несмотря на это, болезнь все же достигла критической стадии и появилась сыпь, то в этом случае ингредиенты, входящие в первое снадобье, следовало нанести на кожу и заклеить пластырем. После чего можно было быть уверенным, что «все яды из тела будут изгнаны» и здоровье возвратится.
Впрочем, лекарства Генриха не помогли избежать заразы его домочадцам. Секретарь-латинист короля, Аммониус, умер за день до переезда в загородный дом, куда не распространилась эпидемия потницы. Во дворце Вулси умерло много слуг, а он сам едва избежал смерти. Заболели епископ Винчестерский, посол Юстиниан и его сын. А когда один за другим начали умирать пажи, ночевавшие в апартаментах Генриха, король в панике распустил двор. Сам же с Екатериной, маленькой Марией, тремя доверенными приближенными и любимым органистом, Дионисом Мемо, отправился переждать эпидемию «в удаленное и тихое жилище». Но инфекция гналась за ним по пятам. Вести о смерти от потницы заставляли его бежать от гибельной эпидемии, переезжая из одного загородного дворца в другой. Его придворные в надежде избежать опасности тоже переезжали с места на место, однако к весне 1518 года королевские пажи снова начали умирать. Потница вновь набрала силу, причем смертность возросла неимоверно, потому что на этот раз ее сопровождали корь и оспа. Теперь каждому мужчине и каждой женщине, потерявшим в эпидемии родственника или слугу, запрещалось выходить из дома без белого посоха, который символизировал заразу. Кроме того, они должны были над дверью своего дома повесить пучок соломы, предупреждающий людей, чтобы они держались от этого места подальше.
Разумеется, эти примитивные меры по созданию карантина сдержать инфекцию не могли, потому что пища и вода горожан кишели микробами и вообще тогдашние условия жизни, выражаясь современным языком, были абсолютно антисанитарными. В начале XVI века Лондон был городом средних размеров, сильно перенаселенным, с большим количеством трущоб. Каждое новое десятилетие в столицу переезжали тысячи разорившихся крестьян. Они селились в пригородах, в ветхих домах и существенно увеличивали потребности города в питьевой воде; воду со времен средневековья лондонцы брали из старинных каменных резервуаров, которые каждый год с соблюдением определенного ритуала проверял сам лорд-мэр. Однако по мере роста населения Лондона жители окраин были вынуждены покупать воду у профессиональных водовозов, число которых постоянно увеличивалось. Они продавали воду в емкостях вместимостью в три галлона[14]. Этого было достаточно для питья, приготовления пищи и, может быть, еще для полоскания ночных горшков. О влажной уборке и мытье не было и речи, это было роскошью даже в больших богатых домах. Блохи и вши были распространены повсеместно — в деревянных частях зданий, полах, постелях и платяных шкафах. В продуктовых складах и складах одежды (особенно шерстяной) водились разнообразные насекомые. Каждую весну город подвергался нашествию пауков, а каждое лето его одолевали мухи. Чтобы помыться, существовали общественные бани (являвшиеся также борделями), а особо привередливые время от времени мылись в деревянных бадьях, которые ставили дома перед камином. Одежда была по-настоящему чистой только новая, особенно у бывших крестьян, которые, переехав в Лондон, продолжали стирать белье так, как это делали всегда, то есть с помощью коровьего навоза, цикуты, крапивы и обмылков, и их выстиранная одежда смердела хуже, чем грязная. Бедному люду одежды вообще всегда недоставало, поэтому нищим потница была на руку — можно было воспользоваться платьем и обувью умерших.
Если в домах лондонцев эпохи Тюдоров отсутствовала элементарная гигиена, то улицы города, все сплошь немощеные и изрытые колеями, были настоящими клоаками. В сырую погоду (особенно весной и осенью) там было по колено грязи, а в сушь стояла пыль столбом. Ко всему прочему они были полны всевозможными помоями, мусором и экскрементами. Сор, пищевые отходы и жидкость из красильных чанов смешивались здесь с тем, что оставляли лошади, собаки и домашняя птица. Каждое утро жильцы опорожняли ночные горшки прямо из выходящих на улицу парадных дверей домов либо из окон над ними. Когда груды отходов вырастали до неимоверных пределов, их сгребали в кучу на углах улиц и время от времени сваливали в реку или вдоль тракта, ведущего из города, но не прежде, чем они становились немыслимо зловонными. Крепкие и устойчивые пахучие парфюмерные средства были созданы в том числе и для того, чтобы заглушить смрад улиц и возвести приятно пахнущий барьер между владельцем такого средства и окружающей средой. Утонченный Вулси никогда не покидал дворца без флакона с ароматическими шариками, который постоянно прикладывал к носу.
Разумеется, такие условия некоторым не правились, особенно тем, которые считали, что грязь способствует распространению болезней. Среди этих некоторых был и король. Он пытался сделать так, чтобы место, где жил он сам, и особенно где находилась его дочь, было чистым, по для своих подданных подобных условий он, конечно, создать не мог. Самым известным противником антисанитарного английского образа жизни был знаменитый голландский гуманист Эразм Роттердамский. В письмах друзьям он осторожно замечал, что английские дома построены так, чтобы в них была тяга (для каминов и очагов), но там катастрофически не хватает свежего воздуха и солнца. «Улицы, — говорил он, — должны быть очищены от грязи и нечистот, а что еще важнее — им бы следовало отказаться от неряшливого обычая устилать глиняный пол в домах тростником, на котором собираются остатки пищи, пролитый эль и кости». «Тростник — писал Эразм, — меняют, только когда он начинает нестерпимо вонять, но то, что под ним, накрепко прилипает к полу и сохраняется там десятилетиями. Это плевки, рвота и собачьи выделения». Он писал и о других обычаях, исходя из того, что они способствуют распространению болезней: переполненные, плохо проветриваемые гостиницы, редко меняемое постельное белье, общие чашки для питья и пристрастие англичан целоваться друг с другом при встречах. Суждения Эразма были встречены с определенной симпатией, но и с известной иронией. «Он слишком далеко зашел, — считали некоторые. — Подумать только, он говорит, что распространению заразы способствуют даже такие освященные веками религиозные обряды, как исповедь, использование для крестин общественных купелей и паломничество к дальним гробницам! А кроме того, его ипохондрия общеизвестна; на предмет своего здоровья он переписывается с большим количеством докторов, посылая им ежедневные отчеты о состоянии своей мочи».
Большинство людей болезни связывали не с антисанитарными условиями жизни, а божественным Провидением. На каждого лекаря, который пытался исцелить пораженных потницей кровопусканием из вен или помещая больных (обычно с летальным исходом) в жарко натопленную комнату, завернув в одеяла, приходилась дюжина самозванцев. Был издан специальный акт парламента, в котором выражалось недовольство тем, что повсюду развелось «огромное множество шарлатанов», включая «кузнецов, ткачей и женщин», которые, «не боясь навлечь на себя гнев Божий», берутся лечить разными хитроумными способами, в том числе используя колдовские ритуалы и черную магию и давая больным лекарства сомнительного свойства. Эти самозваные лекари в качестве заклинаний часто использовали церковные молитвы и оперировали священными догматами, взывая к Христову распятию, его «сакральным именам» — Иисус из Назарета, Царь Иудейский, — христианскому мистическому знаку в виде греческой буквы «тау» и даже осмеливались оценивать точные «размеры» (скорее всего рост) Марии и Иисуса. При произнесении одного из подобного рода предупреждающих заклинаний лекарь читал Отче наш и Аве Мария сначала в правое ухо пациента, затем в левое, потом по очереди в обе подмышечные впадины, затем в заднюю часть бедер и, наконец, в область сердца. Считалось также, что магическим исцеляющим свойством обладают произнесенные в обратном порядке библейские или каббалистические слова, особенно если они написаны определенным образом. «Напиши эти слова на листе лавра» — и сразу же начнется таинство прекращения лихорадки. «Исмаил, Исмаил, Исмаил, заклинаю тебя ангелами, чтобы ты вылечил этого человека». Вписывали имя страждущего и клали лист ему под голову. Если к тому же это сопровождалось еще и диетой, состоящей из салата-латука и размолотых и смешанных с элем зерен злаков, то должна была пройти любая лихорадка, даже ужасный жар от Кары Господней.
