Через несколько лет на обсуждение опять был вынесен вопрос заключения брачного союза с французами. Но это оказалось только дипломатическим ходом. Французский посол Марийак многие месяцы занимался обсуждением этой проблемы, встречался с Марией и составлял длинные послания, перечисляя преимущества, которые могут быть достигнуты обеими сторонами, но в конце концов убедился, что из этого ничего не выйдет. «Король не выдаст замуж[38], чтобы та покинула Англию, — писал он, — до тех пор, пока церковь будет считать законными ее претензии на английскую корону, и не за нашего принца и ему подобных, поскольку он[39] отказался подчиняться Святейшему престолу». Генрих был более откровенен. «Я очень люблю свою дочь, — сказал он Марийаку, — но себя и свою честь еще больше».

По-видимому, лучше самой Марии безысходность ее положения в отношении замужества не понимал никто. Она ясно видела, что для Генриха замужество дочери представляет немалый риск. Брак с иностранцем существенно повышал и без того высокую вероятность вторжения с континента. Если же он отдаст ее за английского аристократа, появится возможность возникновения гражданской войны. Эти две опасности существовали и раньше, когда Генрих заключал первый контракт о помолвке Марии (ей в ту пору было два с половиной года), но сейчас они обострились по причине ее спорного династического статуса вкупе с ослаблением позиций Генриха среди европейских монархов. И самое главное, избежать этих опасностей никак не удавалось. Таким образом, постепенно становилось все более очевидным, что счастье семейной жизни Марию не ждет. По крайней мере пока жив Генрих.

Одной из своих камеристок — той самой, заслуживающей доверия осведомительнице Марийака (у нее был муж француз) — Мария призналась:

«Безрассудно полагать, что, пока жив отец, меня выдадут замуж за пределы Англии или даже в самой Англии. Я знаю все доводы отца, а также точку зрения императора и французского короля. Французскую партию можно рассматривать серьезно по экономическим соображениям, поскольку мое приданое могло бы помочь покрыть их огромные долги. Но одних денег для Франциска недостаточно, — добавила Мария с горечью, — чтобы женить своего сына на нелегитимной наследнице Тюдоров. Так что ничего, кроме любезных слов, из этого не получится, и, пока жив отец, я останусь просто леди Марией, несчастнейшей из благородных дам в христианском мире».

Видно, не суждено было Марии выполнить свое высокое предназначение, потому что существовали препятствия, которые королевская дочь устранить была не в силах. Выйти замуж никакой возможности нет, и нет также шансов стать правительницей, поскольку Эдуард, кажется, растет крепким ребенком. Ее существование было спокойным и обеспеченным, а отношения с отцом иногда напряженными, но в основном сносными, но все же мысль о том, что ей предстоит вот так прожить всю свою жизнь — в тихой заводи придворного распорядка, переезжая из одной загородной резиденции в другую, от случая к случаю являясь то в Гринвич, то в Ричмонд, но никогда не бывая нужной и полезной, — начинала угнетать Марию все сильнее и сильнее. В начале 1540 года она снова заболела.

Неприятное положение Марии усугублялось тем, что по иронии судьбы эта болезнь, в основном вызванная ощущением ею своей никчемности, оказалась, в свою очередь, препятствием в переговорах о замужестве. Каждому посланнику, направляемому ко двору Генриха с предложением руки и сердца от имени принца своей страны, было предписано обязательно проверить слухи относительно слабости здоровья принцессы. Будущего супруга особенно интересовало, не скажется ли данное недомогание невесты на ее способности выносить детей. Не были забыты и неприятности Екатерины — частые выкидыши, мертворожденные младенцы и умершие сразу же после родов. Находящиеся при дворе английского короля посланники следили за этим особенно пристально, потому что у Марии могла оказаться дурная наследственность.

Дело затруднялось еще и тем, что все недуги Марии были какими-то странными, не похожими на обычные заболевания. Время от времени у нее наблюдалась аменорея, отсутствие месячных, затем следовала депрессия, а потом менструальный цикл восстанавливался. В кратких отчетах о ее недомоганиях эта последовательность не всегда упоминалась. Причем многое зависело от времени года. Хуже всего Мария переносила осень и раннюю весну, к тому же такое случалось не каждый год, во всяком случае, не в такой тяжелой форме, чтобы отмечать это письменно. Симптомы варьировались от одного случая к другому, и недомогания тоже назывались по-разному: уныние, подавленность, а чаще всего меланхолия. То есть считалось, что они носят, как сказали бы сейчас, невротический характер. Другие жалобы (а их было немало), которые всегда сопровождали это состояние, по-видимому, в расчет не принимались.

После двадцати лет Мария серьезно болела дважды. В декабре 1537-го — январе 1538-го она лежала в тяжелом состоянии по крайней мере несколько недель. Плохо ей стало как раз на Рождество, а потом до Нового года состояние только ухудшалось. «Она не могла ни сидеть, ни стоять, а по причине слабости принуждена была лежать в постели», — отмечалось современниками. Как обычно, лекарь Де ла Са был осторожен и, прежде чем прописать какое-нибудь снадобье, всегда приглашал «других консультантов». Например, обращался к лекарю Генриха, доктору Баттсу, чтобы тот высказал свое мнение, «не встречались ли в прошлом у нее подобные симптомы». В марте — апреле 1542-го она снова заболела, на этот раз «странной лихорадкой», которая привела к сильному сердцебиению и так истощила тело, что временами «принцесса казалась как будто мертвой». По словам Шапюи, она была тогда в «исключительной опасности», и Генрих периодически посылал за вестями о состоянии дочери. В первую неделю мая кризис миновал, и Мария пошла на поправку, хотя до полного выздоровления было еще далеко.

К двадцати шести годам, то есть к тому времени, когда Марийаку поручили выяснить, годится ли дочь короля в жены сыну Франциска, Карлу, герцогу Орлеанскому, о Марии сложилось устойчивое мнение, что она слаба здоровьем и, по всей видимости, не способна к деторождению. Ему предстояло, если возможно, расспросить лекарей о том, сможет ли Мария выносить детей и «не является ли эта меланхолия, которой принцесса так давно страдает, таким недугом, который может привести к нежелательному результату». Марийак обратился к своему проверенному источнику, камеристке, которая много лет служила Марии. То, что она ему рассказала, большой ясности по поводу природы недомоганий Марии, а также их серьезности и частоты не дало. Оказывается, в Первый раз Мария «заболела меланхолией», когда Генрих отверг ее мать. Но после того, «как Его Величество ее навестил и утешил», она вскоре поправилась и больше признаков этого недуга не обнаруживала. Ясное дело, что камеристка старалась не сгущать краски в надежде, что это повысит шансы принцессы на замужество, однако аптекарь Хуан де Сото рассказал Марийаку, что давал Марии только самые легкие снадобья, а «она принимала их чаще не потому, что они ей были действительно нужны, а по настоянию отца». Эти рассказы плюс активный образ жизни, который вела Мария, и ее энергия заставили Марийака предположить, что слухи о болезненности дочери короля сильно преувеличены.

И все же после двадцати лет состояние здоровья Марии никак нельзя было назвать стабильным, и она стала все больше проникаться убеждением, что ей суждено прожить и умереть никому не нужной, обреченной на безбрачие старой девой. Эти мрачные размышления сильно отравляли существование и лишали душевного равновесия. Со временем все это скажется на физическом и эмоциональном состоянии Марии.