Последние годы жизни отца Мария провела именно в такой спокойной, полной гармонии обстановке, какую отметил при английском дворе герцог де Накера. За исключением нескольких недомоганий, включая эпизод, который Шапюи назвал «коликами», она жила обычной, не отмеченной событиями жизнью любимицы короля, правда, терзаемой кажущейся тогда невозможностью замужества, но внешне всем удовлетворенной. Она активно помогала членам своей свиты, как нынешним, так и бывшим, в судебных тяжбах и разделах имущества. Позаботилась о том, чтобы ее слуги, Чарльз Морали и Джон Конвой, были обеспечены рентой и землями, а когда церемониймейстер Роберт Чичестер женился на Агнессе Филип, Мария сделала так, чтобы король пожаловал новобрачным земли и особняк в Суффолке. Для любимой камеристки Сюзанны Кларенсье она добилась вначале ежегодной ренты в тринадцать фунтов, а позднее особняка в Чивенхолле.

В то время Мария получала много писем. Например, от испанского аристократа, где он рассказывает о самозванце, который ездит по Англии с фальшивыми рекомендациями от его имени. Арагонская аристократка, услышав о пристрастии Марии к испанским перчаткам, послала ей с письмом десять пар. Принцесса Мария, дочь короля Эмануэла Португальского, пишет, что очень много слышала о «добродетели и учености» Марии и надеется на обмен письмами, а время от времени также и литературными трактатами. Она заверила Марию, что будет посылать ей письма с любой оказией.

Мария отвечала своим корреспондентам коротко и официально. Иногда диктовала, когда головная боль, какое-нибудь недомогание или просто усталость не позволяли написать самой. По-видимому, в расширении зарубежных контактов она особенно заинтересована не была. Бóльшую часть времени и сил Мария посвящала своему окружению и прежде всего отцу. Стояла рядом на крестинах, часто навещала его, когда он болел, и вообще, как и Екатерина, прилагала все усилия, чтобы доставить ему удовольствие. Осенью 1543 года она приказала изготовить для отца совершенно необычный новогодний подарок. По ее проекту столяр сделал большое кресло, обитое красивой материей, чтобы в нем мог удобно поместиться тучный король. Затем Мария пригласила французского вышивальщика Гийома Брелона (заплатив за работу восемнадцать фунтов), и тот украсил кресло замысловатым искусным узором. В последние годы жизни самыми дорогими вещами для Генриха были подарки Марии: это кресло, а также золотая трость для ходьбы и табурет, на который он клал свою больную ногу.

Весной 1544 года Генрих решил бросить вызов возрасту, тучности, недугам и возглавить военную кампанию против Франции. Было договорено, что и он, и его союзник Карл, каждый снарядит войско численностью не меньше чем сорок тысяч. Генрих должен будет выдвинуться в район Кале, а Карл — к границе Шампани. Затем войска Карла займут Шампань и вдоль Марны дойдут до Парижа, а Генрих, направив свои силы через Артуа на юг, соединится с армией Карла. Узнав, что Карл сам собирается возглавить свою армию, Генрих надумал сделать то же самое. Его все еще не оставлял дух соперничества, хотелось быть таким же неистовым монархом, каким он был четверть века назад. Шапюи писал, что король, завидуя Карлу, который имел некоторое преимущество в возрасте и военном опыте, счел для себя «делом чести поступить так, как поступает император».

Среди советников Генриха его решение породило смятение и тревогу. Даже в условиях дворца «хроническое заболевание короля и его чрезмерная полнота» требовали «особенного ухода». Как же он сможет жить в неотапливаемом шатре военного лагеря, питаясь грубой пищей, в неблагоприятных погодных условиях и подвергаясь всевозможным опасностям? Но даже если он все это перенесет и сможет превозмочь усталость, то в седле ему уж точно не удастся удержаться, потому что «король настолько слаб в ногах, что едва может стоять». Все без исключения приближенные пытались отговорить короля от этой авантюры и ради здоровья и также потому, что его присутствие на поле боя вряд ли укрепит моральный дух армии. Королевские военачальники, Норфолк и Суффолк, сделать ничего не смогли. Император решил убедить Генриха изменить планы и прислал двух посланников, но также без успеха. Единственное, что оставалось Карлу, это передать командование одному из своих генералов, что позволило бы Генриху отступить с честью, но такое решение проблемы поставило бы под сомнение дееспособность самого императора и потому было неприемлемым.

Генрих продолжал готовиться к войне, самонадеянно пренебрегая опасностями. Несколько лет назад он приказал отлить огромные пушки, каких в Англии до этого не изготовляли. Теперь два иностранных оружейных мастера, Питер Бод и Петер ван Колин, по приказу короля делали к ним снаряды. На рейде, нагруженные чугунными ядрами, пушками, аркебузами, пиками, грузовыми повозками, доспехами и конской сбруей, стояли десять военных кораблей во главе с флагманом «Великий Харри». На каждом корабле разместились несколько сотен человек с лошадьми и продовольствием. Пивоварам было велено держать наготове несколько судов, нагруженных полными бочками с элем. Вторым главным продуктом был хлеб. Чтобы обеспечить армию достаточным его количеством, Генрих приказал изготовить специальные мельницы на повозках, у которых привод к жерновам был проведен от колес повозки. Позади мельниц должны были двигаться передвижные пекарни.

Наконец в июле «великая армия короля» двинулась пересекать Ла-Манш. К ней присоединились построенные по проекту Генриха длинные весельные суда со смертоносными пушками на борту. Таких орудий на французских галерах не было. Первыми двигались главные силы под командованием Норфолка и Суффолка. Генрих следом. Он решил разделить армию на три группы, возложив выполнение наиболее трудных задач на двух военачальников. Норфолк с довольно плохо снаряженными частями должен был осадить Монтрей, а Суффолку, под командование которого поступили двести закаленных в боях испанских подразделений во главе с Белтраном де ла Куэва, было приказано взять Булонь. Генрих решил сражаться с французами в непосредственной близости от своей ставки в Кале.

25 июля он выехал из города верхом на огромном жеребце, «облаченный в полные доспехи». Впереди двигались конные барабанщики, флейтисты и трубачи, а позади рыцарь вез его боевой шлем и копье. По дороге войско изрядно вымокло из-за сильной грозы, однако присутствия духа король не потерял. Все последующие дни он держался как молодой, совершив верхом трудный тридцатимильный переход от Кале до Булони за один день. Затем провел много часов за рекогносцировкой местности, планируя размещение войск и артиллерии. У него даже хватило времени и энергии, чтобы вести журнал. Старшие офицеры и находящиеся в его ставке дипломаты были удивлены — Генрих как будто помолодел. Спустя несколько недель он, казалось, пребывал в лучшем здравии, чем в начале кампании, и, как никогда, был полон решимости лично командовать армией.

«Всю жизнь, — заявил он в разговоре с де Курье, доверенным лицом императора, — я превыше всего почитал честь и доблесть и никогда не нарушал данного слова, а теперь слишком стар — видите, у меня седина в бороде, — чтобы изменить правилам чести».

Усилия короля в конце концов были вознаграждены. В середине сентября Суффолк с помощью де ла Куэва взял Булонь, и Генрих триумфально въехал в город, оживив в памяти завоевание Теруанна тридцать лет назад.

Неделю Генрих, отмечая успех, праздновал, а затем, видимо, решив, что достаточно доказал свою способность воевать, быстро возвратился домой. Император, руководствуясь своими выгодами, немедленно заключил мир с французами. На самом деле для Англии эта кампания закончилась неудачно. Норфолку с трудом удалось удержать армию от бунта, а Суффолк, как только узнал, что французские войска собираются контратаковать, поспешно оставил Булонь. Страна, затратив огромнейшие средства, в итоге не получила никаких выгод. Но зато Генрих не уронил своей чести и всем доказал, какой он выдающийся военачальник.