Последней каплей, переполнившей чашу народного терпения, стало разорение монастырей. Когда лидера мятежников, Роберта Аска, спрашивали, чем недовольны поддерживающие его йоркширцы, он сразу же начинал говорить о монастырях, которые так много значили в жизни северных графств.
«Аббатства, — говорил он, — давали бедным людям большую поддержку и учили законам Божиим тех непросвещенных, что жили в горах и пустынных местах».
Монахи следили за состоянием волнорезов и дамб, строили мосты и дороги — кроме них, в этих отдаленных районах королевства такими делами больше никто не занимался, — а также обеспечивали усталых путников едой и ночлегом. Это было очень важно, потому что деревни здесь далеко разбросаны друг от друга. Более того, монастыри являлись хранителями традиций в прямом и переносном смысле. Дворяне на их территориях издревле имели свои потомственные кладбища, а для простого люда монастыри олицетворяли прошлое, которое не нуждалось в объяснении. Эти сооружения были очень важны не только как исторические памятники, но и как великолепные географические ориентиры. По словам Аска, аббатства были «украшением королевства и радовали всех людей».
Когда разорение монастырей стало повсеместным, север страны забурлил. Священники называли Кромвеля и его приспешников слугами дьявола и предавали их анафеме, заявляя пастве, что все занимающиеся этими богопротивными деяниями будут прокляты. Некоторые священнослужители подстрекали монахов к сопротивлению, но поскольку это не помогало — начали призывать прихожан взяться за оружие.
Первые волнения начались в Линкольншире. Здесь сапожник Николас Мелтон с несколькими соратниками поднял бунт под девизом «Во имя Бога, короля и простых людей за достояние святой церкви». В соседней деревне восстали под символом «Пяти Ран Христовых», и, говорят, в течение нескольких дней там собралось около сорока тысяч человек, включая сотни священников и монахов. Мятежная армия захватила Линкольн, но после того, как туда прибыл герольд с угрожающим посланием от короля, удержать город не удалось. В Йоркшире восставшим повезло больше. Там простых людей поддержал местный дворянин, судья Роберт Аск, который со своими людьми — они называли себя «паломниками» — занял Йорк и стал фактическим правителем графства. Генрих с возмущением отверг все требования мятежников и поручил Норфолку и Суффолку подавить восстание. В это время успех йоркширцев вдохновил жителей соседних графств. Волнения перекинулись в западную Англию и графство Норфолк. Кроме того, появилась опасность вторжения шотландцев или интервенции с континента. Папа, не теряя времени, назначил своим легатом сына графини Солсбери, Реджинальда Поула, Из Династии Плантагенетов, и послал во Фландрию, где он Должен был ожидать подходящего момента, чтобы пересечь пролив и возглавить восстание.
Поул находился во Фландрии, когда восставшие послали королю новую петицию со следующими требованиями: в части, касающейся «исцеления душ», то есть в делах духовных, главенство в английской церкви должно быть возвращено папе; парламент должен быть реформирован, «Акт о наследовании» отменен, а монастыри восстановлены; Йорк сдастся королевским войскам, только если всем мятежникам будет гарантировано помилование. На этот раз Генрих воспринял требования восставших вполне серьезно. Норфолк заверил парламентеров, что король гарантирует «паломникам» помилование, всем без исключения, и Аск убедил своих людей сложить оружие.
Однако король жестоко обманул их. Они опомниться не успели, как их окружили и поволокли на расправу. Ни о каком помиловании не было и речи. В общей сложности было казнено несколько сотен человек. Предводители мятежа, лорд Хасси и лорд Дарси, были обезглавлены, а Роберт Аск «подвешен в центре Йорка на цепях, пока не умер». Многих крестьян для устрашения соседей повесили в их собственных садах, а монахов аббатства Соли, чей разоренный монастырь восстановили «паломники», повесили на колокольне храма.
Именно об этом мятеже вспомнил Латимер, когда радовался появлению на свет наследного принца. Теперь у короля появилась опора, поэтому вряд ли кто-нибудь предпримет попытку его свергнуть. Наследный принц должен надолго избавить страну от угрозы восстаний.
В частности, рождение наследника ослабляло позиции и тех, кто желал восстановления прав Марии. «Благодатное паломничество» в первую очередь было направлено против религиозных нововведений, но мятежники поднимали также вопрос и о восстановлении статуса принцессы Марии. На севере Марию по-прежнему считали законной дочерью короля, которая по материнской линии «происходит из благороднейших христианских кровей» и которую римская церковь никогда не объявляла незаконнорожденной. «Ее обожали все», — говорил Аск, и это было действительно так. С 1534 года право Марии на престол поддерживали не только простые люди, но также аристократы и мелкопоместное дворянство, которые были готовы сражаться против короля под ее знаменами.
Теперь королевская милость по отношению к ней была восстановлена до такой степени, что положение Марии не могло пошатнуть даже «Благодатное паломничество». Несмотря на то что в петиции восставших упоминалось ее имя, Генрих справедливо решил, что дочь никакой связи с ними не имела. Всю осень и зиму 1536 года она была очень близка с отцом и мачехой, плавала с ними в королевской барке, а когда река замерзла, ездила по улицам Лондона. При дворе она занимала почетное место, чуть ниже королевы. За трапезой сидела напротив нее, «немного ниже по уровню» и имела привилегию подавать королю и королеве салфетки, которыми они перед очередной сменой блюд вытирали руки. На крестинах младенцев знатных вельмож она стояла рядом с Джейн у купели. Она вместе с ней радовалась первому шевелению ребенка в ее чреве. В июне Мария послала мачехе перепелов — Джейн все лето поглощала их дюжинами и, казалось, не могла насытиться — и занималась делами своего разросшегося хозяйства.
Некоторые слуги доставляли неприятности. Один из поваров Марии, по имени Спенсер, оказался замешанным в ограблении, имевшем место в Оксфордшире, и должен был предстать перед бейлифом[36] Ридинга. Вскоре после этого поймали слугу портного, обслуживающего Марию, который с двумя приятелями проник в особняк, где иногда та останавливалась. Они провели там весь день, правда, вреда никакого не причинили — один играл на верджинеле и лютне, другой читал книгу, и все трое с чрезмерным интересом изучали «апартаменты дамы из свиты принцессы». Обнаружил их привратник. Марии пришлось сделать выговор мажордому Джону Шелтону за проявленную беспечность.
Осенью Мария возвратилась в Хэмптон-Корт, чтобы вместе с остальными придворными ожидать родов Джейн. В качестве крестной матери принца она была важной фигурой на празднестве, которое вскоре было омрачено трагическим событием. Несчастная Джейн так и не смогла оправиться после тяжелых родов и вскоре умерла. Говорили также, что виной этому было ее пристрастие к «нездоровой, тяжелой» пище. В общем, едва только кончилось ликование по случаю рождения Эдуарда, как начались приготовления к похоронам Джейн. И опять Мария, как одна из самых близких родственниц умершей, должна была играть на этой церемонии главную роль. Для нее дело осложнялось тем, что Генрих неожиданно покинул мрачный дворец, передав организацию похорон супруги в руки Совета и «главной скорбящей».
Дело в том, что король ужасно боялся смерти и при напоминании о ней каждый раз впадал в панику. Это была настоящая фобия, которая сопровождала его всю жизнь. Он был вечно озабочен составлением лекарств и гигиеной, перед чумой испытывал мистический ужас и страшился всех остальных болезней. Годы спустя один из членов Совета короля Эдуарда вспоминал, что Генрих «не только не мог носить траур по кому-либо, но и был готов сорвать черное одеяние с любого, кто осмеливался надеть его в присутствии короля». Горе Генриха по поводу утраты жены обострялось ужасом перед смертью, поэтому он убежал из дворца, чтобы где-нибудь спрятаться и переждать тревожные времена.
