– Это ты брось, – возразил Морозов, привычно управляясь с маской, – риск везде есть. Сам говоришь, в Мурманске шторм. Представляю, как море сейчас кипит, волны небось с трёхэтажный дом. Остановись моторы, ну и прощай белый свет. В шторм и клипербот не поможет.

– С такими мыслями, как у тебя, трудно.

– Это почему же?

– В технике сомневаешься.

– Если бы я не верил в технику и в лётчиков, то не летал бы вот уже двадцать пять лет да и с тобой сейчас бы не разговаривал. Может, тебе яичницу сделать?

– Спасибо. Я, пожалуй, сосну малость, а вы, товарищ проводник, в случае, если будет станция с буфетом, разбудите меня...

Рахимов повалился на койку. Лежать в резиновой маске можно было лишь на спине, лицом вверх.

На щите замигала оранжевая лампочка.

– Гришина вызывает командир. – Морозов включился в сеть.

Послышался голос Соколова:

– Александр Павлович, запиши радиограмму для Москвы: «Борт СК. Идём над Баренцевым морем. Внизу сплошная облачность. Путевая скорость шестьсот километров. Курс держим на маяк Рудольфа. Через три часа будем над Северным полюсом. Моторы работают отлично. Привет. Соколов».

Вспыхнула зелёная лампочка. Командир вызывал механика. Узнав, что Рахимов отдыхает, Соколов попросил чего-нибудь поесть. Прошло нервное возбуждение, вызванное проводами и нелёгким стартом, и лётчик почувствовал, что проголодался.

«Вот это техника! – думал Морозов, возясь с термосом. – Даже телефон! А давно ли мы были глухи и немы? Когда спасали челюскинцев, с каким трудом искали лагерь во льдах! Магнитный компас в высоких широтах врёт, а радио на самолётах не было. Летишь и смотришь вперёд, ищешь чёрный дым от костра... А теперь солнечный компас, радиокомпас... Нигде не потеряешься».

Он принёс Соколову кофе.

– Сижу вот и любуюсь небесными красотами, – приветливо сообщил лётчик. – Хорошо...

У Соколова было отличное настроение. И в самом деле, облаками под крылом самолёта нельзя было не залюбоваться. Своими очертаниями они напоминали заснеженные вершины фантастических гор. Казалось, самолёт идёт над пиками Кавказского хребта.

Стрелка высотомера перевалила за отметку «девять тысяч». Из радиорубки вышел Гришин с переносным баллоном кислорода и сел около стола. Морозов быстро присоединил шланг от переносного баллона к редуктору общей магистрали.

– Переносный кислород надо экономить!

– Да у нас его пять больших баллонов! – сказал штурман – Не жадничай!

– Где мы сейчас? –поинтересовался Морозов.

– Скоро Земля Франца-Иосифа. Бухта Тихая и остров Рудольфа сообщают: у них ясно.

Позавтракав, штурман решил проверить путевую скорость. Забыв отключить шланг, он сделал два шага, но воздухопровод его остановил.

– Что ты меня привязал! – воскликнул Гришин.

– Тихо! – Морозов с трудом сдерживал смех. – Сейчас я тебя освобожу, иди в свою конуру.

Облачность стала разжиженной, напоминающей утреннюю дымку. Исчезла белёсая пелена. Арктика во всём своём неповторимом величин предстала перед воздушными путниками. Совсем недавно Соколов и его товарищи взлетели с аэродрома, поросшего зелёной травой, а сейчас под ними всё было мертво, сковано холодом. Вокруг ослепительная белизна. Видны ледяные поля в трещинах, словно гигантская паутина. Среди нагромождения торосов возвышаются айсберги. Выглядят они несокрушимыми, а через год, а то и раньше, течение вынесет их в Гренландское море, и они исчезнут, растают в тёплой воде. Где-то в беспредельной заснеженной пустыне стоят несколько маленьких домиков. Здесь самоотверженно трудятся отважные полярники-зимовщики.

– Замечательный народ! Надо поприветствовать их, – сказал Юрий Александрович штурману.

Гришин послал тёплую радиограмму зимовщикам бухты Тихой. Тотчас же пришёл ответ: «Гордимся советскими орлами!»

Полёт шёл точно по графику; через два часа штурман доложил командиру, что «Кречет» находится над той географической точкой, в которой сходятся все земные меридианы.

В Москву ушло сообщение:

«Борт СК. 11 часов 15 минут по московскому. Всё в порядке. Под нами Северный полюс. Высота десять тысяч. Скорость шестьсот. Держим курс на Берингов пролив. Чувствуем себя отлично. Привет. Соколов, Рахимов, Гришин, Морозов».

В пилотскую кабину вошёл Рахимов.

– Принимай вахту, – Соколов уступил своё место.

Навстречу ему шагнул встревоженный механик.

– С кислородом что-то неладно! Первого баллона хватило лишь на пять часов. Когда я открыл второй баллон, давление было сто пятьдесят атмосфер, а сейчас подходит к нулю. Из положенных восьми часов прошло только три, и весь газ!

– Может, баллоны пропускают?

– Проверял, всё в порядке.

Морозов открыл третий баллон; стрелка манометра подскочила к цифре сто пятьдесят.

– Взгляните, – озабоченно сказал Морозов, – вроде всё в порядке. Так же вначале и с другими баллонами было, а потом... будем так расходовать кислород, нам и на половину пути не хватит.

– Да-а, – протянул Соколов, – выходит, приборы врут.

– Приборы все запломбированы, их проверяла комиссия и я. Могу поручиться, что всё было в полном порядке.

– Так в чём же дело? – спросил крайне обеспокоенный командир. – Манометры нам подменили, что ли?

– Быть этого не может!

– Посмотрим, на сколько хватит третьего баллона! А там будем решать.

– А что, если снизиться до семи тысяч метров и начать экономить кислород?

– Нечего нам мудрить, Костя, – решительно заявил командир, – будем лететь, пока хватит кислорода, тем более, ветер на этой высоте попутный. А потом снизимся на пять тысяч и пойдём домой.

– И это правильно, – протянул механик.

А Юсуп Рахимов в это время скучал в кресле. Воздух был прозрачен, видимость прекрасная. «Кречет» словно скользил в воздухе. Автопилот ровно вёл машину.

Внизу мелькало крошево битого льда. Однообразный и надоедливый пейзаж.

Изредка к пилоту обращался штурман:

– Два градуса вправо! Так держать!

И снова молчание да монотонный, убаюкивающий, как колыбельная песня, гул моторов.

Время от времени лётчик включал радиокомпас и, убедившись, что идёт правильно, выключал его.

Чтобы рассеять скуку, Рахимов взял сборник юмористических рассказов. Буквы начали прыгать, в глазах зарябило, и книга выпала из рук. И вдруг голос в шлемофоне заставил лётчика встрепенуться.

– Ты что, спишь, что ли?! – кричал Гришин. – Поверни ещё на один градус вправо! Так, хорошо! Смотри не спи!

Юсуп нажал кнопку сигнала.

– Дядя Костя, командир спит?

– Не знаю, – ответил Морозов, – лежит, отдыхает.

– Понимаешь, не могу... Так разморило, глаза сами закрываются.

– Кислород, – озабоченно сказал механик, – будь он проклят, расходуется прямо как деньги после получки.

...Радиограмма о том, что «Кречет» в пятнадцать часов тридцать минут по московскому времени миновал остров Врангеля была получена в штабе перелёта. Все не скрывали радости: стремительность полёта «Кречета» превзошла ожидания. Идя на высоте десяти тысяч метров, самолёт развил ещё невиданную скорость – шестьсот километров в час! Чуть ли не в три раза быстрее транспортных самолётов.

Светящаяся линия на карте всё больше и больше удлинялась. Радовался конструктор Киреев, безотлучно находившийся в штабе. Председатель комиссии по перелёту генерал Антонов с особым удовольствием передавал сводки в Кремль, охотно отвечал на звонки из редакций.

...Близко к полуночи Нина Михайловна Соколова подошла к дивану, на котором спала Катя, по-детски шепча что-то во сне. Подняла спустившуюся на пол золотистую косу, заботливо укутала девушку пледом.

Потом подошла к кроватке сына. Он, как всегда, разметался во сне. Ноги его лежали на подушке. Переложив мальчика, мать осторожно поцеловала его.

Закрыв дверь на балкон, чтобы не мешали автомобильные гудки, она включила радиоприёмник. Она сделала это вовремя. Диктор читал «Последние известия»:

«Только что мы получили сообщение из штаба по перелёту «Кречета». Длина пройденного пути – около одиннадцати тысяч километров. Началась вторая половина перелёта вдоль границ Советского Союза».