Растолкав пассажиров, едва не прихлопнутый пневматической дверью, Соколов в последнюю секунду выскочил на перрон станции «Белорусская».

На улице Горького он зашёл в ресторан, заказал себе хороший обед и выпил двести граммов водки. Легче ему не стало. Немного закружилась голова. Соколов долго просидел в ресторане, а потом пошёл, сам не зная куда. Муторно было ему. Где найти себе хоть временное пристанище? Где в родном городе – а Москва уже давно стала для Соколова своей, близкой, любимой – найти место, где можно отдохнуть, поспать?

Он зашёл в гостиницу. Администратор коротко отрезал:

– Мест нет и не будет.

Соколов внимательно изучил доску объявлений «Мосгорсправки». Среди множества извещений об обмене «двух смежных комнат на две в разных районах» или «меняю комнату в центре 16 кв. м со всеми удобствами на большую площадь, район безразлично», – не было такого, которое сообщало бы, что сдаётся комната или хотя бы угол.

Единственное, что он сумел сделать, это опять изменить свою внешность. После того как «царь Соломон» сбрил его спутанную бороду, лезвие бритвы больше не прикасалось к щекам Соколова. Только раз он подстриг у парикмахера вновь отросшую бороду. Но в Москве было так мало бородачей, что они привлекали внимание. Соколов заметил это, а выделяться среди толпы было не в его интересах. Пусть лучше будут видны шрамы и перекошенная щека, уродовавшие его, возможно, это даже послужит козырем в игре, которую он вынужден начать.

Соколов завернул в маленькую парикмахерскую и попросил:

– Снимите, пожалуйста, бороду, а усы не трогайте, подровняйте только немного!

Когда он встал с кресла, то увидел, как за его спиной девушка-парикмахер скорчила гримасу и подмигнула своей подруге.

Соколов взглянул в зеркало. Густые чёрные с проседью волосы подстрижены ёжиком; большие усы закрывают верхнюю губу; шрам, перекошенная щека и дёргающееся веко – нет, никто его сейчас не узнает! А полчаса назад, встретив знакомого лётчика, он нырнул в подворотню! Зачем? Ведь, наверное, и этот хоронил его! И вообще можно смело ходить всюду, не боясь, что раскроют твоё инкогнито.

Поняв, что в Москве ему не найти комнаты, Соколов уехал за город. Там ему повезло. Сойдя с электрички в Малаховке и немного потолкавшись на базаре, он узнал от торговок десяток адресов. Он отправился по первому из них и нашёл то, что было нужно. В пяти минутах ходьбы от станции сдавалась небольшая тёплая комната. В ней стояли кровать, стол и платяной шкаф. «Жить можно! – подумал Соколов, отсчитывая хозяину зимней дачи плату за месяц вперёд. – И милиция в дачной местности скорей пропишет».

Он тотчас же повалился спать.

...На другой день Соколов вернулся в Москву и, поглощённый своими невесёлыми думами, не заметил, как очутился вблизи дома, где жила его семья.

«Говорят, преступника всегда тянет к месту, где совершено преступление», – Соколов усмехнулся и присел на скамейку. Узкий бульвар разделял пополам Ленинградское шоссе. Тут играли дети. Вот и его сын, его Вовка! Мальчик вытянулся, бушлатик, на который по его настоятельной просьбе был нашит лётный знак с отцовской формы – золотистые крылья с красной звёздочкой, стал тесен и короток. «Пора покупать новое пальто сыну, – подумал лётчик и сам себя с горечью поправил: – Не моя теперь забота!»

На краю скамейки, сгорбившись, сидела седая женщина. «Мама, прости меня за все страдания, которые я тебе причинил! – едва не крикнул Соколов. – Когда ты провожала меня в перелёт, у тебя в волосах была только одна серебристая прядь, которая так тебе шла! А сейчас ты бела, как лунь...» И отец опять перевёл взгляд на сына. Он так смотрел на него, что старая женщина не удержалась от замечания.

– Что вы, гражданин, уставились на сиротку? Так ведь и сглазить можно!

Мальчик подбежал к ней.

– Бабушка, он плачет!

– Он большой, зачем ему плакать? – возразила старушка, прижимая к себе внука, словно хотела защитить его.

Ещё секунда, и Соколов не выдержал бы! Он уже протянул руки к мальчику, и в этот момент прозвучал голос матери:

– Какой ужас. Не дай бог, в семье – такой урод!

– Страшно подумать! – поддержала сидевшая рядом женщина.

Соколов упал, забившись в припадке. Его окружили прохожие. Через несколько минут с надсадным рёвом сирены примчалась машина скорой помощи.

...Спустя две недели Соколов вышел из больницы.

Новый житель Малаховки, как и все трудящиеся, каждое утро спешил в Москву.

Однажды Соколов сошёл с трамвая на остановке «Авиационная улица». Высокий зелёный забор, огораживающий заводскую территорию, тянулся на несколько кварталов. За ним виднелись крыши нескольких высоких зданий; одноэтажные длинные корпуса с улицы не были заметны. Рабочие первой смены уже прошли на завод. Тишину нарушал доносившийся из-за забора рёв авиационного мотора, который испытывали. Не было для Соколова более желанной и приятной музыки. Не раз, когда он приезжал на завод, его торжественно встречал дорогой сердцу лётчика оглушительный салют мощного авиационного мотора. Сейчас он шёл вдоль зелёного забора, прислушиваясь к песне двигателя, и удивлялся, как долго надо идти. Раньше он подъезжал на своей машине прямо к проходной, а теперь до неё шагать и шагать.

На ажурной арке прикреплён макет ордена Ленина, которым награждён заводской коллектив. Большими позолоченными буквами указано, что завод носит имя Соколова.

В проходной Соколов обратился к начальнику охраны:

– Как позвонить Воробьёву Николаю Афанасьевичу?

– Не каждый день он бывает на заводе, – ответил тот. – Вы лучше поезжайте в Наркомат. Там скорей застанете его.

Сев в такси, Соколов доехал до Кузнецкого моста. В просторном бюро пропусков Наркомата государственной безопасности он подошёл к первому окошку, за которым сидел лейтенант.

– Мне нужно повидать по очень важному делу товарища Воробьёва.

– Ваши документы!

Соколов протянул в окошко паспорт Евдокимова.

– Придётся обождать, – с безразличным видом сказал лейтенант и захлопнул окошко.

На стульях вдоль стены устроилось несколько человек, ожидающих вызова. Соколов огляделся. Женщина с заплаканными глазами забилась в угол. Двое солидных мужчин с портфелями, как видно хозяйственники, перешёптывались.

Пожилой майор-артиллерист спокойно читал газету, а молодой капитан с голубыми петлицами на шинели нервно шагал взад и вперёд, ежеминутно поглядывая на ручные часы. Соколов ему посочувствовал. Ждать было томительно. Прошло минут сорок, и лейтенант из окошка крикнул:

– Евдокимов! Пожалуйста!

Он протянул паспорт с вложенным в него пропуском.

– Идите через улицу во второй подъезд. Вас там встретят.

Дежурный офицер долго держал его документы. Несколько раз он поднимал глаза на Соколова и потом рассматривал фотографию на паспорте. Соколов с ужасом подумал, что карточка Евдокимова очень мало похожа на него самого. Как он об этом не вспомнил раньше! А вдруг не пустят? Он сделал выразительный жест, показывая, что сбрил бороду. Офицер недоверчиво улыбнулся, повернулся к стоявшему рядом старшине, поговорил с ним вполголоса и наконец громко сказал:

– Проводите!

Старшина поднялся с Соколовым на лифте, провёл его по пустому коридору, остановился у двери с трёхзначным номером и попросил обождать. Он вошёл в кабинет и через минуту распахнул дверь:

– Просят вас!

Из-за большого письменного стола встал и шагнул навстречу высокий дородный человек в сером штатском костюме. Это был полковник государственной безопасности Николай Афанасьевич Воробьёв. Соколов сразу узнал его чисто русское, добродушное и вместе с тем волевое лицо. «Вот этому всё можно рассказать, – подумал он. – Этот всё поймёт и решит».

Воробьёв внимательно осмотрел Соколова сочувствующим взглядом. Он начал с вопроса:

– Паралич?

– Таёжный энцефалит, – запинаясь, ответил Соколов. – Заразился я недалеко от места, где произошла катастрофа с «Кречетом».