Конфликт интересов элит вел к бесконечной череде казней. Таков был имперский ответ на роковую нестабильность системы власти от Хорасана до Сирии. Следует признать, что прежняя агрессивная установка на тотальное уничтожение враждебных элит сменилась выборочными казнями. Включение в Pax Mongolica осуществлялось через участие в праздничных курултаях (представленных во всем своем великолепии на миниатюрах). Империя требовала регулярного подтверждения лояльности, гарантируя в ответ сохранение статуса. Таковы были правила игры. Что же мешало местным элитам соблюдать их? Глубинное расхождение структур повседневности Империи и Халифата. Несовпадало все, начиная от календарей и праздничных дат, и заканчивая методами лечения; а практика наказания трупов, восходящая к обычаю разорения могил политических противников[121], внушала мусульманам ужас{71}. Тезис Л. Додхудоевой о том, что монголы стремились к подражанию арабским халифам и иранским шахам, вызывает некоторые сомнения.
Интересовались ли монголы иранскими легендарными династиями? Монголы интересовались только собственной генеалогией, которая в их политической системе была единственным основанием для притязаний на власть. Спрашивается, на кого была рассчитана визуальная пропаганда монгольской идеологии? Адресатом были представители родовой знати, подчинившейся монголам, и обязанной подтверждать свой статус на ежегодных курултаях. По сценарию курултаи строились как визуальная демонстрация монгольской мощи. Непременное присутствие на этих торжествах чужеземной знати символизировало имперский космос. В имперской системе знаков миниатюры с парадными сценами вторичны, а первична обязательность ритуала. На мой взгляд, никакой проблемы интегрирования завоеванных территорий в единое государство перед Чингизидами не стояло. Проблемы с мятежными территориями решались с помощью оружия, а не методами политической пропаганды. При ильхане Газане (1295–1304) визуальная пропаганда призвана была компенсировать реальное сокращение карательного потенциала центральной власти.
К декларациям отнесем и победную риторику Рашид-ад-дина в письме к одному из его сыновей, которые, как известно, управляли провинциями. В письме говорится о подготовке зимних запасов для двора (одежды, тканей, меховых изделий, благовоний, съестных припасов). Тем не менее, обойтись без славословия в адрес Газана вазир не может: «Все садры и знать европейских полуостровов, таких, как Стамбул, Бундук (Венеция) и другие, вносят харадж и джизию подобно тому, как они давали [их] халифам Аббасидам — Харун ар-Рашиду, Мамуну, Му'тасиму, Васику и Мутаваккилю, и установили, что каждый год без задержки и промедления они посылают харадж и джизью в столицу Тебриз. Та [же] группа непокорных, которые долгие годы и длительное время искали убежища в высоких горах и крепостях и Цикто из падишахов и султанов не приводил их в ярмо повиновения и на широкую дорогу союза, все [они] из-за страха перед силой и из боязни могущества Ильханов толпами подобно волнам напади на берег повиновения и [послушания] приказам, [гонимые] валом моря нападения. [К тому же] теперь час за часом и мгновение за мгновением со стороны Сиджистана и Кабула прибывают посланцы, гонцы и ильчи, [сообщая], что государи Синда хотят носить ожерелье заботливости и хотят быть увенчаны венцом покровительства шаха, войти в круг младших и в разряд слуг [ильхана] и сделать вилайет Хинд завоеванным вельможами шаха. [Так вот, на основании всего этого] раб его величества хакана [Газан-хан] — да сделает Аллах вечным царство его»! — окончательно решил, что эту зиму он соизволит расположиться на зимовку в Карабаге, а когда согревающее мир солнце, [придя в созвездие] Хамал (Созвездие Овна), которое является домом его величия, веянием весеннего ветра и каплями [дождя] из угла глаз мартовских облаков оденет землю зеленым шелком, а горы — пурпурным плащом и мир с приходом весны получит новую жизнь и полное исцеление, [тогда] он направится в Хорасан и на лето расположится лагерем в области Нишапура. На следующую же зиму, собрав армии и войска государства Ирана, он выступит в сторону вилайета Синд и с помощью обладающей справедливостью благосклонности и сжигающего мир гнева приведет к покорности и подчинению государей стран Хинда» (Рашид-ад-дин. Переписка. № 34). Этот широко разрекламированный поход на Индию так и не был реализован.
На персидских миниатюрах в торжественных церемониях ильхан сидит на троне со старшей из жен. Статусы их равны. Это исключительно монгольское явление, персидских царей не изображали с женами в сценах государственных ритуалов. Ильханские миниатюры отражают реальное положение вещей, о подражании персам говорить не приходится. В строго иерархической вертикали Монгольской империи правая мужская сторона «уравновешивалась» левой женской. Вот как располагался двор на первом пиру после коронации великого хана Мунке в 1251 г.: «Государь мира сидел на троне, по правую его руку — царевичи, стоявшие толпой, точно созвездие Плеяд, и семь его высокопоставленных братьев чинно стояли перед ним, по левую руку сидели жены, подобные райским девам, а среброногие кравчие [принесли] жбаны с кумысом и вином и обносили [всех] кубками и чарами» (Рашид-ад-дин. Т. II. С. 133). Марко Поло также пишет, что на пиру великий хан сидит на троне выше всех, слева от него сидит старшая жена, а ниже — другие женщины, по правую же руку располагаются сыновья (Марко Поло, с. 111)[122]. Женщины обязаны были носить сложный головной убор богтак[123]. Богтак выступает как женский эквивалент сложной мужской прически. И подобно тому, как форма последней была одинаковой для всех мужчин от императора до рядового воина, так и форма богтак была одинаковой для всех женщин в империи. Разумеется, что речь идет о женах, чьи мужья состояли на военной или административной службе у великого хана. В обозначенной перспективе богтак представляется не столько модным головным убором, сколько социальным знаком. Ношение богтак означало превращение женщин тех или иных племен и народов в истинных «монголок», т. е. было знаком приобщения к престижной социальной среде. Богтак был одним из зримых предметов-образов складывающейся имперской культуры на всем ее широком пространстве от Китая до Восточной Европы. У монголов действовала система предписанных браков[124]. Роду цариц принадлежала реальная власть. Носительницы богтак участвовали в принятии важных решений, что было удивительным для египетских дипломатов. В энциклопедии ал-Калкашанди сказано: «А жены этих [ханов] принимают участие в управлении, и повеления исходят также и от их имени, как у тех, и [даже] более того. Исключение составляла разве что Багдад [-ха-тун], дочь Чобана и жена Абу Са'ида Бахадира ибн Худабанда, потому что не было того, кто смог бы не подчиниться ее повелению. Говорит утверждающий решения аш-Шихаби ибн Фадлалла: я познакомился со многими документами, исходившими от владык этой страны со времен Берке и позже. В них писалось: «Мнения [ханских] жен и эмиров сошлись на следующем» — и тому подобное»[125]. Изображению ильханов с женами соответствуют аналогичные изображения юаньского двора, в частности на мандале Ямантака видим императоров Туг-Тэмура (1329–1332) и Кусэлэ (1329) и их супруг, соответственно, Budasiri и Babuśa.
Сведения источников содержат указания на коллективный характер управления империей со стороны членов «золотого рода» (altan uruq) Чингис-хана. Персидский историк Джувайни поясняет: «Хотя власть и империя с виду принадлежат одному человеку, а именно тому, кто наречен ханом, однако в действительности все дети, внуки и дядья имеют свою долю власти и имущества». Критические оценки Рашид-ад-дина показывают, как выглядела ситуация с «родовой собственностью» при ильхане Газане. Повседневность была наполнена борьбой за символические знаки, открывавшие доступ к реальным ресурсам. Статус человека удостоверялся ярлыком и пайцзой. Монгольская система управления в мирных условиях вела к бесконечной череде срывов, что оборачивалось деструкцией и хаосом, о чем со знанием дела пишет вазир Рашид-ад-дин.
