Если показания Рамзина получат подтверждение и конкретизацию в показаниях других обвиняемых (Громан, Ларичев, Кондратьев и К° и т. д.), то это будет серьёзным успехом ОГПУ Так как полученный таким образом материал мы сделаем в той или иной форме достоянием секций КИ и рабочих всех стран, проведём широчайшую кампанию против интервенционистов и добьёмся того, что парализуем, подорвём попытки интервенции на ближайшие 1–2 года, что для нас немаловажно. Понятно?

Привет! И. Сталин».

Второй — обращение прокурора Верховного Суда СССР П. А. Красикова тоже к И. В. Сталину, и касалось оно не только определения подсудности, но и просьбы прокуратуры определить партийный орган, который будет осуществлять непосредственное руководство процессом:

«30 октября 1930 г. Совершенно секретно

Лично Генеральному Секретарю Ц. К. ВКП(б)

Уважаемый Иосиф Виссарионович!

По информации ТАСС от 27/Х-с. г. дело Рамзина и др.[>] имеющее исключительное значение, передаётся Верховному Суду без точного указания, какому Верховному Суду поручено будет это дело слушать. Как по существу — дело это по своей значимости для широких кругов С. С. С. Р. и за границей, так и формально — по Конституции, необходимо подразумевать Верховный Суд С. С. С.Р, независимо от вопроса о составе присутствия и государств [енного] обвинения] на процессе, подобно тому, как это было на Шахтинском процессе.

Если находите моё мнение правильным, прошу сделать распоряжение выслать мне относящиеся к этому вопросу необходимые для ориентации Прокуратуры материалы и постановления Ц. К., а также найти целесообразным установить мою постоянную связь, поскольку это требуется интересами дела, с тем политическим органом, который будет руководить процессом.

С коммунистическим приветом П. Красиков»

(Д. 354. Л. 189. Машинописный подлинник на бланке Прокурора Верховного Суда СССР, подпись-автограф. Слова «Сов. секретно» «Лично» написаны вверху рукой Красикова. Дата «30/Х1930 г.» и номер «№ 00720517» документа — также от руки в графах бланка. На поле слева рукописная помета «Дать по составлении ответ <…>» (неразборчиво)).

Вы можете вполне резонно поинтересоваться, какую роль в судебной системе СССР Конституция страны отвела Генеральному Секретарю ЦК ВКП(б). Ответ нам с вами хорошо известен, но если император Всероссийский, в силу существовавшего закона, действительно мог пересмотреть постановленный приговор в сторону его смягчения, что происходило повсеместно, то высший партийный руководитель СССР в 1930 году действовал заметно скромнее — с фирменной улыбкой на усталом лице, попыхивая курительной трубкой, он просто по-товарищески советовал председателю Верховного Суда хорошо подумать о политических последствиях того или иного решения.

Практически сразу же за публикацией стенограммы судебного заседания по обвинению членов Промышленной партии в саботаже и диверсиях, завершившегося 13 декабря 1930 года, «Правда» опубликовала фельетон Бориса Пильняка «Слушайте поступь истории»: «Процесс закончен. Мертвецы сказали свои последние слова, когда их слушали — именно мертвецы, а не смертники. И надо сказать, как слушали эти последние слова мертвецов те полторы тысячи людей, которые были в зале суда в этот час последних слов. Мертвецы, убитые не пулей, но приговором истории, всё же были живыми, у них двигались руки, на глазах у них были слёзы, они говорили в смертной тоске. Каждый в зале, конечно, не мог не подумать о смерти. Лица слушавших были внимательны, только ощущения смерти не было в зале — иль было ощущение освобождения от тысяч, от миллионов смертей, которые стояли за спинами этих мертвецов. Зал слушал так, как слушают лекции, где требуется не ощущать, но понимать. Мертвецы клали себя на все, которые возможны, лопатки пощады».

Пожалуй, один из самых знаменитых советских диссидентов А. Д. Синявский (Абрам Терц) вполне серьёзно обсуждал влияние классицизма на развитие принципа социалистического реализма в советской литературе: «Начиная с 30-х гг. окончательно берёт верх пристрастие к высокому слогу, и в моду входит напыщенная простота стиля, которая свойственна классицизму. (…) Многие слова стали писаться с большой буквы, аллегорические фигуры, олицетворявшие абстракции, сошли в литературу, и мы заговорили с медлительной важностью и величественной жестикуляцией». Действо, которое разворачивалось на суде в Колонном зале Дома Союзов, и спектакль на сцене МХАТа, совсем рядом, мало чем отличались друг от друга. «Весь мир — театр, все люди в нём актёры…»

Во время показательных судебных процессов профессиональная игра на публику периодически дополнялась самодеятельными выступлениями политических назначенцев, затем уже перформанс воспроизводился на массовых митингах и собраниях, конференциях и партхозактивах. В зависимости от замысла «режиссёров-постановщиков» суда варьировались как формы публичности, так и количество участников и их состав. Постепенное превращение судебного процесса в политическое шоу способствовало развитию этого жанра: участники в ряде случаев могли смело отходить от написанных заранее текстов, позволяли себе импровизацию, демонстрировали высокое актёрское мастерство.

Прокурор РСФСР Н. В. Крыленко в заключение своей программной статьи «Классовая борьба путём вредительства» в феврале 1930 года подчеркнул: «Для буржуазной Европы и для широких кругов либеральствующей интеллигенции может показаться чудовищным, что советская власть не всегда расправляется с вредителями в порядке судебного процесса. Но всякий сознательный рабочий и крестьянин согласится с тем, что советская власть поступает правильно». [2.9]

Довольно скоро показательные судебные процессы в отношении «врагов народа» стали неотъемлемой частью советской системы правосудия. Будет исправлена и досадная «ошибка», допущенная в отношении самого товарища Н. В. Крыленко. По иронии судьбы старого большевика, наркома юстиции, доктора права и автора более 100 научных работ осудят за участие во вредительской организации с 1930 года. Во время предварительного следствия он содержался в Бутырской тюрьме в одной камере вместе с уголовниками, сокамерники определили бывшему прокурору место под нарами. Как «троцкист и вредитель» Николай Крыленко был приговорён к высшей мере наказания. Приговор в его отношении привёл в исполнение лично председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР армвоенюрист В. В. Ульрих.

В качестве эпиграфа к своему роману «Мастер и Маргарита» Михаил Булгаков выбрал цитату из «Фауста» Гёте, в собственном переводе: «Так кто ж ты, наконец? — Я — часть силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Впрочем, есть на эту тему ещё одно, правда, не буквальное высказывание Николая Асеева в новелле «Охота на гиен»: «Желудок — их главный орган, ему они подчиняют все желания и стремления. Однако в удовлетворении его требований они вовсе не мирятся на простой пище. Их требования велики, и в душе они считают себя князьями мира, обойдёнными славой и властью лишь по воле несправедливой судьбы. (…) Их желудок разнежен и сладострастен, как скрипка, хотя в то же время приспособлен и к самой грубой еде. Но венцом их вкусовых ощущений остаётся всё-таки падаль, тронутая тлением. Это и утверждает их в необычайности их вкуса, в отличие его от простых аппетитов. Они считают это отличием, оставленным на них забывшей их судьбой. И они льстят этой судьбе, глотая придорожную пыль, ища горькое сладострастие в собственном унижении, пресмыкаясь так судорожно, что в самом пресмыкательстве этом видна вся острота их самовлюблённости, их высокой оценки самих себя, безудержного обожания каждого своего движения, которое они доводят до эпилептической напряжённости, до сведённости одержимого.

Они проходят среди обычных людских фигур почти что серыми тенями, стараясь не отличаться от окружающего, не выделяться из него, чтобы не заметил никто их щипцами стиснутых челюстей с клокочущей слюною сладострастия. Они опасны (…) вся их сложная, страшная и с виду такая безопасная структура, таящая острые зубы мелкого хищника, ворующего без риска, вредящего с оглядкой, осмотрительно, но тем более гнусно и подло». (Асеев Н. Н. Собр. соч. в 5 томах. Т. 5. М.: Художественная литература, 1964).