В пьесе Ю. Олеши «Список благодеяний», посвящённой жизни русских эмигрантов во Франции, по мнению драматурга — исключительно неустроенной и бестолковой, активно действуют сотрудники ИНО ОГПУ с одинаковой, судя по всему для конспирации, фамилией Федотов.

По её ходу одна из героинь — актриса Лёля Гончарова — собирается в заграничную поездку, но её сосед по коммунальной квартире Баронский посчитал, что таких, как она, выпускать из СССР не следует:

«Баронский. Вы никуда не уедете. Я всё расскажу, и вас не выпустят. <…> Нужно наказывать таких, как вы. <…> Я говорю, что я Гепеу вызываю…».

Другой персонаж — сотрудник советского полпредства в Париже Лахтин — терпеливо объясняет всё той же Гончаровой (она всё-таки уехала), в чём её вина перед советской властью: «Я верю, что дневник у вас украли и без вашего ведома напечатали. Но если [бы] его не было, то его нельзя было бы украсть. Ваше преступление в том, что вы тайно ненавидели нас…» (Ю. Олеша. Пьеса. Список благодеяний)

В поздней редакции произведения оставшаяся в Париже Лёля унижена и оскорблена, и, естественно, погибает.

После премьеры А. П. Селивановский на страницах «Литературной газеты», где он был главным редактором, клеймит драматурга изо всех сил в «Открытом письме Ю. Олеше», задаёт ему риторический вопрос: «С кем же вы, Олеша?», который мог довести автора до вполне конкретного срока.

Примерно через месяц после премьеры «Списка благодеяний» на сцене театра Мейерхольда, 8 июля 1931 года, появляется рецензия на пьесу популярного критика Эммануила Бескина, в которой тот писал: «Олеша завершает в социально-эпигонствующих, хоть и ярких по выразительности формах исторический путь оскудевающего интеллигента после народнического периода. Самым характерным для этой интеллигенции была ее раздвоенность, гамлетизм. Проклятое „быть или не быть“ — куда, с кем. С одной стороны, традиционно-либеральный „бунт“ против древнерусской силы, гнетущей „свободу“ и „разум“, с другой — боязнь оскала классовых зубов пролетариата, всякий раз, когда он выступал как историческая сила и ломал рационалистически-розовые схемы этой самой интеллигенции» (Бескин Эм. О флейте Олеши и нетленных мощах Гамлета // Советское искусство. 1931. 8 июля. № 35 (107). С. 3). С критиком не согласиться трудно — пьеса вскоре была запрещена.

Об арестах или высылке в СЛОН в драматических произведениях говорили как бы между прочим. Часто оставалось до конца неясным, за что, собственно, был репрессирован тот или иной сценический персонаж. Так, попадает под арест Георгий Богородский из пьесы К. А. Тренёва «Жена», которого, правда, вскоре выпускают из СИЗО. Сослан на Соловки кулак-расхититель из трагифарса А. Афиногенова «Гляди в оба!», изобличённый бдительным пионером.

В пьесе Бориса Ромашова «Бойцы» по доносу военспеца Ленчицкого арестовывают его дальнего родственника и бывшего сослуживца Базаева, прибывшего в СССР из-за границы для преподавательской работы. Жена Базаева, Елена Андреевна, приходит за помощью и объяснением причин ареста к командиру корпуса Гулину, своему старинному другу, некогда в неё влюбленному:

«Гулин: Ваш муж, мне передавали, рискованными поручениями занимался или хотел заняться. <…> Советую и вам, голубушка, в это дело не мешаться».

Арест становится рядовым явлением повседневной жизни для абсолютного большинства людей вне зависимости от их места во властной иерархии.

В той же пьесе А. Афиногенова «Ложь» одна из героинь утешает своего брата: «Ты, Витя, не горюй… Вон одного нашего инженера на десять лет сослали, а три года прошло — встретила его в трамвае, выпустили за хорошее поведение. Потому что у нас своё государство: сами сажаем — сами выпускаем… Ты ещё молодой…»

В 1924 году Николай Эрдман сочинил свою первую большую сатиру «Мандат» для театра В. Э. Мейерхольда. По ходу действия её герой — советский обыватель Гулячкин (его играл Эраст Гарин) — выписал себе мандат с такими исключительными полномочиями, что стал бояться сам себя. После чего заявил, что с таким документом он «всю Россию перестреляет!»

Комедия шла в ГосТиМе в течение пяти лет с ошеломляющим успехом: только за первый год постановки зрители увидели её 100 раз. Э. Гарин вспоминал о разительных изменениях в восприятии публики отдельных сцен, особенно когда его персонаж произносил в зал ставшую афористичной реплику: «Мамаша, если нас даже арестовывать не хотят, то чем же нам жить, мамаша? Чем же нам жить?»

При этом надо сказать, что повседневная деятельность чекистов была не менее насыщена, чем её такое активное сценическое воплощение.

Генеральный комиссар госбезопасности Г. Г. Ягода сказал участникам одного из совещаний афористичную фразу: «Разведчиком надо родиться, как поэтом».

Общество пока ещё без истерического восторга, вполне адекватно, но с глубоким пониманием воспринимало практически ежедневную информацию в газетах о приговорах по резонансным делам вредителей, шпионов и саботажников. Огромный пропагандистский эффект имели открытые судебные процессы Трудовой крестьянской партии, Промышленной партии, меньшевистского «Союзного бюро», по Шахтинскому делу и др.

Судебный процесс по обвинению 49 вредителей, которые в Шахтинском районе Донецка организовали террористическую организацию, тоже проходил в Москве 18 мая — 5 июля 1928 года и тоже был феерически масштабным. На следующий день после оглашения обвинительного приговора во всех центральных газетах, в том числе в «Комсомольской правде», было напечатано стихотворение Владимира Маяковского «Вредитель»: