Дело об изнасиловании комсомолки — типичный эпизод из богатой криминальной жизни Северной столицы — теперь стало политическим. 16 декабря 1926 года в самом большом зале Губсуда, вмещавшем свыше 400 человек, начались заседания по делу «чубаровцев». К началу судебного процесса общественное настроение в Ленинграде, да и во всей стране, по поводу резонансной бандитской выходки благодаря усилиям партийных СМИ было накалено до предела. Ежедневно ленинградские газеты публиковали гневные письма горожан с требованием «калёным железом истребить хулиганов», на суде присутствовали журналисты центральных газет, к освещению хода разбирательства подключены «Окна РОСТа». В одном из репортажей «Из зала суда» подчёркивалось: «Экспертиза показала, что Любовь Б. до изнасилования была девственницей. Лица, знавшие потерпевшую, удостоверяют, что она отличалась спокойным и положительным характером».

«Известия ВЦИК», 14.10.1926. «В 3 часа 40 минут ночи 22 августа (1926 года. — Ред.) в управление милиции явилась Любовь Б. и заявила, что около 11 часов вечера в саду завода „Красный кооператор“ (быв. Сен-Галли) её изнасиловали более 30 хулиганов. Организованная облава задержала Кочергина, Ситникова, Иванова Г., Холманова Г, Иванова П. Любовь Б. шла вечером из дома к своим знакомым. Около Чубарова переулка её схватили за руки трое неизвестных и повели в сад, где стали насиловать. (…) Всё время подходили новые группы, которые продолжали её насиловать. (…) Любовь Б. неоднократно теряла сознание, и для приведения в чувство её дёргали за волосы, трясли, щипали. (…) Обвинение предъявлено 21 человеку».

Многие исследователи советского уголовного права считают, что эта дикая история стала одной из предпосылок для формирования основных принципов судебной практики в грядущих политических процессах 1930-х годов, и вот почему:

Прежде всего рассматриваемое преступление было отнесено законодателем к гл. 5 УК РСФСР «Преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности». Отнесение понятия «хулиганство» к преступлениям, ответственность за которые определялась положениями данной главы, вряд ли было юридически оправданным, так как объект уголовно-правовой охраны в этой части Кодекса лишь частично соответствовал содержанию данного преступления. В ст. 176 УК РСФСР хулиганство определялось как «озорные, бесцельные, сопряженные с явным проявлением неуважения к отдельным гражданам или обществу в целом действия» [2.15].

Конечно, такие выражения, как «озорные» и «бесцельные» для диспозиции уголовной статьи, выглядели как-то слишком жизнерадостно. Подобная формулировка не могла не вызывать серьёзных вопросов — специалисты относили её к категории «пробельных», так как она «стремилась исчерпать все возможные объекты нарушения».

Во-первых, у юристов возникали возражения по поводу указания на бесцельность действий, в то время как из основ уголовной психологии хорошо известно, что любой акт девиантного поведения осуществляется вследствие сложной интеллектуально-волевой деятельности и имеет соответствующую мотивацию и направленность. Далее, не меньшие споры вызывало регулирование законодателем субъективной стороны хулиганства, под которым понималось проявление неуважения не только по отношению к обществу, но и открытая демонстрация пренебрежения к отдельным гражданам. Подобное дополнение к понятию хулиганства существенно искажало его содержание, перемещая акценты с охраны общественных отношений в сфере общественного порядка на межличностные взаимоотношения.

Ст. 176 УК РСФСР:

1) не различала понятий «озорство» и хулиганство;

2) не видела в хулиганстве особого преступления, а возможное свойство некоторых или даже многих преступлений;

3) не давала, да и не могла дать из-за практической невыполнимости п. 2 определения хулиганства как самостоятельного и законченного состава преступления;

4) не различала действительных проявлений хулиганства от действий, которые только имели только его отдельные признаки.

Вдобавок ко всему существовала возможность за определённые хулиганские действия привлекать нарушителей не к уголовной, а к административной ответственности, что давало право правоохранительным органам в ряде случаев ограничиваться составлением административных протоколов, что в определённых условиях порождало безнаказанность хулиганов.

В это же время в Москве II сессия ВЦИК приняла новый Уголовный кодекс в самой суровой редакции за всю историю советского законодательства — в Кодексе было уже 46 «расстрельных» статей.

Теперь хулиганские действия, совершённые впервые, рассматривались как административно-правовой деликт, наказываемый принудительными работами или штрафом. Из понятия хулиганства было исключено указание на бесцельность действий, как и проявление неуважения к личности, что более соответствовало правовой природе рассматриваемого преступления. Наряду с этим ст. 176 УК 1926 года дополнилась второй частью.

Квалифицирующими обстоятельствами преступления были признаны совершение хулиганских действий повторно, а равно «их упорное непрекращение», несмотря на предупреждение органа милиции или иного органа, на который возложена обязанность поддерживать общественный порядок. [2.63]

Подсудимые на судебном процессе по обвинению «чубаровцев».

Кадр из фильма «Суд должен продолжаться». Режиссёры Е. Дзиган, Б. Шрейбер. Оператор Н. Наумов-Страж. Белгоскино. 1930

Таким образом, за групповое изнасилование девушки, в котором участвовали 30 человек, уголовникам грозило максимум 3–5 лет лагерей, но с таким вариантом приговора партийное руководство города, как и «подогретая» общественность, согласиться никак не могли. В партийные, комсомольские организации Ленинграда и центральные СМИ уже поступили несколько сотен писем от граждан, собраны более 60 000 подписей под обращением с требованием смертной казни для преступников.

Первоначально обвиняемых признавали подсудными по статье «нарушение половой неприкосновенности», но по ходу судебного следствия суд переквалифицировал состав преступления с хулиганства на преступление против порядка управления — политический бандитизм, который, согласно УК РСФСР, уже относился к категории тяжких государственных преступлений. По ст. 76 УК «Организация или участие в бандах, вооружённых шайках и организуемых бандами разбойных нападениях, ограблениях и налётах на советские и частные учреждения и отдельных граждан» такие преступные действия квалифицировались как «содержащие угрозу советской законности». Важным было и то обстоятельство, что общественный обвинитель в своей речи на суде подтвердил общее правило, что право преследует преступников не за их преступления, а за тот вызов, который они бросают государству и самому правопорядку: «Политический смысл „чубаровского процесса“ именно в том, что советский суд борется не столько с „чубаровцами“, сколько с „чубаровщиной“, что советское общество требовало высшей меры социальной защиты против тех, кто напал на него и нанёс ему чувствительный удар».

Прокурор Ленинградской губернии И. А. Крастин (Крастиньш) придерживался аналогичной позиции, когда обосновывал применение к подсудимым «высшей меры социальной защиты»: «Нужно ли говорить, что в этом процессе основным преступлением является не изнасилование гражданки Б-вой, хотя совершенно ясно, что произошло насилие над женщиной». Из его заключительной речи были очевидны допущения следствия для того, чтобы обвинить насильников в участии в ОПГ, которую прокурор назвал террористической организацией, имевшей целью «преступление против порядка управления».

Очевидно, что для расследования подобных преступлений были вполне традиционными как учёт существовавшего общественного мнения, так и политизация совершённого преступления, что в данном случае можно считать справедливым, но увы, не имеющим отношения к правосудию.

Принципиальной являлась и позиция защиты в ходе судебного процесса. Помимо стоящих на милицейском учёте хулиганов, на скамье подсудимых оказались рабочие завода «Кооператор», в том числе пять комсомольцев, имевших хорошие характеристики с места работы. Один из них — Павел Кочергин — вообще, был кандидатом в члены ВКП(б) и комсоргом на предприятии. Кстати, его родной брат, который в своих показаниях попытался выгораживать бандитов, получил тюремный срок за дачу в суде заведомо ложных показаний.