Капитан от этого трюка порозовел.

— С такими орлами никто нам не страшен!

Кто-то из орлов прошептал:

— Кроме нас самих!

По платформе они шли втроем плечом к плечу.

Мукин, Букин и между ними Дукин. Голова Дукина болталась как маятник. Да и весь он был какой-то вялый.

Проводница сказала: «Ваш товарищ, я вижу, хорош!»

Она была не права. Дукин был плох. Настолько плох, что был сильно умерши. Час назад, отмечая конец командировки, весело выпивали. И вдруг Дукин дернулся и затих. Сердце не стукало, хотя простукали со всех сторон.

За час до отъезда в чужом городе оформить факт смерти — проще умереть самим.

Мукин сказал:

— Не вовремя Колька это затеял. Выход один: сядем в поезд, довезем, а дома похороним по-человечески.

В купе покойника уложили на нижнюю полку, накрыли простыней и загрустили. Начали вспоминать о мертвом только хорошее, но без водки выходило как-то неискренне.

Поезд тронулся. Заботливо накрыли покойника с головой, чтобы свет не беспокоил, и пошли друзья по несчастью в вагон-ресторан, помянуть товарища. С каждым тостом отчетливей понимая, какого человека они потеряли.

А в это время на станции Вязино в траурное купе вошел сержант Штукин.

Когда он, насвистывая, прилаживал наверх чемодан с металлическими уголками, поезд качнуло, чемодан спикировал углом в лоб спящего внизу человека. Для живого это бы было смертельной травмой, а покойник даже не шелохнулся.

— Гражданин!

У Дукина с белого лица сползла простыня и театрально откинулась ручка.

— Вышел на гражданку, чтобы убить человека! Кранты!

Человек в отчаянии принимает нестандартные решетя.

«Двум смертям не бывать!» — бормотал Штукин, выкидывая мертвое тело в распахнутое окно.

Сержант закрыл окно и сел с чувством выполненного долга.

Из ресторана в приподнятом мрачном настроении вернулись друзья по несчастью.

— О, нашего полку прибыло!.. А где то, что слева лежало… в смысле — товарищ отсюдова?

— Вышел! Меня зовут Сашей, а вас?

— Очень приятно. Позвольте, Саша, куда вышел?!

— В коридор. Ну не в окно же! — улыбнулся как мог Штукин. — Давайте за знакомство! — Сержант достал из треклятого чемодана литровую бутыль спирта и палку колбасы.

Пили молча, пока спирт не снял напряжение.

— А какие были его последние слова, когда выходил? — поинтересовался Мукин.

— Счас вспомню… Ага. Он так сказал: «Чего-то жить надоело. Пойду покурю». Берите колбаску.

— А Петя вроде бы не курил?

— Он так и сказал: «Я не курю… но тут, пожалуй, зазришь». Он весь белый был. Что у вас с ним произошло, если не секрет?

— А что у нас с ним могло произойти? Может вы его чем-то задели?

— Аккуратно чемоданчик закинул наверх, чтоб его не задеть. Давайте третий тост, за тех, кто сейчас курит! Не чокаясь!

Все трое встали, перекрестились, молча выпили

Сержант сказал:

— У меня был товарищ. На учениях ногу сломал. Так я его на себе пять километров. Он просил: «Пристрели меня, пристрели!» Как это пристрелить друга, когда боевые патроны не выдали?! А получилось, спас человека. Выпьем за дружбу.

— А чего Петр одну сигарету все курит и курит? — хитро спросил Букин.

— А бывает… окурок такой прилипучий… ты его выкидываешь… и по инерции сам вместе с ним…

Тут распахнулась дверь… и вошел живой Дукин.

Вид у него был такой, будто им растапливали паровозную топку.

Все трое были уверены, что Дукин мертвый. Спьяну сообразив, что встретились с ним на том свете, без сознания попадали на пол.

Дукин вызвал проводника, всех привели в чувство, забинтовали.

Пассажиры смотрели с ужасом. Со стороны казалось: только одно их купе сошло с рельсов.

Слава богу, спирт еще был.

Дукин рассказывал:

— У меня это третий раз в жизни. Когда самогон закусываю чесноком с горчицей и хреном, какой-то тромб образуется. Теряю сознание на два часа. Будто умер. Один раз родня с горя чуть не закопала! Спасает только сильная встряска организма. Спасибо, что из поезда выкинули.

— Все, что могли, друг!

Сам в журнале прочел: в Японии в продажу поступили роботы для работы по дому.

Мне лично не по карману. Тут из ломбарда фамильную ложечку из серебра не выкупить!

Пишут: робот готовит убирает, стирает, по телефону говорит: «Извините, меня нету дома, а что мне передать?»

И с ним можно разговаривать. Душу выкладываешь, а из отверстий его слезы капают, изнутри вздыхает.

Не знаешь, какое принять решение, — робот тыщу вариантов переберет и наиумнейший выложит. Практически дома жена мозговитая на полупроводниках. Робот и внешне симпатичная. Его под женщину округляют. Не робот а роботяга получается. Назвали «цунамочка».

Со всеми делами. Можно заказать в виде блондинки, шатенки, брюнетки.

Я вам говорю: все дела! Хоть как у Елены Константиновны!

Кнопочку на затылке нажал — она ножку показывает, глазки строит.

Я вам говорю: «все дела, все! Причем ты лежишь, кнопочки, как на баяне, перебираешь, а все происходит.

Такая в доме роботяга, тебе абсолютно ничего делать не надо. Лежи пластом японским, в потолок плюй!

Кнопку нажал, и она за тебя плюет в потолок.

Японки живые забастовали — на них спрос резко уменьшился. А кому охота с живой бабой связываться, когда за те же деньги все удовольствия беспрекословно и в момент!

Но через месяц японские мужики застрочили на фирму жалобы.

Мол, им жить не хочется вообще и с этой роботягой в частности.

А там программа заложена: против тебя никогда! Рявкнешь — молчит! Послал — ушла! Бьешь — не бьется! То есть взаимностью не отвечает. И помириться с ней невозможно оттого, что никак не поссоришься.

А хорошо человеку бывает, только, если до того было нехорошо.

Японцы это просекли, концы в роботе перепаяли и новую модель выкинули. Ничего, дрянь, не делает. Орет как умалишенная. Чужих мужиков в дом тащит! Чуть что — током по лицу бьет! Зато ровно в двенадцать по японскому времени эта зараза вырубается и до семи утра отключается полностью.

Пишут, с двенадцати до семи японцы от счастья плачут. Семь часов непрерывного кайфа!

Я подумал: выходит, живем не хуже японцев.

Моя Катька — та же цунами. Под горячую руку и зашибить может. Но в двенадцать ночи как штык вырубается и до семи как убитая спит.

Эти семь часов полным японцем себя ощущаю!

В номере южной гостиницы немолодая женщина переодевалась ко сну. Сняла платье, вздохнув, пересчитала морщинки на лице… и вскрикнула. В зеркале через незакрытую дверь в коридор пялился, сидя в кресле, мужчина.

Прикрывшись халатом, женщина кинулась к двери. Мужчина сидел не мигая.

— Обнаглели! — женщина захлопнула дверь. — И хоть бы пошевелился! Неужели я так выгляжу, что на меня можно смотреть как на стену? — Она приоткрыла дверь.

Мужчина не шелохнулся.

— Ну погоди! Ты у меня вздрогнешь, скотина бесчувственная!

Женщина распахнула дверь настежь и сняла лифчик.

Мужчина зевнул.

— Можно подумать, сам Ален Делон! — женщина стянула трусики. — Получай, гад!

Мужчина сплюнул и пошел по коридору.

— Хам! — женщина зарыдала.

Мужчина обернулся:

— Простите, если чем-то обидел. Я почти ничего не вижу.

Женщина облегченно вздохнула:

— Слепой, а подглядывает!

У Николая Ивановича, как у каждого интеллигентного человека, к пятидесяти годам подоспел остеохондроз: по утрам спину тянет. Руку протянуть поздороваться — от боли лицо перекашивает, а у людей ощущение, будто здороваться с ними противно. В приличном обществе ручку даме поцеловать — не меньше минуты, потому что не разогнуться. А мужья чуть не в драку: «Отстаньте от супруги немедленно!»