— Если мы объединимся и нанесем удар объединенными силами, то уже в середине июля Россия возродится и сбросит большевистское ярмо. А это, насколько я знаю, цель и вашего Центра. Союзные государства помогут новому правительству на первых порах».

Еще более подробную справку Каламатиано составил по другой антибольшевистской организации, «Союзу возрождения России», возглавляемому Щепкиным и Мельгуновым. Ксенофон Дмитриевич лично познакомился с бывшим членом кадетской партии Николаем Николаевичем Щепкиным, который вместе с Мельгуновым руководил московской организацией «Союза».

«Николай Щепкин — внук известного русского актера Михаила Щепкина, первоначально входил в «Партию народной свободы», которая держалась лояльно к Советской власти. Но в мае на открытом клубном вечере большинство членов партии было арестовано чекистами, и до сих пор судьба их неизвестна. Всякие иллюзии были развеяны, и для Щепкина стало понятным, что единственный способ возродить Россию — это свергнуть режим большевиков. В данное время Щепкин создает Добровольческую армию Московского района, которая ставит своей целью при приближении армии Деникина к Москве поднять восстание в двух секторах: Лефортовском и Пресненско-Сущевско-Марьинском. Отсюда начать продвижение к Кремлю, замкнув центр по трамвайному кольцу «Б». К созданию армии привлекаются опытные боевые офицеры, покупается оружие.

Из воззваний Добровольческой армии:

«Красноармейцы и матросы! Вас насильно мобилизовали для того, чтобы вы усмиряли и расстреливали своих же отцов и братьев.

Вас беспрестанно обманывают, говоря и внушая вам, что Советская власть сильна; вы сами на себе чувствуете положение Советской власти — вы голодны, ибо вас нечем кормить, вы раздеты, так как вас не во что ни обуть, ни одеть; вас заставляют драться против вашего желания, да еще и дают мало патронов, так как патронов далеко не столько, сколько нужно; лошадей нет, а которые есть, те дохнут с голоду; обоза нет, и вы принуждены отбирать у своих же подводы; железные дороги настолько плохо работают, что продовольствие и другие запасы подвозятся с величайшим трудом и с каждым днем и даже часом все меньше и меньше. На что надеются коммунисты, опираясь на вас? Им не на что больше надеяться. Вес, что они теперь могут, — это, пользуясь вами как орудием, защищаясь вашей кровью и бросая вас насильно на фронт, возможно дольше продержаться у власти только для своих личных и партийных интересов. Красноармейцы и матросы! Вы сразу можете от этого освободиться и вернуться домой к мирному труду. Присоединяйтесь к Добровольческой армии с лозунгами: «Долой кровавых коммунистов! Долой гражданскую войну!»

Пул, прочитав эти воззвания, а они были написаны к каждой категории населения, тяжело вздохнул и задумался.

— Вы хорошо поработали, Ксенофон. Это интересные материалы, — сказал он. — Тут есть над чем поломать голову. «Боритесь все под своими лозунгами за одну общую цель — избавление своей страны от чуждого нам, русским, интернационального засилья», — цитируя, пробормотал он вслух и посмотрел на Каламатиано. — Не очень приятный национальный душок в этом все же есть. Как вы считаете?

— Сейчас, чтобы сплотить антибольшевистские силы, он необходим, — произнес Каламатиано. — Тут важно другое: в этих воззваниях та самая правда, которую большевики всеми силами пытаются скрыть. Пусть написано коряво, так даже лучше, воззвания рассчитаны на простого человека, написаны эмоционально, от души, и это самое главное. Вот, к примеру, воззвание к обывателю: «Вы вертитесь в своей нужде как белка в колесе — городским пайком не прожить, ибо ничего не дают, жалованья не хватает, так как все безумно дорожает, и вам предстоит голодная и холодная зима…» Что, разве не так? — в глазах у Ксенофона вспыхнули яркие искорки.

— У меня создастся ощущение, что вы помогали составлять эти воззвания, — усмехнулся Пул, раскурив сигару. — Мне думается, что вам не стоит столь часто встречаться с этим Щепкиным. Я верю, он милый, интеллигентный человек, но наша задача не участвовать в каком-либо антибольшевистском движении, не помогать ему развиваться, а сбор информации, чтобы администрация президента имела полную картину происходящего в России, и должен сказать, что я не ошибся, предложив именно вам возглавить руководство Бюро…

— А что, были сомнения? — улыбнулся Каламатиано.

— А как же! Не только сомнения, но активные возражения.

— Мэдрин возражал?

— Нет. Благодаря Мэдрину вас и утвердили. Френсис возражал. Кстати, знаете, кого он активно предлагал вместо вас? — Пул хитро прищурился. — Робинса!

— Но Рей мне все время внушал, что Френсис его главный враг и что его высылают из России лишь потому, что он в контрах с послом, который требует его срочной замены, — удивился Каламатиано.

— Рей и Дэвид всегда были друзьями. А вводить собеседника в заблуждение излюбленный прием того и другого. Они оба обожают интриги, я сам недавно узнал об этом. И Френсис активно уговаривал Робинса, но тот почему-то не захотел. И тогда Саммерс стал активно поддерживать вас. Мэдрин пользовался большим авторитетом у Вильсона, и все это знали. Френсису пришлось уступить. — Девитт пососал сигару, выпустив колечки дыма. — Я теперь понимаю почему. Он хотел стать губернатором Камчатки. Ида. Кстати, его идея, чтобы взять у Ленина Камчатку в концессию на десять лет, не прошла. Это означало бы автоматически признать власть большевиков, а сие пока невозможно, как сами понимаете. Так что Рей тут проиграл. Я говорю об этом без всякой радости. Рей вообще-то мне симпатичен. И сама идея концессии интересна… — Пул взглянул на Каламатиано, точно знал о их договоренности вместе работать на Камчатке. — А со Щепкиным я вам советую всякие контакты прекратить. Нам только не хватало, чтобы вас арестовали по обвинению в причастности к этой организации. Эти воззвания вполне тянут на смертную казнь. — Девитт улыбнулся: — А у вас маленький сын, об этом не стоит забывать.

Ксенофон Дмитриевич вспомнил разговор с Локкартом после его возвращения в Москву. Он высказал тогда эту же мысль. С тех пор они не виделись. Интересно, что он поделывает? И как поживает Мура, неожиданно воспылавшая странной симпатией к большевикам? Надо ему позвонить, тем более что Рейли прислал для передачи Локкарту краткую записочку. Каламатиано ее не раскрывал и не знал, о чем пишет Рейли, хотя это был всего лишь сложенный вдвое листок, зашитый под подкладку плаща. Возможно, Сид надеялся, что Ксенофон Дмитриевич познакомится с содержанием записки. Но поскольку курьер на словах ничего не сказал об этом, то Каламатиано не решился прочитать ее.

Он позвонил Локкарту, но Хикс, поднявший трубку, сообщил, что господин консул уехал по делам и вернется не раньше шести вечера.

Локкарт ехал на конспиративную квартиру, расположенную близ Трубно!! площади. О ней не знали ни Хикс, ни Мура. Хоть Роберт и исключал слежку за собой, но сейчас лучше было перестраховаться, и он, выйдя за пару кварталов до дома, где находилась его тайная квартира, пошел к ней пешком, внимательно посматривая по сторонам: нет ли за ним хвоста. В руках у него был пузатый саквояж, довольно тяжелый, набитый консервами и двумя хорошими бутылками виски.

Так и не обнаружив слежки, Локкарт вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и своим ключом открыл дверь.

— Это я, Александр Федорович, Роман Романович, — объявил он, прежде чем войти в полутемную комнату, в которой оба окна были занавешены тяжелыми портьерами. Человек, который здесь скрывался, звал Локкарта почему-то Роман Романович. Роберт не возражал.

Навстречу Локкарту вышел человек ниже его ростом, с небольшой рыжеватой бородой и в старом военном френче без погон. Они поздоровались.

— Как самочувствие, Александр Федорович? — спросил Локкарт.

— Вполне сносное. Читал «Анну Каренину» Толстого, и несколько раз к горлу подкатывал комок. Ту, толстовскую Россию мы потеряли навсегда!

— Не спешите с выводами, господин Керенский, — загадочно улыбнулся Локкарт, вытаскивая продукгы из саквояжа. — Вы, наверное, проголодались?