Начальник Военконтроля Марк Тракман вызвал два дня назад Брауде и рассказал о той выволочке, которую получил от Троцкого. Наркомвоенмор затребовал у него досье на руководителя Информационного бюро при американском генконсульстве Каламатиано. Тракман связался с разведкой Главного морского штаба, чей архив считался лучшим в России, но и там ему выдали на грека всего полстранички текста, где ничего путного о нем не сообщалось. Каламатиано попал в поле их зрения в связи с другим, немецким агентом Ликкиардопуло, за которым они еще до революции вели плотное наблюдение. Но тогда, проверив Каламатиано, они не нашли никаких серьезных причин, чтобы продолжать за ним слежку; ни с одной из разведок русский грек не был связан. Троцкий же, отчитав Тракмана, резонно заметил, что новичка или постороннего, не связанного с разведкой человека руководить секретной службой не поставят, а в том, что Бюро создано в этих целях, наркомвоенмор был убежден на сто процентов.
Прежде всего важно было установить связи Каламатиано. Капитан Брауде имел своего доверенного официанта Гришу в «Ярс». Иностранцы любили туда наведываться, Паша съездил к нему, и тот рассказал, что бывший английский консул Брюс Локкарт, которого он знал еще с дореволюционных времен, недели две назад приезжал ужинать со своей возлюбленной графиней Бенкендорф, американским полковником Робинсом, французским капитаном Садулем и этим самым греком. Платил за всех тучный американец Робинс. Локкарт недолго побыл и уехал, а эти трое гуляли до двух ночи. Говорил в основном американец, а грек лишь молчаливо озирался.
Брауде начал следить за Каламатиано с самого утра и повел американца от его собственного дома на Пречистенском бульваре. Грек приехал в американское генконсульство и пробыл там полтора часа. Оттуда он вышел с Робинсом и, к удивлению Брауде, отправился прямо в Кремль, к Троцкому, а только потом они пошли в Хлебный к Локкарту, о чем-то оживленно беседуя по дороге и даже останавливаясь, но Брауде, чтобы не засветиться, сохранял дистанцию и близко не подходил: улицы были немноголюдны, а кроме того, его лицо со шрамом сразу же бросалось в глаза. И вот теперь они сидели у английского генконсула третий час, не торопясь покидать эту, видимо, гостеприимную квартиру. Павел поначалу следом за американцами поднялся на пятый этаж, чтобы послушать, о чем пойдет разговор. Но двойная дверь и удаленность гостиной не позволяли разобрать ни слова. Поэтому Брауде предпочел посидеть во дворе на свежем воздухе, наблюдая сразу за окнами и подъездом, тем более что с утра было тепло и солнечно. Но погода неожиданно переменилась, подул резкий северный ветер, потом пошел густой мокрый снег. Но это бы полбеды, не появись в окне хозяйка и не начни пристально разглядывать капитана.
Павел снова ушел в подъезд, поднялся на пятый этаж. Лестница вела дальше на чердак, и Брауде, покрутившись на лестничной клетке, — в любую секунду могли выйти жильцы этой или соседней квартиры, — полез на чердак. Там пылился старый хлам, который жильцы выбрасывали из квартир: ветхая мебель, поломанные гипсовые статуи древнегреческих богинь, старые велосипедные колеса, стояла даже зеленая кушетка, на которую можно было прилечь и отдохнуть. Но только ляг и прикорни — тотчас же заснешь, а засыпать было нельзя.
Брауде увидел люк, ведущий на крышу, и выбрался туда. Сапоги скользили, но Паша, держась за острые загнутые края красных железных листов, которыми была покрыта крыша дома, подполз к краю и очутился прямо над балконом квартиры Локкарта. Он не знал, куда ведет эта балконная дверь. Если в гостиную, то перед взорами сидящих за столом гостей и хозяев через секунду может возникнуть весьма занятная картина, если он рискнет спрыгнуть. Брауде попытался прислушаться, но ничего не услышал. Кроме того, балконная дверь двойная, и вторая половина, может быть, заперта на шпингалет или другой засов. И тогда все героические усилия капитана пропадут, а ему нужно будет искать выход, как выбираться с балкона. Потому что попасть туда относительно просто: осторожно скатиться вниз, повиснуть на руках над балконной площадкой, а потом лишь разжать руки. Прыжок совсем неопасный, метра два, на балконе куча снега, который обеспечит мягкую посадку. Но вот обратно залезть на крышу и не сорваться вниз шансов немного: железные листы скользкие от снега, а надо подтянуться на руках и забросить на крышу шестьдесят килограммов своего тела, а это вряд ли ему удастся. Поэтому стоит ли рисковать?
Он сам не понимал, почему залез на чердак, а потом выбрался на крышу. Наверное, просто деваться было некуда, а потом Паша любил рискованные авантюры. Эта привычка осталась еще с фронта. Там пуля чаще всего на, ходила осторожного тихоню.
Паша посидел на краю крыши минуты две, продрог еще сильнее и уже решил, что рисковать не стоит, перевернулся на живот, ухватился рукой за загиб, чтобы подтянуться на руках и подобраться к люку, но рука в перчатке соскользнула, и он в одно мгновение полетел вниз. К счастью, он находился прямо над балконом и через секунду уже стоял на нем, не успев даже испугаться.
Балконная дверь была занавешена плотной портьерой, и его падение прошло незамеченным. Постояв перед дверью и поняв, что его падение никого не вспугнуло в доме, он осторожно открыл первую дверь и нажал на вторую. Она не поддалась. Мешал верхний шпингалет. Паша потянул ее на себя, пытаясь высвободить запор, и потихоньку стал его расшатывать. На его удачу, балкон вел в другую комнату, потому что он почти не слышал голосов. Через пару минут шпингалет тихо сполз вниз, и дверь поддалась. Брауде очутился в спальне. Он прикрыл дверь, поправил портьеру, осмотрелся. Широкая оттоманка, комод для белья из карельской березы, туалетный столик с массой всяких флакончиков с духами и кремами, такой же шкаф с книгами.
Брауде подошел к двери, прислушался и понял, что его рискованнее предприятие оказалось напрасным. Гости и хозяева говорили по-английски, а его Паша почти не знал. На фронте он неплохо поднаторел в немецком, который изучал еще в гимназии, а с английским у него и в гимназические годы не ладилось. В артиллерийском училище он забыл и те скудные познания, которые имел по английскому, и сейчас не мог понять ни одного слова. Об этом стоило подумать раньше: Локкарт, Робинс и Каламатиано — люди одной языковой группы и, естественно, между собой говорят на родном языке.
Из гостиной пахло жареным мясом, хорошей селедкой с уксусом, и Павел вспомнил, что с утра он ничего не ел. Перед уходом из дома он выпил лишь стакан полусладкого морковного чая. Хлеб он не мог выкупить по карточкам уже второй день, а неделю назад кончились и запасы сухарей. Теперь же мало того, что очутился в западне, от запахов съестного закружилась голова, и он чуть не грохнулся в голодный обморок: голова закружилась, и Павел в один миг очутился лежащим на оттоманке. Если б не она, он свалился бы на пол и выдал себя.
Раздался стук во входную дверь. Паша поднялся и спрятался в угол. Заскрипела дверь, возникли новые голоса, другой язык, французский, который Павел знал более сносно, но пришедшие после первых приветственных фраз тоже перешли на английский.
Послышались шаги, кто-то направлялся в спальню, и капитан вжался в угол. Вытащил револьвер. Если его обнаружат, он воспользуется им, чтобы проложить себе дорогу к двери. Стрелять он не собирался. Так, пригрозить в лучшем случае. Дверь распахнулась, к счастью капитана, ее не думали закрывать. Женщина прошла к шкафу с книгами, вытащила одну из книг и вернулась в гостиную, заговорив о чем-то по-английски и не закрыв дверь. Теперь Павел даже не мог выйти из угла. Из всех английских слов Брауде уловил лишь два: «Ульянов-Ленин», ви-димо, хозяйка показывала кому-то книгу советского вождя. Не в силах больше стоять на ногах, Павел тихо сполз на пол и вытянул ноги. Лишь привалившись к стене, он понял, что устал смертельно и глаза сами по себе закрываются. Он почти три минуты отчаянно боролся со сном, но стоило ему, приложив нечеловеческие усилия, разлепить веки, как они мгновенно закрывались, и он начинал стремительно падать в прохладный колодец снов. Не долетев до дна, он за что-то цеплялся, с трудом выкарабкиваясь из липкой паутины сновидений, и снова падал, и снова пытался выбраться, пока не обессилел вконец и не заснул, уронив голову на грудь.
