Иногда я вижу там свободу, иногда – боль.

Что там видят мужчины, спрашиваю я у тебя.

Где, не понимаешь ты, в мечети?

Нет, на небе.

То же самое, что и все остальные. То же самое, что и ты.

Я вижу там саму себя. Я становлюсь пузырьком, шариком, наполняюсь воздухом, отрываюсь от земли и парю. Зацепляюсь за ветку, но мне удается высвободиться, и я пролетаю над полумесяцем на мечети, над мужчинами, над чайками, над проливом, над женщиной с собакой на голове, которая торопливо и нервно топчется с ноги на ногу, постукивая своими туфлями-утюжками. Я плыву над городом и больше тебя не вижу.

Это очень интимный процесс. Бог слышит женщину по-другому, не так, как мужчину. Может, лучше, может, хуже.

Мальчик-разносчик кричит мне вслед: спасибо, миссис.

Я останавливаюсь на мгновение, чтобы поправить его, но передумываю.

Добродушный мужчина с бесхитростной улыбкой протягивает нам арабскую сладость в желтой тарелке.

Она, наверное, с медом, говоришь ты. И мне приходится оставить тарелочку на набережной, вдоль которой мы идем, не глядя друг на друга, не глядя на воду. Только на ноги и на другого мальчика, которому недостает двух передних зубов и хорошей трепки. Он показывает нам средний палец и убегает.

Ты смеешься, и я сжимаюсь от боли.

Твой смех. Прошло восемь месяцев, и я не могла забыть его ни на секунду, но когда услышала снова, он оказался совсем не таким. Намного больнее и жестче.

Старуха продает жареные каштаны.

Ты хочешь жареных каштанов, спрашиваю я, вглядываясь в твое похмурневшее лицо. Не знаю, любишь ли ты жареные каштаны.

Я не помню, люблю ли я их сама.

Мне хотелось бы, чтобы тебе нравилась музыка, и мы могли о ней говорить.

Тебе и стихи не нравятся, но я все же читаю тебе несколько по памяти, не смотря в твою сторону, на полшага впереди, чтобы не увидеть твою реакцию. Немного – чтобы позлить тебя.

По твоему дыханию я понимаю – ты понял. Прочувствовал, нутром понял. Потому что рассудком никогда не понимал.

У тебя соленые поцелуи. У меня – сигаретные, с запахом жвачки и сладких духов.

Я мысленно считаю до двадцати, смотрю на набережную, и говорю: тебе пора домой.

На самом деле, это мне пора. Тебя никто не ждет дома. А меня ждут.

На шестом повороте мне направо. Там стоит желтый трамвай, затерявшийся среди желтых домов.

Однажды я хотела написать желто-серую песню крика. Наша с тобой любовь – желто-серая.

Я покупаю себе серый шарф и желтые ботинки, чтобы в тоскливую, дождливую погоду быть одетой как наша любовь.

Бариста протягивает мне сдачу, когда я покупаю себе кофе, а я, стараясь быть любезной, говорю, что мне не нужно сдачи.

Может, он отложит немного денег и поедет куда-нибудь отдохнуть. Нам всем иногда нужно немного отдохнуть и сходить на сеанс психотерапии.

Мы обмениваемся усталыми, одичавшими улыбками и закрываем свои вакуумные пузыри на замки.

Я иду считать стыки в тротуарной плитке и гладить кота. А ты, наверное, уже спишь.

На светофоре стоит девушка с большим зонтом, и мне хочется ущипнуть её.

Я знаю, что тебе нравятся другие девушки, и однажды ты соберешься влюбиться в одну из них. Ты даже говорил про детей. Но чаще ты говорил, что тебе просто нужен кто-то, чтобы заниматься любовью.

И все же ты влюбишься.

Может быть, в эту, с большим зонтом. Поэтому мне хочется её ущипнуть.

Билет на самолет – белая бумажка с цифрами и моим именем в уголке.

Мы договорились сто лет назад – когда у тебя будет много денег – ты купишь мне билет на самолет с открытой датой, чтобы я могла прилететь повидаться, хоть на пару минут.

Я откидываюсь на сиденье, и голова моя проваливается в синюю мягкость. За окном – слякоть.

Оденься теплее и, пожалуйста, не простынь, пишешь ты, вероятно, ты уже забыла, как холодно может быть на улице. У нас все время льют дожди.

Я действительно забыла.

Помню только мокрое ощущение снега, и желание укутаться потеплее.

Я буду смотреть и слушать, как ты спишь, пишешь ты. Ты сможешь заниматься своими делами, а я буду легонько касаться тебя кончиками пальцев, чтобы поверить, что ты взаправду приехала.

Самолет приземляется, и я забываю, как ходить. Сижу в своем кресле, точно приклеенная, и не могу пошевелиться.

Что мне делать, если ты встречаешь меня?

Что мне делать, если не встречаешь?

Что, если ты изменился?

Что, если ты совсем не изменился?

Страх парализует меня. Чтобы отвлечься, думаю о нашей последней встрече: тонкий месяц и две звезды, держащиеся на почтительном расстоянии, точно два телохранителя.

Робкие какие-то слова ни о чем.

Ты прижимался губами к моим волосам и шептал, что счастливсчастливсчастлив, что у тебя есть я. Что я – единственный твой друг, которому не все равно.

А я не смогла сказать, что мне уже давно все равно. Нужно было сказать.

Ты шептал, что все тащат тебя на дно, и ты не видишь выхода, но рядом со мной снова появляется надежда. Что ты ужасно рад, что мы встретились.

Я села в такси и разрыдалась. Таксист, состоявший из темных очков, клетчатой кепи и бархатного голоса, протянул мне кунжутное печенье и пачку салфеток.

Терпеть не могу салфетки.

Как ты живешь, спрашиваешь ты, вечно всем недовольная?

А как, спрашиваю, ты живешь в уверенности, что жизнь – полная дрянь, не заслуживающая шанса?

Я радуюсь вещам, радуюсь тому, что у меня есть прямо сейчас.

Но в долгосрочной перспективе, говорю я, все это разрушительно. Ты поддаешься минутным слабостям и соблазнам, и думаешь, что это – важно, что все сойдет тебе с рук. Но ты поплатишься за каждый неправильный выбор.

Ненавижу, когда ты такая серьезная и мудрая. Неужели тебе обязательно всякий раз учить меня жизни?

Ты спрашиваешь это, глядя на двух белок, резвящихся у помойки наискосок. Тогда я встаю со скамейки и бегу от тебя прочь.

Теперь же я собираюсь с силами, встаю со своего кресла и бреду по салону тебе навстречу.

Я смотрю, как ты стряхиваешь пепел. Ежесекундно ударяешь пальцем по истерзанному бычку.

Знаю, у кого ты научился этому. Нервный жест. Нетерпение. Жажда поскорее со всем покончить. Поскорее прикончить. Что? Или кого?

Я сама раньше так курила. Дергано.

Забавно, что ты спрашивал тогда, отчего я так луплю по сигарете.

Я просто так курю, отвечала я.

Это раздражает.

А теперь ты сам так делаешь.

Мне нравится, что ты меня не заметил. Я выиграла немного времени. Видеть тебя, пока ты не увидел меня, пока не начал говорить, не начал притворяться, увиливать и врать. Смотреть на тебя настоящего.

Я могла бы забежать обратно в здание аэропорта, затеряться среди людей, купить обратный билет.

Или улететь в Марокко.

Но я привезла тебе открытку, новый сборник стихов, который ты не прочтешь или не поймешь, и еще хорошую книгу.

Вечно ты со своими странностями.

Да, думаю, вечно я со своими странностями.

Но люди любят друг друга за странности, которые делают их особенными и отличают от других людей.

Если бы у нас не было странностей, как бы мы узнавали своих любимых в толпе.

Как бы мы вообще находили любимых?

К тебе подходит толстый полосатый кот, которого ты не замечаешь, потому что у тебя в руках сигарета и телефон.

Киса, думаю я, славный киса, толстый бандит.

Делаю несколько шагов в твою сторону и не могу справиться с волнением. Ты все еще не видишь.

Привет, говорю, у тебя отличная компания.

Ты захлебываешься, и я слышу рокот и клекот.

Мы действительно рады друг друга видеть?

Как твоя работа, спрашиваю я.

И ты рассказываешь, в очередной раз забывая, что мне никогда не бывает интересно слушать про работу. Это для взрослых людей, которые любят деньги, цифры и точные факты, и графики, и никогда не играют в «король любит-не любит» или в «если бы я был этим человеком».