– Хорошо, пошли отсюда, – с облегчением согласился Росси.

Они уже подошли к входу – как вдруг профессора пронзило увиденное! Это она, та самая девушка из облака! На ней было черное вечернее платье, но волосы, плечи – это точно она! Девушка повернула голову, и профессор узнал ее. Паника накрыла его, словно цунами, – это та журналистка, что приходила к нему в номер и на которую он накричал!

Леон бросился к выходу, увлекая за собой Скорцени. Не дай бог этот прохвост заметит! Он обязательно выдаст, начнет приставать с расспросами, и она узнает меня! Но было уже поздно – от опытного глаза журналиста и законченного бабника не могла ускользнуть нервозная суета профессора.

– Ты знаешь ее? – спросил Скорцени, словно гончая, напавшая на след.

– Кого ее? – неуклюже отбивался Росси.

– Эту девушку! Ты точно ее знаешь, старый прохвост! Вот в чем дело, вот почему ты бесишься, словно подросток, она тебе отказала! – ликовал Скорцени. – О чудо, наш старый профессор влюбился!

– Хватит придумывать всякую ерунду! Да, я ее знаю, но мы виделись всего раз, и она мне не отказывала. Потому что я еще не выжил из ума и ничего ей не предлагал! Это тебя устраивает? – категорично заявил Росси.

Оглядевшись, он понял, что побег удался, и можно не опасаться глупого идиота Фабио, который обязательно разыграл бы сцену в присутствии этих моральных ничтожеств, что собрались в галерее.

Однако любопытный друг вцепился в профессора мертвой хваткой.

– Леон, ты можешь мне доверять, обещаю, я не расскажу твоей маме и не буду расспрашивать, о чем ты мечтаешь в ванной, – зачастил Фабио. – Но ты должен мне все рассказать! К счастью, поблизости есть одно уютное местечко, где мы сможем выпить и все подробно обсудить, – уверенно распорядился Скорцени. – Ты знаешь, я в таких делах профессионал!

Миновав пару кварталов, друзья устроились в небольшом ресторане, где интерьер был более уютным и настраивал на откровенные беседы.

– Я сюда приехал отдохнуть и хотя бы на время забыть о работе, – задумчиво произнес Росси. – Но все время веду себя как подросток. Раздражаюсь по любому поводу, думаю о вещах, которые я не в силах изменить, и все время не могу найти себе места…

– Леон, это любовь, – плохо скрывая сарказм, покачал головой Скорцени.

– Нет, ты не понял, я все время думаю, причем зачастую это даже не критические размышления, а просто эмоции. Словно я сам себе пытаюсь что-то доказать, – Леон говорил, не глядя на друга, словно с самим собой. – А если ты про ту девчонку – я наорал на нее, когда она пришла ко мне в номер за интервью. И теперь, естественно, как любой порядочный человек, я испытываю чувство вины. Хотя могу ли я называть себя порядочным человеком, даже извиниться не хватило духу. Вместо этого я сбежал, как трусливый недоумок, не способный ответить за свои слова. И вот видишь, опять. И так уже почти неделю, – вздохнул профессор, – а мне столько лет казалось, что я уже давно нашел себя и состоялся как личность.

Они засиделись допоздна в ресторане, размышляя о необходимости держать удары судьбы и не забывать наслаждаться прекрасными творениями жизни, что дарованы людям.

Ганс Швальдер был отстранен от работы в полиции уже неделю, и всю эту неделю он предпочитал алкогольную диету. Его рацион преимущественно состоял из пива и водки, которые он дегустировал в наиболее злачных местах Берлина.

И в этот раз Ганс нашел особенно зловонную дыру, пропитанную никотином, перегаром и расовыми предрассудками. Это был даже не бар, а скорее клуб, в котором собирались персонажи с характерными политическими взглядами. Большая часть посетителей имела внешность, отражающую убогий внутренний мир – бритые головы и одежду, больше напоминающую униформу. Было видно, что многие из посетителей знакомы, а потому Швальдер сразу был замечен, и, по всей видимости, чужакам здесь не были рады.

Возможно, было бы благоразумней уйти сразу и продолжить алкогольную трапезу в другом месте, но благоразумие Швальдер призирал уже неделю. Он демонстративно уселся посередине барной стойки и скомандовал:

– Бармен, водки!

– Предпочитаете со льдом или с закуской? – отозвался бармен, огромный татуированный детина с пышной бородой.

Швальдер за годы работы в полиции научился хорошо улавливать настроение собеседника и сразу распознал презрение, замаскированное под учтивость.

– Я предпочитаю быстро, и чтобы ты не раздражал меня своей нахальной рожей!

Зал замер в ожидании бойни, казалось, вспыхнувшую кровожадную страсть можно было потрогать руками.

– У нас не принято грубить, – с нескрываемым возбуждением ответил бармен.

– Ребята, да это же тот самый полицейский, который помог террористам, – раздалось за спиной у Швальдера.

– Закрой свою пасть или будешь умолять меня о прощении, свинья, – не поворачивая головы, нарочито грубо заявил Швальдер, предвкушая нескучный вечер.

К нему ловким прыжком, полным задора, справа подсел один из бритоголовых и со всей ненавистью, какая была ему доступна, прошипел в лицо Швальдера:

– А ты, значит, не любишь свинину?

В глазах Ганса промелькнул огонек азарта; боясь упустить момент, он, не глядя на грубияна, выбросил кулак в то место, откуда доносился его голос. Однако неоспоримый аргумент Ганса повис в воздухе, а возражения незамедлительно обрушились на него со всех сторон. Не осознавая, что уже находится на полу, он неуклюже размахивал руками, пытаясь оказать сопротивление, что открывало для его оппонентов дополнительные возможности.

Бесперспективность одного пьяного полицейского против толпы нацистов была очевидна, и это прибавляло энтузиазма завсегдатаям бара. Уже готов был присоединиться бармен, но в темном углу словно выстрел прозвучало:

– Хватит!

Всех словно парализовало, избиение мгновенно прекратилось.

– Поднимите его и тащите сюда, – распорядился все тот же голос.

Ухмыляясь, будто гиены перед растерзанием беззащитной жертвы, участники драки подняли Швальдера и подтащили к столу в темном углу, предвкушая насладиться объедками после трапезы вожака.

За столом сидели трое: два здоровенных бородатых мужика, покрытых татуировками, и крепко сбитый человек, на вид лет сорока, в образе которого легко угадывалось военное прошлое. Его лицо было словно высечено из гранита – мощная челюсть, резко выраженные скулы, квадратный подбородок и волчий взгляд. Подобная внешность, как эталон истинного арийца, придавала ему ореол безоговорочного лидера.

– Убэ, это тот самый полицейский, что помогал террористам, – заявил тот, что подсел к Швальдеру за барную стойку.

– Знаешь, Маер, Эйнштейн хоть и был евреем, однако насчет человеческой глупости он все же был прав, – Убэ постарался донести до него всю степень презрения. – И ты лучшее тому доказательство!

– Ты действительно веришь в то дерьмо, которое тебе скармливают по телевизору?!

В баре повисла тяжелая тишина смущения и неловкого осознания собственной нелепости перед лицом безусловного авторитета.

– Сядь, – указал он на место за своим столом поднявшемуся с пола Швальдеру.

Ганс небрежно уселся на подвинутый ему стул, и пред ним сразу же возник стакан с водкой.

– Выпей и успокойся, – примирительным тоном сказал Убэ.

Уговаривать Швальдера не пришлось, и водка лихо отправилась в нутро вчерашнего блюстителя морали и образца законности.

– Парень, расскажи нам, как все было на самом деле. Мне важно знать, там погибли наши братья, – Убэ смотрел прямо в глаза. – Их подло убили эти грязные крысы, что заполонили улицы наших городов!

– Ты говоришь так, будто собираешься мстить! – нахально ухмыльнулся Швальдер.

– Я понимаю твою иронию. Ты полагаешь, что мы кучка клоунов, в очередной раз попавших под влияние собственной бесполезности, – спокойно продолжал Убэ, не отрывая прямого взгляда. – Но поверь, мы способны не только ходить на митинги и реветь пьяные песни. Однако уговаривать не буду, просто скажи, что ты видел?