– Ну хорошо, раз вы такие серьезные ребята, – с подчеркнутой иронией огрызнулся Ганс. – Я стоял по периметру и услышал взрывы. Честно говоря, эти взрывы меня просто ошарашили, пойми меня правильно, я не трус, я воевал и видел смерть.

Но взрывы в центре Берлина – это перебор… Поначалу было просто трудно поверить, что это действительно происходит. А потом начали стрелять из АК-47, я хорошо знаю звук его выстрелов, сам неоднократно стрелял из него на войне. Стреляли с разных концов площади, беспорядочно по толпе…

Понимаешь, эти сволочи просто поливали свинцом беззащитных людей, там негде было прятаться и нечем защититься, – продолжал Ганс. – Я увидел мальчика, он пытался скрыться за мусорным баком, а рядом лежал его отец с простреленной башкой.

Это, словно укол адреналина, заставило меня очнуться, и тогда я понял, откуда ведут огонь, по крайней мере, один из них был прямо надо мной на крыше дома. Но мне не дали прицелиться, люди разбегались в разные стороны и сносили все на своем пути, в том числе и меня. Тогда я начал стрелять вверх и орать что есть мочи. Он продолжал жать на курок, у меня не было времени уговаривать обезумевшую от паники толпу.

Поняв, что стрелять с той позиции, где я находился, нельзя, я побежал на крышу того дома, откуда вели огонь. Но не успел. Высадив весь магазин, этот ублюдок подорвал себя, так же поступил и второй.

– Знаешь, мне кажется, что они не могли все это спланировать и осуществить сами, – задумчиво произнес Швальдер. – Их явно кто-то подготовил, этим сукиным сынам не было и двадцати пяти. А именно эти молокососы днем ранее совершили теракт в Париже. Да и подготовились они грамотно, на автоматах были увеличенные магазины, они понимали, что времени на перезарядку нет, иначе можно было их обезвредить и, возможно, взять живьем.

Убэ налил ему еще стакан и, посмотрев в глаза Швальдера, сказал:

– Ладно, я тебе верю, верю… – с сочувствием поддержал полицейского вожак. Ты сделал все, что мог, а эти свиньи просто хотят найти виновника своей тупости и трусости.

А что насчет моих парней, ты сам виноват, не нужно им грубить. Быть может, они не отвечают твоим представлениям о порядочном гражданине, но они любят свою родину не меньше твоего и никогда не предают своих.

– Вот это – все, что эти сволочи хотят нам предложить! Это твое государство, то, за что ты дрался на чужой войне! – с нескрываемой ненавистью прошипел Убэ. – Победил в бою, для того чтобы проиграть у себя дома! Проиграть потому, что тебя предали эти бесхребетные содомиты, обслуживающие богатых жидов! Дак за что ты проливал кровь, солдат!? – Убэ ткнул экраном телефона в глаза Швальдеру. – Вот за это!? «Присоединяйтесь, нас уже миллионы, это важно для каждого из нас – «Я прощаю» гласила надпись рассылки.

– Мы должны простить их за то, что они грабят, насилуют, убивают и оскверняют нашу культуру?! – продолжал излагать ненависть Убэ. – Теперь быть немцем – значит, быть уязвимым ничтожеством в своем собственном доме, на земле наших предков! Насекомые, что управляют нами, превратили нашу великую родину в охотничьи угодья для этих крыс! А парни, которых ты презираешь, готовы драться и умереть за будущее нашего народа не где-то там, за тысячи миль от дома, на чужой войне, – указал он в сторону, – они бьются здесь, за свою землю, за своих детей, и им не стыдно посмотреть в глаза предкам!

Разговор принял форму доверительной беседы, и с каждым стаканом Швальдер все больше понимал и принимал компанию Убэ. Ближе к утру Ганс зализал душевную рану и осознал тягу к родному дому.

Он, шатаясь, побрел в сторону своего холостяцкого лежбища по утренним улицам. Буквально через сто метров он услышал женский крик. В темном переулке двое подростков пытались приставать к женщине. Она не была молода или красива и не была вызывающе одета. В ней не было ничего, что могло бы привлечь внимание малолетних дегенератов. Однако они решили надругаться над ней просто потому, что могли.

Один прижал ее к стене, хватая ее за талию и грудь. Второй снимал все на телефон, сопровождая съемку подробными комментариями о происходящем.

– Сейчас мы осчастливим эту неверную свинью! Эта толстая шлюха христианка и никогда не была с настоящим мужчиной! Среди них нет настоящих мужчин! – весело рассказывал сволочь с телефоном.

– Оставьте меня, у меня дети, пожалуйста! – кричала она, пытаясь шумом спугнуть нападавших.

Закрыв глаза, несчастная прикрывалась руками от стыда и страха.

– Твои дети – поганые собаки и рождены от собак! Ты должна рожать только от настоящих мужчин, поняла?! – крикнул ей в лицо тот, что пытался залезть под юбку.

– Эй, уроды! – спокойным, усталым голосом привлек их внимание Ганс.

Подростки, заметив его, решили, что перед ними жертва, более подходящая для веселья.

– Ты, пьяное животное, беги пока не поздно, мы предпочитаем женщин! – радостно выкрикнул тот, что снимал на телефон.

Отвесив сильный пинок даме ниже пояса, второй сопроводил ее грязными ругательствами и обещанием встречи и направился к Гансу. Не теряя возможности спастись, женщина побежала прочь по улице.

– Ибрагим, наверное, он из тех собак, что ходят в этот поганый гадюшник, в котором они напиваются и трахают друг друга! – весело подхватил второй, показывая на бар, из которого только что вышел Швальдер.

После таких заявлений Ганс решил, что просто обязан защитить честь и спокойствие горожан. Направившись к ним не твердым, но решительным шагом он обнаружил еще одну вескую причину. Оказалось, что это два араба примерно шестнадцати-семнадцати лет.

Как только он подошел на расстояние удара, сразу пустил в ход тот самый аргумент, что остался неоцененным в баре. На этот раз удар получился как надо – кулак со звонким щелчком вонзился в лицо Ибрагима. Подростки явно не ожидали такого отношения. Обезвреженный Ибрагим, упав на тротуар, завизжал, как перепуганная девчонка; его друг начал снимать уже свой позор.

– Сморите, люди, он напал на нас, этот пьяный козел напал на нас! – закричал несостоявшийся насильник с телефоном.

Швальдер, посмотрев на дело своих рук, осознал, как омерзительны эти двое. Развернувшись, он побрел домой, не обращая внимания на проклятия и угрозы, которыми щедро осыпали его малолетние мерзавцы.

Рассветные сумерки постепенно уступали неуклонно наступавшему утру, обещая новый солнечный день. Доверившись обещанию, Ганс решил выспаться как следует и прейти в состояние, которое в обществе принято называть приличным.

День был на исходе, когда в дверь к Швальдеру громко постучали. Не открывая глаз, он решил, что это кто-то из его участка. Кроме коллег, прийти к нему было просто некому. Встав с кровати, вчерашний гуляка уныло побрел к двери. На пороге его ждала неожиданность: Убэ и двое его бородатых сподручных.

– Здравствуй, солдат, – радушно улыбнулся Убэ. – Мы пришил тебе помочь.

Не дожидаясь приглашения войти, он протянул Гансу упаковку пива и твердым шагом вошел в комнату. В каждом движении чувствовалась уверенность, как будто он только что оккупировал данную квартиру.

– Спасибо за заботу, мое похмелье не стоит таких усилий, и вообще, я собирался завязать, – смущенно заметил Швальдер.

– Мы здесь не поэтому, ты явно не следишь за новостями, – еще больше удивил его Убэ. – На, полюбуйся на дело рук своих, – Убэ протянул ему телефон с открытой страницей популярного среди эмигрантов мессенджера.

На странице было видео вчерашнего подвига Швальдера, однако лишь та часть, где он стоит над визжащим Ибрагимом. Самое интересное было упущено.

– Ты знаешь, что значит надпись под видео? – спросил Убэ.

– Нет, я не силен в арабском, – отмахнулся Ганс.

– Они призывают всех правоверных мусульман найти тебя и убить. Вот почему мы здесь, – разъяснил Убэ.

– Я не нуждаюсь в помощи, я все еще полицейский, хотя и отстранен, – пробормотал Швальдер.

– А ты все еще веришь в систему? – снисходительно спросил незваный гость. – Тогда тебе стоит посмотреть еще одно видео.