Шум на дворе и визг девчонки не смогли разбудить Иоциса, но мокрая и холодная крапива прогнала сон. Он, охнув, вскочил, провел ладонями по голым икрам, поглядел на дорогу, куда понеслись четыре чудища, потом кинулся прямо через капустные грядки к опушке, а оттуда к имению.

Дождь переставал, рассвело, подул резкий сырой ветер. Гости стали вылезать из каретника, сеновала, из-под навесов. Вымокшие, вывалявшиеся в сене, замерзшие — иной всю ночь не спал, иной спьяну только чуток вздремнул. Все злые, встревоженные, предчувствующие недоброе. Грантсгал придвинулся к ключнику:

— Что это за диво, барина всю ночь нет? Не к добру это.

Ключник был тоже озабочен.

— Как бы там моего Марча не пришибли…

— Кузнец, думаешь?

— Чего там думать, известное дело, кузнец. Я и так весь вечер неладное чуял.

— Где же эстонец? Надо бы пойти поискать.

— Эстонец вверху в замке — спит за столом. И Ян-поляк, да тот не спит. Я ходил глядел. Нет, барин еще не вернулся.

Никто их, конечно, не мог слышать, и все-таки вся толпа уже шепталась о Мартыне. Дарта стала против дверей замка и неотрывно глядела вверх, туда, где за окнами мерцала недогоревшая свеча. Марцис пытался что-то разъяснить Эке, но тот только пошатывался, приваливаясь к стене.

— Эк… пока трава сквозь лапти не прорастет…

Мастер с бороденкой портняжки весь дождь просидел за столом, и сейчас с набухшей мотни его штанов по скамье в траву капала вода. Положив голову на руки, задрав бороденку, он храпел на весь двор. Толстяк по другую сторону стола обхватывал одной рукой пышный стан какой-то молодайки, а другой пытался поднести ей ко рту пивной жбан. У той голова так и клонилась на бок.

— Любезный господин мастер… Не стану я пить… не могу больше…

Муж, опершись обеими руками, перегибался через стол и бормотал, слезливо сопя:

— Женушка, дорогая… поедем домой…

Она оттолкнула назойливого поклонника и встала. Мастер пошатнулся, потом медленно съехал под лавку. Ткнувшись задом в землю, повернулся на бок, свернулся клубком и улегся на мокрой истоптанной траве.

В конце стола Лаукова давно тормошила Тениса. Она уже всерьез разозлилась.

— Вставай, коли тебе говорят! На кого ты похож? На телка ты похож! Куда с тобой Майя, с этаким? Ну, ей-ей, сама попрошу барина, чтоб тебя отодрали в каретнике.

Но, видно, скорей покойника можно было расшевелить, чем счастливого молодожена. Лаукова встала.

— Ну и лежи, колода ты этакая, пока вороны не расклюют!

И направилась в дом управляющего снова прилечь возле Греты. Они были добрыми подружками, хотя люди и толковали, что скорее двум кошкам в одном мешке можно ужиться, чем им. Но тут у каретника началась какая-то суматоха, гости со всех сторон спешили узнать, что там такое, теперь всех можно было так легко переполошить.

Бриедисова Анна обхватила свою девчонку и пыталась взять ее на руки. Но так как сама она была низкорослая, а девчонка для своих лет была довольно крупной, то у дочки лишь ноги чуть от земли оторвались.

— Чего ты так бежишь? Кто тебя перепугал?

Но девчонка, вконец запыхавшаяся, дрожала и дергалась. Из ее всхлипов и вскриков можно было разобрать только что-то про большую бороду и большую дубину. Так и не поняв, в чем дело, толпа вдруг кинулась в другую сторону. Мимо дома управляющего из лесу бежал Иоцис, с ног до головы перемазанный, с вылезшей из штанов рубахой. Анна оставила девчонку и метнулась ему навстречу,

— Иоцис, что у вас там вышло? Кто тебя перепугал?

Иоцис долго, как немой, размахивал руками, пока, наконец, не отдышался.

— Идут… кузнец и с ним…

Больше его и не слушали. Трое из сидевших в засаде за развалинами пробежали сквозь толпу, через двор, и исчезли за углом замка в лесу. Из-за конюшни выскочил страшный человек — голова и борода всклокочены, лицо перемазано кровью, а в руке топор. За ним, разинув рот, бородатый великан с толстой дубиной на плече и еще двое в сапогах, с ножами наготове.

Толпа развеялась, точно подхваченная вихрем. Орали женщины, кричали мужики — кто бросился за каретник, кто в каретник, захлопнув за собой ворота, кто искал спасения, кинувшись к хлеву, — словом, кто куда. Только не совсем еще опомнившиеся жались тут же у стен, глядя осоловелыми глазами на неминучую смерть. Занеся топор над головой, Друст орал диким голосом:

— Не подходи! Берегись!

Томс сразу же наткнулся на пивную бочку. Покачал — внутри еще бултыхалось. Но Друст пригрозил и ему:

— Лучше и не думай! Башку снесу!

Томс широко размахнулся дубиной. Дно бочки разлетелось в мелкую щепу, на траву хлынула белая гуща. Гайгалы сшибали со столов караваи хлеба, туесы, миски, пивные кружки. Когда все было сметено, начали опрокидывать сиденья и столы. На бородатого мастера опрокинули стол, но он даже не проснулся и продолжал спать под досками.

Друст с криком ринулся в замок:

— Эстонца, эстонца подавай сюда!

На минутку остановился около Тениса, нагнулся.

— Где Майя?

Но добиться ответа от Тениса было невозможно. Друст выпрямился и поддал ему ногой.

— Чтоб тебе околеть, скотина!

От дверей кухни навстречу, пошатываясь, петлял Эка, тщетно пытаясь поднять палицу. Клацая челюстью, забурчал:

— Не подходи! Никому сюда хода нет!

Друст перехватил топор в левую руку, а кулаком правой отвесил караульщику такой страшный удар, что голова Эки закинулась назад и он рухнул, чуть было не свихнув шеи. Изо рта хлестнула струя крови, выполоснув с собою два зуба.

От дверей замка бежал смертельно бледный эстонец. Оружие он, видимо, забыл и только толстую трость занес над головой. Друст был так разъярен, что не мог выждать; пока тот подбежит поближе. Даже в правую руку топор перекинуть не сообразил, так и метнул левой. Трижды перевернувшись, топор обухом шмякнул в плечо эстонцу. Рука у того упала, как подсеченная, трость выскользнула наземь. Но эстонец не стал ждать Друста, а рванулся и побежал прочь. Ближе всего были двери в подвал и на кухню, он бросился туда, вниз по лестнице. Друст все же схватил бы его, если б не захлопнулась наружная дверь. Пока он успел оттолкнуть ее, внизу уже захлопнулась вторая. Напрасно он наваливался на нее, напрасно попробовали приналечь и втроем с только что прибежавшими Гайгалами. Дверь, окованная железными полосами, даже не шелохнулась. Сенцы такие узкие, что один человек еле мог повернуться, даже топором не замахнешься. Друст просто взбешен был такой неудачей.

— Проклятый! Все ж таки удрал от меня! Наверх! В замок — вдребезги все!

Они выбежали наверх, а потом через главный вход — в замок. Там сразу же послышался треск, грохот и лязг. Разлетелось окно, стекла со звоном посыпались по стене на землю, и тут же за ними следом вылетела шапка Яна-поляка: Друст, видать, поздно смекнул познакомить товарищей с приятелем. Минуту спустя из дверей замка выскочил и сам обладатель шапки; перепуганный и изумленный, он прошел немного и уселся на землю.

Из-за каретника и угла хлева высунулись несколько голов, но сразу же исчезли, как только лихие гости снова показались во дворе. Обуреваемые жаждой разрушения, они уже не могли успокоиться, но громить больше было нечего. Сбежали еще раз по кухонной лестнице и попробовали двери погреба. Даже и вчетвером ничего не смогли поделать, Друст лишь сломал топорище. Заметили какую-то дверь по другую сторону, сняли ее с петель — там был свален старый, запыленный хлам. Но рядом с нею другая, крепко запертая. Она все же не выдержала напора четверых плеч, отскочила, Друст чуть не споткнулся на неровном полу.

Сквозь маленькое зарешеченное оконце брезжила блеклая заря. Анцис Гайгал, самый молодой, а потому и самый зоркий, разглядел первым.

— Две бабы — одна скорчилась, другая навзничь. Эй, вставайте! Господа заявились!

Когда те не ответили, он подбежал, встряхнул ту, что: лежала скрючившись. Она сразу же откинулась на спину. Анцис испуганно отскочил.

— Эта вроде преставилась.

Нагнулся к лежавшей навзничь.