— Куда же управляющий эти коробья девает?

— Как, разве барин не знает? В Ригу везет продавать, купцы в них будто лен да коноплю укладывают. Спервоначала требовал пять фунтов чесаного льну, потом пуру конопли и пуру орехов, а теперь вот еще и коробья. Сперва хозяева роптали — почему же это на лиственских никаких новых податей не накладывают. А наш говорит — у лиственских молодой барин не живет в Неметчине, ему дважды в год не надо мешок талеров посылать.

Курт поддал лошади каблуком в бок так, что она рванулась. Но тут же, овладев собой, ласково похлопал ее по шее.

— Да, верно, мое житье в Германии дорого стоило сосновским крестьянам. Как ты думаешь, очень они за это на меня в обиде?

Марч не нашелся что ответить. Но одно это смущение было достаточно ясным ответом. Курт только кивнул головой и вздохнул.

Барсучьи горки уже возвышались над прогалиной. Поросшие стройными соснами и старыми березами, словно две конские спины, вылезали они из лесу; между ними лежал топкий луг, а по ту сторону сразу же начинался кочкарник, который тянулся по северному и западному порубежью Танненгофа. Эти места Курт помнил хорошо, не однажды бывал здесь с отцом на барсучьей охоте. Толпа барщинников стояла тогда с лопатами, чтобы сразу броситься копать, когда собаки загонят преследуемое животное в глухую нору. В охотничьем азарте отец становился суровым и грозным, хлыст у него постоянно торчал из-за голенища. Вдруг перед глазами встала неприятная картина… Нет! Курт не хотел ее видеть… Куда же подевалось все то приятное, что он представлял и ожидал?

— Нет, туда мы не пойдем, не будем напрасно пугать этих животных. Я не охотник, в Германии о таких вещах некогда было думать. Отсюда должна быть какая-нибудь дорога назад в имение.

Марч подумал.

— Старый зимник по берегу Липовки. Только он петляет и доходит даже до Оборотневой мельницы. Ближе было бы опять повернуть к кирпичному заводу.

— Нет, я хочу видеть свои леса. Солнце только зашло, а луна нынче с самого вечера.

Когда-то здесь был смешанный сосновый и еловый лес, ныне же остались одни сосны и березы, местами какая-нибудь низкорослая чахлая ель, с обросшими лишайником поникшими лапами. Под ногами чудесный зеленовато-рыжий мшистый ковер без черничных кустов и брусничных островов. Коряги упавших елей — словно огромные щуки в зеленых волнах, с торчащими, выбеленными ветром костями сучьев. С заболоченного кочкарника за речкой Липовкой доносился запах свежей тины. Русло реки можно было определить еще издали по тому, как петлял мелкий кустарник и папоротник по кромке берега шагов в пять вышиной. Заросшая лесная дорога по сухому обрывчику подходила впритык к реке, временами далеко вдаваясь в сосновские угодья, местами забирая к Салацким болотам.

Малинники в ягодах. К болотному запаху здесь примешивался и запах сладкого сока. По-настоящему Липовка даже не речка, а просто черное заболоченное русло бывшей реки, заполненное осокой, еле различимым ручейком, струящимся сквозь белые мхи. Очевидно, течет она только весной, когда тает снег, и после особенно сильных и долгих проливных дождей. Где-то в этом самом дальнем углу — мельница, видно, потому, что других проток в Сосновом нет.

То ли берег на этой стороне был выше, то ли кочкарник на той стороне понижался, только кудрявые верхушки мелких березок и карликовых сосенок на той стороне еле возвышались над молодью. Большой лес внезапно кончился, потянулась обрамленная кольцом сосен заросшая поляна, противоположный край которой был едва-едва различим. Низкорослая белая ольха и береза, купы лесных яблонь и редкие дубы, местами луговые перелески, покрытые никогда не кошенной травой, местами кучи битого кирпича и извести, обросшие чернобыльником, полынью и белоголовником.

Марч остановился и прислушался.

— Сейчас примолкли, а вот в полдень слышно, как сверчки верещат.

У Курта всплыли в памяти неясные, слышанные в детстве рассказы стариков — видно, и старая нянька в свое время знала их. Мальчишка говорил так, словно сам все это видел и пережил.

— В давние времена здесь был Оборотнев край. Шесть дворов и внизу та мельница. Мельница еще при старом бароне работала — мой отец помнит, как ездил сюда зерно молоть. А дома опустели во время великого голода и мора. Кто выжил, убежал в леса. А потом никто не захотел приходить обратно в этот край. Нечистое место. Дед старого барона выбрал как-то шесть семей покрепче из тех, где набольший еще в силе и хоть один взрослый сын имелся. Каждой — по доброй лошади с господской конюшни, семян отсыпал из господских клетей, да все равно так и не прижились. На Янов день все сбежали куда-то под Алуксне. Люди здесь не стали жить, а сверчки верещат, они оборотней не боятся.

Задумчиво слушая, Курт ехал следом за провожатым. Дорога по берегу речушки поднялась на круглый, обросший старыми липами пригорок. Марч понизил голос, словно боясь кого-то потревожить.

— Это чумное кладбище. С Оборотнева края к Большому кладбищу проехать нельзя было — да под конец уже некому было и лошадь запрячь. Раньше всех полегли мужики, за ними молодые бабы и старики. Ребята самые последние, их волки по одному в лес перетаскали, а кто тут слег — тех лисы и муравьи объели. Дедушка рассказывал, что в бору ему самому доводилось находить подо мхом горсточки костей.

Курт обвел взглядом круглый пригорок, поглядел на дуплистые, обломанные ветром липы с длинными костлявыми сучьями. Невольно и по его телу пробежал холодок. Марч подвел Курта к самому краю кручи.

— Видите, барин, вон одинокий вяз между липами, на могиле мельниковой Майи. Все время был зеленый, ветки — как крыша, до самой земли, а с нынешней весны стал сохнуть, скоро совсем пропадет. Люди сказывают: мельникова Майя помирает.

Только на самой вершине зеленый гребень венком изогнулся. Дерево умирало со ствола. Голые сухие ветви еще и теперь доставали до земли, на верхних висели ряды высохших листьев, время от времени срывался и падал на траву жухлый лепесток.

— Кто-то разводил огонь в дупле, потому дерево и умирает.

— Никто не разводил — кто же посмеет надругаться над Майиной могилой? Да весной громом ударило. Старые люди не припомнят грома до Юрьева дня и такого грохота не слыхивали. Над всем лесом кривой крест протянулся, управителева Грета целую неделю ходила оглохшая и полуслепая.

Шагов на сто ниже кладбища по широкой пойме с островками тростника и обомшелыми корягами раскинулась Липовка. Старая мельничная запруда — там вон еще хорошо различимо то место, где была плотина с остатками плетня у обоих берегов. Рядом, в глубокой яме, видимо, долго держалась вода, а теперь осталась только подернутая зеленой слизью тина на самом дне и белые цветы на широких, припавших листах. Так же припал на той стороне и покривившийся мельничный сруб, почерневший, замшелый, с зияющим проемом дверей, с прогнившей лубяной крышей. Творила в паводок сорвало вместе со столбами, большое мельничное колесо унесло далеко вниз, там оно и застряло в забитом травой и сучьями лозняке, на черной дубовой оси держалось лишь несколько обломанных досок.

Курт слез с лошади и уселся на круче. Что-то влекло его к этому запустению, где когда-то шумел стремительный поток, орошая мелкими брызгами висящую клубом тучу мучной пыли. Марч указал вниз.

— И лилии Майины привяли. Тут она на другое утро лежала на листьях, а Апаров Каспар вытащил ее.

— Дождей нет, вода высохла, потому они и вянут.

— Бывало лето и позасушливее, а в Майиной запруде воды всегда хватало. Уж такое недоброе нынче лето. Кузнец Марцис говорит: «Глядите на знаменья, разве вы не видите знамений?»

Они с минуту помолчали, каждый думал о своем. Курт исподтишка поглядывал на юнца, который, казалось, ушел в какой-то иной мир.

— Расскажи, что там было с этой Майей.

Марч вздрогнул и затряс головой. Поглядел на мельницу и затряс снова.

— Нет… невеселый это рассказ. Господам его нельзя сказывать.

Курт попытался улыбнуться.

— Мне можно, я не такой, как остальные господа. А тебе разве не кажется, что я иной?