Однако внешне Казаринов обиду свою не показал. До конца смены работал и только поздним вечером помылся, застирал на рубахе въедливые следы глины.

Леушин это видел, но ничего не сказал. Они вообще мало разговаривали между собой, хотя жили в одной комнате, ели за одним столом. Наверное, Леушина не тянуло к задушевным беседам, а Казаринов напрашиваться не хотел и не любил.

И не просил Казаринов, чтобы поскорей поставили его к лебедке. Терпел. Посылали на подхват — не отказывался. Назначали в ночную смену — тоже не спорил. В душе он уже смирился с тем, что так и не встанет на место бурильщика. Тянулись дни, шла неделя за неделей, а черная, грязная работа не кончалась.

Лишь на последней неделе мастер поставил Казаринова к лебедке. Вдруг посмотрел на практиканта с неожиданной ласковостью, улыбнулся. А Казаринов даже растерялся.

— Становись рядом со мной, — сказал Леушин. — Берись за рычаг. Ногу — на тормоз. Чувствуешь что-нибудь?

— А что надо чувствовать?

Улыбка у Леушина погасла:

— Еще раз! Внимательней! Что чувствуешь?

У Казаринова дрожала рука, лежавшая на рычаге, но все-таки он уловил — неизвестным ранее чутьем, — как ослаб натянутый трос.

— Свободней теперь…

— Почему? — быстро спросил Леушин.

Казаринов заметил, что мастер ногой чуть-чуть опустил тормоз. Вероятно, долото касается дна скважины.

— Задели дно, — ответил Казаринов.

— Правильно. Теперь гляди в квадрат! Что там?

— Очень медленно подается. Едва-едва.

Казаринов вновь ощутил, теперь уже ногой, что мастер отпускает тормоз.

— Останавливается… Егор Степаныч! Останавливается!

— Вот этого и бойся. Понял теперь? Ежели колонна всей тяжестью сядет на долото — каюк. Собери внимание, рукой чувствуй рычаг. Ногой — тормоз. А глаза… Куда глаза должны смотреть, спрашиваю?

— На квадрат.

— Верно. Не дрожи, на сегодня хватит…

Еще несколько раз приводил мастер Казаринова к лебедке. Но сам стоял рядом, не отпускал рычаг, не снимал ногу с тормоза. Словно бы не мешает, но и не доверяет. На поводке держит.

Так и не позволил Казаринову одному поработать.

В день отъезда впервые назвал практиканта по имени. Казаринов с чемоданом уже направлялся к попутной машине, привезшей глину; Леушин встал против него и сказал:

— Знаешь, Сашка, что-что, а одно доброе дело я сделал. Приучил тебя не хныкать. Верно ведь? В самостоятельной жизни эта наука пригодится.

— Конечно, Егор Степанович, — ответил Казаринов.

— Не обиделся на меня?

— Нет.

— Тогда приезжай после техникума. Гарантию давать не хочу. Может, и выгоню… А может, станешь мастером. Все от тебя зависит.

Машина медленно уходила, перебирая скатами бревна лежневки; уменьшалась фигура мастера, стоявшего на дороге. В неизменных рыжих сапогах был Леушин, в плаще со скособоченным от ветра капюшоном. Весь плащ в пятнах, в разводах синей глины.

Перед защитой диплома выпускников приглашали в директорский кабинет на собеседование. Казаринов попросился в ту экспедицию, где работает Леушин. Представитель Геологического управления, сидевший возле директора, переспросил: действительно ли собрался парень в самую отдаленную партию? Казаринов подтвердил: решение он принял давно.

Так он опять попал к Леушину. И опять вкалывал простым рабочим, словно не было диплома в кармане. Только через год назначил его Леушин помощником бурильщика. Еще через год — бурильщиком.

Мастер как будто не оценил выбора, сделанного Казариновым. И будто не сомневался, что Казаринов все вытерпит, не взбунтуется, не уйдет с буровой, как бы строго с ним ни обращались.

А строгостей хватало. Однажды Казаринов съездил в поселок экспедиции — просто так, проветриться. Встретил знакомого. Тот возвратился из Ухты, привез бутылку коньяку. Это редкость была, в поселке спиртного не продавали. За разговором прикончили бутылку, а вечером Казаринову являться на смену. Он нарочно пешком пошагал до буровой, чтоб выветрился хмель.

Но Леушина не обманешь.

— Изуродую! — прошипел Леушин, схватив Казаринова за грудки. — Изуродую, видит бог… Не пожалею!

Прогнал Казаринова от буровой, сам встал за лебедку. Понятное дело, скважина стоит сотни тысяч рублей, и пьяному человеку бурение не доверишь. Но хмеля у Казаринова — ни в одном глазу, никакая бы экспертиза не нашла. А после обеденного перерыва и подавно… Но Леушин и после обеда не пустил Казаринова к лебедке. До конца отработал за него смену.

Правда, позднее об этом случае не напоминал. Даже в шутку. Казаринов же в рабочие дни закаялся прикасаться к бутылке. Не из боязни, а просто знал: не пустит Леушин на буровую. Сам отработает смену, а не пустит.

Время от времени наведывался к буровикам участковый геолог, пожилой и болезненный мужчина. К нему давно привыкли, он казался таким же незаменимым, как старая трехтонка, возившая глину. И вдруг появилась вместо него молодая девушка.

Казаринов раза два видел ее в Геологическом управлении. Она показалась ему очень красивой — ладненькая, румяная, с густыми белесыми бровками, с губами, как спелый шиповник. Казаринов краснел, когда встречался с ней в управлении.

Смутился Казаринов и теперь, когда девушка приехала на буровую, Леушин это заметил. Ничего от мастера не утаишь… Чтоб не теряться, не краснеть на людях, Казаринов решил держаться подальше от девушки. Хотелось ему с ней заговорить, а он ушел подальше от буровой — смена в тот день была у него вечерняя.

И все-таки столкнулся с девушкой у котлопункта. Она спорила о чем-то с Леушиным, жестикулировала.

— Иди сюда, — позвал мастер. — Помогай отбиваться!

— Да как же?! — горячилась девушка, не обратив внимания на подошедшего Казаринова. — У вас над столом технический наряд! Там все указано! Неужели трудно посмотреть?!

Леушин признался виновато:

— Проморгали…

— Чтоб сейчас же начали цементировать! Дальше бурить я не разрешаю!

Леушин сконфуженно замолчал, смотрел на верхушки деревьев. Всем видом показывал, что сознает вину.

А Казаринов едва не рассмеялся. Он сообразил, что мастер разыгрывает девушку. Скважина еще позавчера зацементирована, и спущены в нее обсадные трубы. Не такой человек Леушин, чтоб работал, не заглядывая в технический наряд. От аварий никто не застрахован, только у Леушина они случаются реже, чем у других. Дотошно соблюдает мастер технологию.

Но зачем ему понадобилось разыгрывать девушку?

Та проследила, куда устремлен взгляд Леушина. Тоже осмотрела верхушки деревьев, ничего любопытного не нашла.

— Так и будем стоять?

— Зачем? — сказал Леушин. — Сходите за костяникой. Вон Сашка знает, где она растет… Сходите, сходите. Он парень холостой, не нахальный. Краснеть еще не разучился. С ним безопасно.

— Нет у меня времени!

— Есть время, — рассудительно сказал Леушин. — На машину-то все равно опоздали. Теперь до завтра ждать.

— Лучше я за цементированием прослежу!

— А этого не надо.

— Почему?

— Да зацементировано все. Сашка может подтвердить.

У девушки дрогнули крылья незагоревшего носика, она губу прикусила. «Совсем разозлится!» — подумал Казаринов. А она спросила беспомощно, с детской обидой:

— Зачем же… вы обманывали меня? Не понимаю…

— Забыл, — сокрушенно сказал Леушин, косясь на Казаринова. — Просто забыл. Память стариковская.

— Где… где я смогу переночевать?

— Найдем место. Вон в этом бараке женщины живут, не прогонят… Да ты, никак, обиделась?

— Обиделась.

— На старика-то?..

Девушка скрылась за дверью барака, а Леушин рассмеялся. Забавлял его этот розыгрыш.

— Она вроде тебя, — сказал Леушин. — Недавно из техникума. Обмануть — пара пустяков. Но вообще-то хорошая, мне нравится…

— Какой она техникум окончила?

— Это уж сам расспрашивай. Пообедай быстренько да своди ее за костяникой.

Тут Казаринов догадался. Для него мастер задержал девушку на буровой…