Когда-то в детстве Микулай прокатил своего дружка Емеля верхом на палке. Играли деревенские мальчишки в городки, Емель беззастенчиво жулил. Малышня, которую он обыгрывал, боялась с ним спорить. Тогда Микулай подмигнул мальчишкам, подставил палку. Емеля посадили верхом, подняли — и под смех, свист, улюлюканье прокатили по всей деревне.

В детстве с Емелем было легко справиться. Потом стало потрудней…

Работали однажды на сплаве, в верховьях небольшой лесной речки. Случился затор. Плывущие бревна за что-то зацепились, застряли, их начало громоздить друг на друга. А был уже вечер, все устали, зазябли. Но принялись разбирать затор, и никто не жаловался на усталость — знали, что бросить работу нельзя. Мелководные речки капризны — завтра спадет вода, и останется срубленный лес валяться на берегах до следующего паводка… Все это знали, все принялись работать, лишь один Емель сказал:

— К черту!! Подохнешь тут ни за грош!

— Отдохни, — предложил ему Микулай. — Отдохни, если шибко устал.

— К черту!!

— Отдохнешь и не станешь ругаться. Это ведь с устатку…

— К черту! — опять прокричал Емель. — Я домой пошел, с меня хватит!

На сплаве работали парни послабей Емеля — и голодные, и оборванные. А Емелю не так уж худо жилось, судя по его красным, масленым щекам, и одет он был потеплей других — только у него красовались на ногах непромокаемые свиной выворотки высокие сапоги. В общем, Емелю не грозило первым подохнуть на работе.

— Не хочешь работать, — сказал Микулай, — сиди так, покуривай. А в деревню не пустим.

— Это еще почему?!

— Не дадим позориться. Ты же комсомолец.

— Плевал я! Не удержите!..

Тогда Микулай взбежал на обрывчик, где переобувался Емель, выхватил из его руки сапог, размахнулся и забросил на противоположный берег речки.

— А теперь пойдешь?..

Емель лениво поднялся, опираясь на багор, а потом размахнулся и чуть не всадил острие в живот Микулаю. Тот едва смог увернуться.

Микулай тогда еще не знал, что Емель способен на удары исподтишка. На подлые удары, которых не ждешь.

Микулай и Емель топтались на скользком обрывчике, выдергивая друг у друга багор, и никто из них не уступал, и никто не мог пересилить. Тогда Микулай выхватил топор из-за пояса, ударил по рукоятке багра и перерубил ее пополам.

Емель в тот день остался-таки работать, не ушел в деревню. Но, как поздней выяснилось, обиду не забыл и не простил.

Микулай с отцом косили сено в лугах. Рядом, за кустами ивняка, был покос зареченского мужика Меркура.

Дочка Меркура, Анна, давно Микулаю нравилась. И теперь он поглядывал за кусты, где белела холщовая кофточка Анны, тоже косившей траву, и ждал случая, чтоб подойти и заговорить с девушкой.

Случай, если ищешь его, всегда подвертывается. Отец Микулая отправился выбирать место под будущий стог, а за кустами ивняка, где белела заманчивая кофточка, послышался звон точильного бруска, ширкающего по лезвию косы.

Микулай быстренько пробрался через ивняк:

— Давай наточу!

— Я сама, — смущенно ответила Анна.

— А вдруг я все-таки лучше умею? Не прогадай!

Он зажал косье под мышкой, оно было теплым от ладоней Анны. Под кустами ивняка еще лежала роса, Микулай смочил в ней брусок и принялся точить косу. То на лезвие поглядит, то на стоящую рядышком Анну. Очень она ему нравилась — с узенькими, но округлыми плечиками, ладненькая такая. На лице нежный румянец, и губы как спелая земляника…

По праздникам Микулай, бывало, ходил в зареченскую деревню, видел Анну. Только поближе познакомиться не удавалось, на танцах ее всегда окружали парни из местных. А теперь вот Анна стояла совсем близко, и никто им не мешал переглядываться, посмеиваться, и Микулай не спешил отдавать наточенную косу.

— Носок хорошенько поправлю, — сказал он, продолжая ширкать бруском. А носок давно был как бритва.

— Отец придет, а тебя нету…

— Ну и что?

— Заругается! — поддразнивающе сказала Анна.

— Авось простит. Ты пить не хочешь?

— Хочу.

— Тут есть ключ. Недалеко совсем. Сходим, если меня не боишься.

— А разве ты страшный?

— Нет. Но ты же меня не знаешь… Вдруг испугаешься.

— Я тебя видела на иванов день. Все танцевали, а ты нет… Не умеешь? Даже нашу кадриль?

— Немножко умею.

— Отчего же не танцевал?

— Хотел с тобой, да опередили.

— А ты бы не мешкал!

— Больше не буду, — сказал Микулай. — Уж теперь не замешкаюсь, вот увидишь. Так идем за водой? Вкусная вода, ты такой и не пробовала…

Родник был в овраге, сумрачном и прохладном. Из-под козырька травы выбивалась тоненькая витая струйка и падала в песчаное углубление, похожее на чашу. Песок отсвечивал желтым, и вода казалась прозрачно-янтарной, как свежий июльский мед. По очереди Микулай и Анна наклонялись к этой медовой чаше, пили и все не могли напиться. Вода была замечательная. И у Микулая стучало сердце, когда он видел мокрые полуоткрытые губы Анны.

Потом они выбирались из оврага, и он, помогая Анне, подхватил ее за талию и почувствовал, что холщовая кофточка надета на голое тело; ткань скользнула под его пальцами, он машинально прижал ладони плотней, и тогда Анна обернулась с боязливой, беззащитной улыбкой… У него дыхание оборвалось от ее взгляда.

— Мико-о-ол!.. — сердито звал на лугу отец.

Им пришлось расстаться, ничего не сказав друг другу; но пока Микулай косил, он все поглядывал за ивняк — там светилась, мелькала белая кофточка, будто лебедь кружил над лугом.

Осенью Микулая призвали в армию. Он попал в пограничные войска и прослужил без малого четыре года. Вернулся и узнал: Меркур раскулачен, дети его уехали из деревни. Где они теперь, неизвестно.

Микулай слышал, что раньше Меркур нанимал работников. Может, это и вправду было. Но Меркур и себя не жалел, и детей заставлял работать без отдыха. Жили они в достатке, но богатства не накопили, Микулай это знал. Он не стал бы держать на примете Анну, если б не считал ее ровней себе.

Видать, попал Меркур под чью-то горячую руку, а защитников ему не нашлось. Но где теперь Анна? Как разыскать ее?

Опять помог случай, который обязательно подвертывается, если ты его ждешь. Микулая и еще двух мужиков послали в город за племенными телятами. Получили этих телят, уже вывели стадо за городскую окраину, и тут Микулай сказал, что хочет ненадолго вернуться. Ему надо побывать на лесозаводе. Почему-то Микулай решил, что Анна работает там. Специальности у нее никакой нет, и, стало быть, искать надо на погрузке да выгрузке, на нехитрой работе.

И он встретил Анну. Лошаденка тянула к лесобирже пиленые доски, рядом с телегой шла Анна. Микулай едва ее узнал, так она изменилась.

— Ты?..

— Была когда-то я… — невесело пошутила Анна, и даже голос ее показался Микулаю незнакомым.

— Почему «была»?

— Да так.

— Замужем, что ли? — спросил он растерянно.

— Что ты, Микулай. Кому я теперь нужна.

— Мне нужна.

— Что ты. Не надо, Микулай.

— Я за тем и приехал!

— Правда?

— Еще бы не правда, я столько тебя разыскивал!

Она вдруг заплакала, выпали из рук веревочные вожжи. Лошаденка безучастно стояла на дороге, и покачивались доски, свешивающиеся с телеги.

— По деревне я соскучилась, Микулай… Тоскливо здесь…

— Пойдем со мной! Или тебя присудили на завод?

— Нет, я сама нанялась. Жить-то надо.

— Ну и пойдем ко мне! Я тебя люблю, Анна!

— Не надо, Микулай. Со мной только горя искать.

— Мне все равно, чья ты дочка, — сказал Микулай, страдая от жалости и нежности к ней. — Мне все равно. Поедем в деревню!

А она все отказывалась. Микулай догадывался, что небезразличен ей, но она боялась, что принесет ему беду. Она не верила, что жить без нее — самая страшная беда для него.

Ночь они просидели у костра, на берегу Сысолы. Микулай уговаривал ее, замолкал и опять принимался уговаривать. Наконец Анна согласилась. Сказала, что возьмет на заводе расчет и приедет, пусть Микулай ее встречает на пристани.