А ей так хотелось эту работу! Она решила бы все ее проблемы!

Мама, пряча слезы, говорила о ревности. Она была права – это действительно была ревность. Так ревнуют потерянную собственность, с той лишь разницей, что Эля была собственностью живой и осмелилась отречься от хозяина сама, променять его на какого-то там мужа и сына – а потому была виновна вдвое и втрое. Она больше не заслуживала отцовского внимания, зато заслуживала самого страшного наказания. И теперь отец собирался это наказание осуществить.

Иногда Эле совершенно по-детски хотелось броситься к отцу, обнять, и заливаясь слезами, кричать: «Папочка, за что? Папочка, я же ничего плохого не сделала!» Она готова была признать любую несуществующую вину, покориться, лишь бы снова получить отцовскую любовь, поддержку, лишь бы помириться. Останавливало ее только одно – ясно, будто это уже произошло, она видела, как он снисходительно похлопывает ее по плечу: ну ладно, ладно, посмотрим по твоему поведению. И торжество в его глазах, и дальше – все. Жизнь в вечном страхе, низкопоклонство перед его женой и ним самим. Отец никогда не воспримет ее поступок как просьбу о любви: только как свою победу. И немедленно начнет пожинать материальные и моральные плоды.

Телефон зазвонил. Эля метнулась к нему, остановилась… Через пару минут заливистой трелью зашлась мобилка.

- Я уже здесь, Элина Александровна, - весело сообщили в трубку.

- Я… - промямлила Эля, потерянно глядя на валяющийся на диване блейзер, - Я не готова.

- Естественно, - легко согласился голос в трубке, - Я подожду, собирайтесь. – и он отключился.

Эля поглядела на трубку, снова на блейзер – и заметалась по комнате, хватая то одно, то другое. Блузка… Нет, на ней прям написан год ее рождения – такие уже давно не носят. Лучше обыкновенный гольф… Она вытряхнула из сумки книги и папку с документами. Похуже ментовской куртки, но все равно кожаная. Подновить макияж нет времени, «кожаный» небось мерзнет под подъездом. Только губы…

- Поедешь все-таки? – неодобрительно поинтересовалась бабушка.

- Мама, а куда ты? Я не хочу, чтобы ты уезжала! – вскинулся вдруг промолчавший почти весь вечер Ясь и крепко-накрепко ухватил ее за руку.

Эля попыталась высвободится:

- Ясик, с тобой остается бабушка, а я еду по делу. Дядя милиционер хочет со мной поговорить! Если мама откажется с ним разговаривать, он подумает, что это мама убила дядю Савчука. А заодно и Джона Кеннеди с Улафом Пальмой, - пробормотала Эля. Вряд ли санкции за неявку будут столь страшными, хотя всего можно ожидать.

- Мама, а ты и правда убила всех этих дядей? – с опасливым любопытством поинтересовался Ясь.

- Ясик, мама шутит, – вмешалась бабушка, - И совершенно не соображает, как и с кем она шутит! Язык без костей у твоей мамы!

- Мам, а где твой пистолет? А у меня в языке есть кости? – вывалив язык, Ясь принялся сосредоточенно его ощупывать.

- Определенно – нет, точно как у мамы, - успокоила его бабушка, - Ладно, если идешь, так иди уже, - она нетерпеливо махнула Эле, - Постарайся хотя бы к 10-ти вернуться, чтоб я не нервничала.

- Бабушка, мне не 16 лет! И вообще, я, считай, на допрос еду! Я понятия не имею, сколько со мной будут разговаривать.

- А ты скажи, что у тебя ребенок!

Ага, и вся милиция построится! Да плевать им на ее ребенка. Все, она должна сейчас же убраться отсюда. Ресторан, пусть даже в сочетании с разговорами об убийстве, лучше, чем бесконечный замкнутый круг: отец, его жена, их подлость, квартира, слезы и снова – отец… Не-ет. Наскоро поцеловав Яську, Эля почти выпрыгнула на площадку и стремительно помчалась вниз по лестнице.

Reasonable job – “For your eyes only”*

Дверь подъезда распахнулась, холодный танец снежной круговерти заклубился вокруг Эли. Она покрутила головой, вглядываясь в снежную завесу в поисках поджидающего ее мента.

Припаркованный у обочины темный форд пару раз нетерпеливо мигнул фарами. Водительская дверца распахнулась и поджидающий ее мент выглянул над крышей машины:

- Элина Александровна! – нетерпеливо позвал он, кутаясь в воротник куртки, - Идите скорее сюда, холодно!

Скользя подошвами сапог по слежавшемуся снегу, Эля побежала к распахнутой для нее дверце. Кучеряво живет милиция! Она нырнула в разогретый салон, дверца захлопнулась, отрезая злые порывы ветра, Элю охватило блаженное тепло. В салоне терпко пахло освежителем воздуха и нагретой кожей.

- Куда поедем, Элина Александровна? Вы какой ресторан предпочитаете?

- В это время суток… - ворчливо добавила Эля и пожала плечами. – Понятия не имею.

- Ночной клуб отпадает: шумно, а у нас с вами будет долгая беседа, - вслух принялся размышлять «кожаный», - В «Репортере» нынче молодежная тусовка – и опять таки шумно. А направимся-ка мы с вами, допустим, в «Апрель»… Вы как, Элина Александровна, ничего против «Апреля» не имеете?

- Потом будете год на черством хлебе перебиваться? – осведомилась Эля.

- Руководство платит, - небрежно бросил он, - Когда еще представиться возможность повыпендриваться перед красивой девушкой за казенный счет? – и он повернул ключ зажигания.

Ну «ковбоец», нашел красивую девушку – долго искал! Эля украдкой повернула ногу и оглядела стоптанные края толстых каблуков на своих сапогах. Вот уж куда ей не хотелось – так это в «Апрель». Вот уж где швейцары с официантами моментально просекут: и сколько лет ее английскому блейзеру, и сколько кило картошки влезает в ее так называемую дамскую сумочку. Ее вдруг охватила самая настоящая острая тоска по пивнушкам Кремса, куда они с однокурсниками могли запросто закатиться после семинаров. По венским кофейням, от которых плыл восхитительно свежий запах только что смолотого кофе, и где в витринах красовались крохотные, невероятные как на вид, так и на вкус пирожные. По Рождеству, когда они дружно отправились в Прагу, и сутки таскались по городу, перемежая пиво – кнедликами, а кнедлики – колбасками. По солнечным майским воскресеньям, когда они одалживали старый раздолбанный фиат у Элиной домохозяйки и ехали через границу – в Венгрию – пить молодое вино. И ведь она не считала тогда себя богатой, но все было доступно, на все хватало денег, и она могла вломиться в самый роскошный ночной клуб в затрепанных кроссовках и прожженном в лаборатории комбинезоне – и все, в том числе она сама, принимали это как должное. Куда делась та невозмутимая уверенность в себе и в мире? Теперь при упоминании дорогого ресторана она переполошилась, словно престарелая тургеневская барышня с филологического факультета. Стыдно.

Форд подкатил к дверям с неброской вывеской и мягко ткнулся в бордюр стоянки. Эля взялась за ручку дверцы:

- Вы от меня убегаете, Элина Александровна?

Эля обернулась, недоуменно глядя на него.

- Если нет, погодите секунду, я вам дверцу открою, - невозмутимо сообщил «кожаный», выбираясь из-за руля.

Эля почувствовала как горячеют у нее щеки. Забыла, все забыла, разучилась! В солидном форде, при симпатичном кавалере, у входа в дорогой ресторан рванула наружу, точно из забитой под завязку маршрутки на перекрестке прыгать собралась.

Дверца приоткрылась:

- Прошу, Элина Александровна!

- Только давайте так …Александр, - опираясь на протянутую руку, решительно объявила она, - Или вы меня зовите Элиной, или уж давайте и я вас буду по отчеству.

С преувеличенной серьезностью он задумался:

- Нет уж, лучше я буду вас Элиной звать, а то с этими взаимными отчествами у нас какой-то бизнес-ланч получится.

- Хотя на самом деле у нас обыкновенный допрос, - закончила она, проходя в распахнутую швейцаром дверь.

Александр сбросил свою куртку на руки солидному, словно лорд, гардеробщику и взялся за Элину шубу:

- Да-а, - после долгой паузы протянул он, - На бизнес-ланч это мало похоже, да и на допрос тоже. Скорее на встречу однополчан 3-го батальона Уэссекского полка…

Эля обернулась, поглядела на него и злые слезы снова заклубились у самых глаз. Нет, ну это действительно черт знает что! На нем был блейзер. Классический темно-синий клубный пиджак с золотыми пуговицами, такой элегантный в своем сходстве с военной формой. Только вместо потертой черной юбки – безупречные серые брюки.