«Как прекрасна родная земля! Как прекрасно родное небо над бескрайним морем!» Молодая женщина, сидящая рядом с Кхиетом, вернула соседу на переднем сиденье баночку с мазью.

Машина миновала перевал Фузиа. Мужчина взял баночку и с шумом выдохнул воздух, точно сбросил с плеч тяжесть.

— Вы, вероятно, офицер? — спросила женщина.

— Вы угадали, — спокойно ответил мужчина. — Хотя на мне нет военной формы, они знают, что я офицер, и все-таки «разрешают проезд».

Слово «они» мужчина произнес с нажимом. Женщина посмотрела на него с улыбкой, а мужчина повторил:

— Главное, что на мне нет военной формы!

Кхиету не хотелось слушать их разговор, и он стал смотреть на море. На определенном участке дороги водителю иногда приказывали остановить машину и высадить лиц в военной форме. «Они» в мгновение ока окружали и тут же куда-то уводили военных. Тех, кто был в штатском, обычно не задерживали. Это было в те дни, когда на железных дорогах прекратилось движение поездов. Все движение на железных дорогах замерло — так говорили очевидцы. Особенно на участке Дананг — Хюэ — Донгха, где после недавних наступательных операций патриотов не проходил ни один поезд. Вагоны, где находились гражданские лица, оставались целы и невредимы, вагоны же, в которых везли солдат и оружие, то и дело взлетали на воздух. После каждой диверсии так называемые ответственные лица громогласно выражали свое возмущение, усиливалась охрана, устраивались облавы. Но все эти меры не давали желаемых результатов, спокойствие воцарялось лишь на некоторое время. И однажды ночью со стороны железной дороги снова доносились страшные взрывы, от которых содрогалась земля, и снова несколько вагонов, которые неизвестно каким образом оказывались отцепленными от других, взлетали на воздух, объятые пламенем и густым дымом. Снова чинили дорогу, снова устраивали облавы, снова объявлялись смертные приговоры, которые поспешно приводились в исполнение, — и все начиналось сначала. Поэтому теперь солдаты и офицеры, уезжая домой в отпуск или направляясь куда-либо по делам службы, старались смешаться со своими соотечественниками. А соотечественники перестали ездить по железной дороге, боясь оказаться на том свете. В конце концов на этом участке дороги поезда вообще перестали ходить, вот тогда-то и наступил черед автобусов и такси, которые останавливали посреди пути, высаживали людей в военной форме и уводили куда-то.

Машина прибавила ходу. Через полчаса они будут в Хюэ. Дорога утомила Кхиета. Думая о своем друге, он досадовал на него и на себя из-за того, что у них не получился откровенный разговор. Снова его ожидает мучительная бессонная ночь…

…Когда же теперь Кхиету удастся поговорить с Винь Ко, рассказать ему, как он исстрадался, каким себя чувствует разбитым и измотанным? До чего же гнусной стала жизнь! И не только у него — многие его сверстники похожи на отбившихся от стаи мальков, попавших в вязкое болото после бурного паводка… С него довольно! Он пробьет лед недоверия. Винь Ко, не создавай ненужных препятствий… Почему мы не имеем права откровенно высказать друг другу все, что у нас на душе? Почему мы упорно скрываем друг от друга самое сокровенное? Не потому ли, что вокруг нас слишком много лжи? Не потому ли, что мы вообще утратили всякую веру? Нет, пусть мы потеряли многое, но как можно потерять взаимное доверие? Его нельзя утратить, как нельзя утратить способности любить.

…Когда же он сможет сказать другу, что ему претит эта неопределенность, эти недомолвки, что он хочет правды и откровенности? Видимо, Винь Ко уже избрал свой путь и уже идет по этому пути. Нет, Кхиет больше не даст ему уклониться от откровенной беседы, заставит сказать всю правду.

…Когда же этот Винь Ко, этот парень с высоким лбом, на котором рано прорезались упрямые морщинки, когда же он прямо, посмотрит в глаза другу и не отведет взгляда? Когда наступит этот очень трудный, но желанный момент, когда они переступят через этот рубеж?

Кхиет твердо решил, что должен повидать Винь Ко. Они встретятся, крепко обнимут друг друга и скажут наконец всю правду.

Несколько дней назад Кхиет получил от Винь Ко письмо и не успел опомниться, как Винь Ко приехал к нему сам. Он всегда любил устраивать сюрпризы. Друзья направились к школе Фу Ван Лау. Вековые деревья шелестели листвой, словно пытаясь напомнить друзьям о прошлом, о школьных годах, но те ничего не слышали, ничего не замечали вокруг.

— …Ты говоришь, Винь Ко, что остался таким, как прежде? Как это понять? Разве ты теперь не солдат, разве ты все еще студент педагогического института?

— Да, я солдат. Но я такой же, как и прежде, — твердо сказал Винь Ко.

— Это правда?

— Конечно.

— Ты можешь дать честное слово?

— Даю.

— Ты так же высоко ценишь честное слово, как и раньше?

— Разумеется!

— Ну что ж, этого для меня почти достаточно…

И расстались они совсем не так, как он ожидал. Кхиет до сих пор до мельчайших подробностей помнит, как себя вел Винь Ко в тот день, помнит его решительное «нет», повторенное дважды.

Винь Ко говорил о чем угодно, но только не о том, что интересовало Кхиета больше всего. Он несколько раз возвращался к закону Вунгтау, говорил, что в Сайгоне готовятся мощные выступления против Нгуен Кханя, от которого потребуют отмены этого закона.

Наступили летние каникулы. В отличие от прошлого года, Кхиет использовал эти короткие летние каникулы, чтобы наверстать упущенное, ликвидировать пробелы, кроме того, пришлось давать уроки, чтобы купить книги и тетради к новому учебному году. В это лето Кхиет зачастил в деревню к матери. У него была своя цель. Однако об этом никто не догадывался.

Однажды в конце лета он довел до слез мать своими расспросами: «Мама, ты встаешь в три утра, чтобы приготовить еду каким-то дядюшкам. Я приезжаю к тебе уже пятый раз, но почему-то ни разу никого не встретил? Выходит, ты мне не доверяешь? И про отца при мне не вспоминаешь…» Но мать только молча смотрела на него. За лето он приезжал сюда пять раз. В первые свои приезды он ни словом не обмолвился о деле, которое его интересовало. А ведь ему с таким трудом удавалось вырваться в деревню! Мать радовалась, что он хорошо учится, она обещала свести его с дядюшкой Тхангом, но тут усилились бои и ей никого не удалось отыскать. Кхиет попытался сам разыскать кого-нибудь из местных подпольщиков, но из этого ничего не вышло. Однако некоторое время спустя, несмотря на занятость, они все-таки сами навели о нем справки — о его работе, о товарищах по борьбе и убедились, что он выбрал себе хороших друзей. Правда, им иногда недостает единства взглядов. Кхиет, например, ни в грош не ставит ни одного из нынешних лидеров, а некоторые его друзья когда-то делали ставку на Нгуен Тянь Тхи — после того, как тот поссорился с Кханем. Этот Тхи прибыл в Хюэ как раз в те дни, когда студенты в Хюэ и Сайгоне активно выступали против Кханя, требуя его отстранения. Тхи намеренно сообщил студентам, что американцы дали Кханю указание восстановить партию: «Труд и персонализм». Кхиет внимательно слушал и мотал на ус: никто из знакомых его матери не верит ни этому Тхи, ни кому-либо другому из его компании. Знакомые матери предельно осторожны. Мать, по ее словам, не в курсе их дел.

— Сын называется! Как ты посмел так говорить с матерью! — она поправила платок на голове и потянула Кхиета за куртку. Он уже собирался выйти из дома. Глубоко запавшие усталые глаза матери, под которыми темнели тени, наполнились слезами.

Мать сказала Кхиету: «Нас со всех сторон окружают враги. Они повсюду: в наших домах, в садах, на улице, на дорогах… Шагу лишнего не сделаешь! Не думай, что все так просто… Я говорила с нашими, тебе велено ждать, наберись терпения…»

Он ждал. Ждал с того самого дня, как по возвращении в Хюэ встретил Ле Минь Тяу, — это было две недели назад. Кхиет шел мимо рынка Фочать, как вдруг из лавчонки с прохладительными напитками выскочил этот самый Ле Минь Тяу и дружески похлопал Кхиета по плечу, Кхиет не знал, какое задание дали на этот раз хозяева Ле Минь Тяу, он знал только, что одно время Ле Минь Тяу вертелся в Фаунгбине и в Фаунгхоа, видимо, что-то там вынюхивал и выслеживал. Он водился с Тон Тхат Санем, Кхиет видел их вместе. «Так ты, браток, был в деревне? Понравилось? А ты парень что надо! Разве что худощав немного, и глаза стали какими-то другими… уж не влюбился ли? Митингуешь, конечно? Правильно!» Кхиет молчал, сохраняя невозмутимый вид.