«…У меня было совсем иное представление о собственном назначении в жизни. Постарайся понять, Кхиет. Рано или поздно ты все поймешь. Когда тебе стукнет двадцать пять, ты начнешь смотреть и на самого себя по-другому, тебе захочется новой, настоящей жизни, тебе захочется, чтобы слова «свобода», «независимость» были не пустым звуком, а обрели ощутимую реальность…»

«На что тогда намекал Винь Ко?» — думал Кхиет. С некоторых пор ему стало казаться, будто друг что-то скрывает…

В автобус врывался горячий воздух. Многолюдный, шумный город словно отступил куда-то за стеклом автобусных окон. «Стало быть, Винь Ко, пройдя сквозь огонь войны, переживая бурю в своей собственной душе, нашел какое-то единственно правильное решение», — думал Кхиет. Он вспомнил, какой взгляд был тогда у Винь Ко. Уверенный и твердый, как никогда. Мимо проезжали рикши с редкими пассажирами, у рикш были темные обветренные лица, по которым струился пот. Он почувствовал запах пудры, румян, терпкий аромат духов смешался с запахом бензина, затем пахнуло смрадом мусорных куч, над которыми гудели полчища жирных мух — их вспугнули ребятишки, повздорившие из-за конфетных коробок.

«Винь Ко очень возмужал, обрел какую-то особую значительность и мудрость, несомненно, он пришел к какому-то выводу, принял твердое, жизненно важное решение. Вовсе не случайно он сам себе нанес это ранение…»

Кхиет вспомнил слова друга: «У меня было совсем иное представление о собственном назначении в жизни… В двадцать пять лет… слова «свобода» и «независимость» должны обрести ощутимую реальность…»

Кхиет чуть было не повторил эти слова вслух. Он потрогал край открытого окна и выглянул наружу. Город остался позади, теперь за окном были горы и море. На далеком горизонте сгустились темные тучи. Кхиета больно резанула мысль: «Так хорошо понимать друг друга и все-таки не доверять друг другу до конца! Какая бессмыслица!» Кхиет устроился поудобнее на своем сиденье. Он старался подавить раздражение против друга: разве он может упрекнуть Винь Ко в чем-либо? Это он, Кхиет, запутался в своих умозаключениях и оторвался от реальной действительности. Ведь Винь Ко откровенно рассказал ему, при каких обстоятельствах был ранен. Так за что же он сердится на него? Разве любой из нас не имеет права на переоценку ценностей? Особенно такой человек, как Винь Ко. Человек, отличающийся твердой волей и самостоятельностью мышления.

Темное море придвинулось совсем близко, на северо-западе громоздились горы. Ветви деревьев переплелись друг с другом, как прожилки на мраморе. Все кругом приобрело расплывчатые неясные очертания.

Кхиет подумал о своем дяде, который жил в Дананге, днем он работал электриком, а на ночь нанимался портовым грузчиком, чтобы хоть немного подработать. Кхиет вспомнил, как дядя и его жена с горькой усмешкой успокаивали его: «Не переживай из-за нас! Не мы одни так! Очень многие служащие днем работают в своих конторах, а ночью становятся рикшами. Так что о таких, как твой дядя, и говорить не приходится. Без дополнительного приработка в наше время не проживешь!»

На трудовой люд Дананга словно обрушилась свирепая буря. Никто не мог устроить свою жизнь так, как ему хотелось. На том месте, где еще вчера стояла лавчонка с прохладительными напитками, в которой хозяйничала молодая девушка или старушка, сегодня высились горы бочек и ящиков, набитых всякой всячиной, привезенной из заморских стран. Там, где вчера прогуливались влюбленные молодые пары, сегодня вдруг появлялись заграждения из колючей проволоки — еще одна запретная зона. Жизненное пространство в городе с каждым днем сужалось, зато на улицах все чаще мелькали мундиры жандармов и полицейских. С неприступными, каменными лицами они прохаживались вдоль набережной, готовые в любую минуту поднести к губам свисток или выхватить из кобуры револьвер. Часть из них получили подготовку в Америке, часть во Вьетнаме. То и дело проводились кампании: местных жителей выселяли из домов, отбирали у них землю, на предприятиях шли массовые увольнения рабочих. Одновременно велось строительство каких-то новых объектов. В порт постоянно прибывали корабли с военными грузами. Стоило только разнестись слуху о том, что тот или иной американский объект нуждается в рабочей силе, как у его ворот тут же собиралась толпа. Вначале появлялись лица, печатавшие на машинке заявления о приеме на работу, затем те, кто нуждался в их услугах. Иногда и тех и других было одинаковое количество, иногда преобладала вторая категория. Подашь заявление на полминуты позже другого — не попадешь в список принятых на работу. Дядя Кхиета как-то сказал: «Голод задушит нас всех, если мы не подавим в себе самолюбия, вернее говоря, чувства национального достоинства».

Бары, чайные, ночные притоны вырастали как грибы. Прямо напротив стадиона Тонланг процветало заведение, где девицы откровенно торговали собой. Год назад Кхиет приходил сюда на футбольный матч, и не было тут ни девиц, ни самого заведения, а сейчас они торчали на веранде и, нагло улыбаясь, зазывали клиентов. Когда в прошлом году неподалеку от города разместился американский лагерь, жители Дананга сокрушенно вздыхали; теперь, конечно, где-нибудь поблизости откроется и «заведение»: американцы и проститутки неразлучны… И прогнозы эти очень скоро оправдались! «Куда мы только катимся?» — с горечью подумал Кхиет. Он снова вспомнил Винь Ко. «Действительно ли каждый из нас сам выбрал свой путь? Мы хотим быть счастливыми, мы желаем сохранения непреходящих вечных ценностей, мы отстаиваем право быть людьми, хотим жить, сохраняя идеалы».

«Почему мы не изберем другой путь?» Кхиет снова вспомнил слова Винь Ко: «Когда тебе стукнет двадцать пять, ты начнешь смотреть на себя по-другому…» Ну почему же, дорогой мой Винь Ко, у нас с тобой не получается откровенного разговора? Эти тягостные мысли измучили Кхиета, не давали ему покоя. Неожиданно ему захотелось немедленно вернуться назад, увидеть Винь Ко. Кхиет подошел к открытому окну, рассеянно посмотрел вдаль. «Нет, горячиться не нужно, — успокаивал он сам себя, — мы еще успеем встретиться и поговорить по-настоящему».

Молодая женщина, сидевшая рядом с Кхиетом, сказала, что ей дурно. Кхиет поспешно вытащил свой носовой платок и протянул ей. Взглянув в окно, он вздрогнул: оказывается, они уже давно миновали курортные места, осталось проехать еще два последних перевала, и они будут на месте, а он и не заметил, как пролетело время. В окно врывался свежий ветерок. Вот уже показался Лангко. Какая красота! Мужчина, сидевший впереди, протянул молодой женщине баночку с ароматной мазью. «Возьмите, это вам поможет», — сказал он, повернувшись к ней.

«Почехму же мы не выберем иной путь?» Наверняка Винь Ко тоже задавал себе этот вопрос. Женщину тошнило, у нее дрожали плечи, прическа растрепалась.

— Откиньтесь немного назад, так вам будет легче, — сказал Кхиет.

Бледное лицо молодой женщины напомнило Кхиету другое лицо. Он словно наяву увидел прекрасные, темные, широко открытые глаза, полные слез. Где бы он ни был, эти глаза, это бледное лицо всегда стояли перед ним. Та девушка словно незримо следовала за ним повсюду, она приходила к нему в сновидениях, встречая других девушек, он пытался уловить знакомые черты. Что с ним? Или ему почудилось? Когда в Дананге машина свернула на улицу Фан Тю Чиня, Кхиет вдруг увидел в толпе школьников девушку, поразительно похожую на ту. Нет, не может быть! Она стояла рядом с каким-то мальчишкой.

Машина продолжала свой путь. Голова молодой женщины бессильно клонилась вниз. Уже совсем близко Лангко. Где-то вдали море сливалось с небом — едва заметная серовато-голубая черта. Небо соединялось с морем, словно одна гладкая поверхность переходила в другую. Далеко-далеко виднелись белые паруса — словно хлопья снега, брошенные в пространство рукой неведомого художника. На западе струились светлые полосы, будто кто-то нечаянно опрокинул на синий шелк кувшин с молоком. Высоко в небе плыли облака, и на воде качались их отражения — казалось, в сказочном небесном саду прогуливались одетые в длинные платья прекрасные феи из старинной легенды…