— А чем они занимаются, где живут?

— Мама живет в Фаунгдьене, она продает сушеную рыбу и соус из креветок.

Кхиет представил, как мать по утрам торопится на рынок Дайлок, чтобы закупить продукты. Вот она идет по дороге, где растут гуайявы, потом по песку, который тянется нескончаемой полосой. А на следующее утро, подняв тяжелое коромысло на плечи, мать спешит в Фоунгнгуен — волостной центр у самых гор. Там она продает свою снедь и закупает табак и тростник, которые перепродает на рынке в Митяне или в Ыудьеме, покупает сахар, бобы, зеленый чай, чтобы перепродать затем односельчанам… Перед глазами Кхиета всегда стоит материнское лицо, такое родное, такое дорогое…

— А дядя, — продолжал Кхиет, — вместе с отцом уехал на Юг работать на плантациях — это было еще при французах. — Кхиет чуть наклонил голову, теребя книжку, которую держал в руках. — Отец умер там, там он и похоронен… А дядя стал рикшей, потом портовым грузчиком. Сейчас он работает в одном из магазинов Дананга мастером по ремонту электроприборов.

— Вы часто навещаете своих? — спросила Тхюи, и Кхиет заметил, как дрогнули ее длинные ресницы.

— Иногда заглядываю к дяде, бываю и в деревне у матери.

Кхиет задумался, глаза его устремились куда-то вдаль:

— Когда я закончу институт, — Кхиет почему-то засучил рукава и выпрямился на стуле, — я поеду в свою деревню, чтобы помочь матери, но самое главное — я хочу лечить моих односельчан, которые были так добры ко мне. Они ничего не жалели для меня и хотели бы помочь еще больше, да сами слишком бедны… Знаете, красивее нашей деревни нет во всей округе!

Тхюи вдруг заговорила, едва сдерживая слезы:

— А я жила недалеко от Хюэ. Я очень тоскую по родным местам, по своим односельчанам и особенно по братику, но теперь мне нельзя там появляться, и я уже никогда туда не вернусь, не посмею вернуться.

У Кхиета сжалось сердце. Он попытался успокоить девушку:

— Односельчане простят вас…

Он хотел было добавить: «Вы ведь ни в чем не виноваты», — но не успел, Тхюи перебила его:

— Нет, такой испорченной девушке, как я, нельзя возвращаться в родную деревню, хотя… Разве это случилось по моей воле, разве я этого хотела?

Глаза Тхюи потускнели.

— Лучше уж умереть… — сказала она с тоской.

Кхиет, с трудом справившись с волнением, ласково сказал:

— Поговорим о чем-нибудь другом. Тхюи, вы учились грамоте?

— Нет. А это очень трудно — научиться грамоте? — спросила она, стараясь говорить спокойно.

— Нет, не очень. Главная трудность в том, что у нашей молодежи нет возможности учиться.

Кхиет почувствовал острую жалость к девушке. И еще какое-то доселе не изведанное ощущение неожиданно охватило его. Вот уже почти двадцать лет его родина не знает покоя. С тех пор как американские войска ступили на его родную землю, с тех пор как американцы появились в этом городе, жизнь стала невыносимой. Вот уж правду говорят: «Рис на рынке, да не купишь; вода в реке, да не зачерпнешь». Крестьяне побросали поля и, спасаясь от голода, подались в города. Да только и там живется не лучше. Вот, например, дядя в Дананге столько раз оставался без работы… Детишкам негде учиться, и они бродяжничают по дорогам и рынкам. Девушки вынуждены продавать себя за кусок хлеба. Семьи революционеров страдают от террора, а такие вот, как Тхюи…

— Кхиет, у вас в институте преподавали на иностранном языке или на нашем? — робко спросила девушка. — Дети моих хозяев учились и на нашем и на иностранном языке.

— Я тоже.

Тхюи задумалась. Вот если бы она была грамотной, как это было бы здорово! Научиться грамоте и написать письмо отцу с матерью, рассказать, как она скучает без них, поведать матери о своих невзгодах. Попросить у них прощения, ведь они все поймут и простят… Эх, если бы она была грамотной…

Тхюи чуть было не сказала вслух: «Господи, да разве такие мечты могут сбыться?» Тхюи давно уже разучилась мечтать. Раньше она мечтала о том, что позовет отца, позовет мать — и они откликнутся, придут на ее зов, ласково спросят, что случилось. И тогда ей не нужно будет больше работать с утра до поздней ночи.

Кхиет молча чертил что-то носком ботинка на полу. Наконец он решился прервать ее размышления:

— О чем вы задумались?

— Да так, ни о чем… Поскорее бы выйти из госпиталя, хотя пока неизвестно…

Тхюи хотела сказать: «Хотя пока неизвестно, куда мне деваться, когда я выйду из госпиталя».

— Если вы будете быстро поправляться, — сказал Кхиет, — то на следующей неделе, в субботу, вас выпишут. Вам нужно набраться сил, старайтесь не думать о плохом. Вы ведь еще очень молоды, у вас все впереди.

— Я постараюсь.

Кхиет порылся в карманах брюк, словно отыскивая что-то. Потом заглянул в глаза Тхюи.

— Я бы хотел, чтобы вы вернулись в родную деревню к тетушке Зьеу. Я нисколько не сомневаюсь, что односельчане поймут вас и посочувствуют. Не нужно вам оставаться в городе! — И неожиданно добавил: — Очень жаль, что я не могу стать для вас более близким человеком.

Вцепившись в край одеяла и широко открыв глаза, Тхюи спросила недоверчиво:

— Вы и в самом деле так думаете? Вы думаете, односельчане простят меня? Вы верите в это?

— Ну конечно!

Кхиет пошарил в медицинской сумке и достал оттуда пилочку для ампул.

— Я уверен в этом и надеюсь, что у вас хватит сил превозмочь все трудности.

Он поднялся со стула, открыл пакет с лекарствами и, искоса бросив взгляд на Тхюи, заметил, как блеснули у нее глаза — она хотела и не решалась поверить его словам.

— Вот это вы будете принимать по шесть таблеток в день, — Кхиет поставил перед Тхюи пузырьки, — утром и вечером. А это — по две ампулы в день, тоже разделите на две части — утром и вечером. И еще вот это: по три таблетки в день. Пилку для ампул я оставляю вам. Это все тонизирующие средства, постарайтесь принимать их регулярно!

Кхиет еще раз подержал в руках пузырьки и пакетики, затем налил в стакан воды из термоса.

— Примите вот это и отдыхайте, — Кхиет положил таблетки на ладонь Тхюи, — и к вечеру снова выпейте лекарство. А мне пора идти. И не забудьте про фрукты!

Тхюи приподнялась, взяла у него стакан с водой.

За окном вовсю сияло солнце. Когда Кхиет вышел из палаты, стрелки часов показывали без четверти девять.

— Самая настоящая потаскушка! Даром что с лица беленькая и волосы хоть куда… Сама подстроила так, чтобы ее обесчестили, а потом пригрозила, что в воду кинется. Да только не утонула… И еще осмелилась сюда явиться! Срам-то какой! Свалилась на мою голову! Теперь беды не оберешься с ней!

Тетушка Зьеу, положив дров в печурку, расколола орешек арековой пальмы, завернула в лист бетеля и задумалась. Тхюи закусила губы, боясь расплакаться, и еще ниже склонилась над лоханью, в которой она толкла замоченный рис: надо успеть процедить его, чтобы завтра утром приготовить лапшу. Горячие слезы ручейками текли по щекам Тхюи. Зря она послушалась Кхиета и вернулась в деревню к тетушке Зьеу.

Тетушка вообще-то была женщиной доброй и немногословной, поэтому слышать от нее такие жестокие слова было вдвойне тяжело. Односельчане поначалу помалкивали, но смотрели на Тхюи явно неодобрительно. Только братишка Ты был еще настолько мал, что ничего не понял. Всякий раз, когда тетушка Зьеу начинала ругать Тхюи, он от всей души жалел сестру. Один лишь он и удерживал Тхюи в доме тетушки Зьеу, упреки тетушки Зьеу настолько отравляли жизнь Тхюи, что у нее не было больше сил оставаться в ее доме. Уехать бы куда-нибудь подальше! А как же брат? Тхюи не раз уже упрекала себя за то, что хотела умереть, забыв о братике, — а ведь это было самое дорогое, что у нее осталось! В порыве раскаяния Тхюи прижимала братишку к груди и просила у него прощения. Тот ничего не понимал и лишь с удивлением смотрел на Тхюи, спеша вырваться из ее объятий и убежать.

Тетушка Зьеу поставила две пиалы, полные лапши, достала еще одну пиалу поменьше и отлила бульону. Ты любил бульон, а Тхюи любила гущу, и чтобы перцу было побольше. Тетушка положила пару стручков перца, половинку лимона, прикрыла все сверху другой пиалой. Ох ты, грехи наши тяжкие! Проснулась на рассвете, открыла глаза, а мальчишка уже куда-то исчез. Наверняка ловит где-нибудь лягушек, небось вымок до нитки, а может, гоняется за птичками или за мышами… Проболтается так полдня, прибежит раскрасневшийся, как гардения. Ох, грехи наши тяжкие! Всего-то и есть, что эти двое у нее на шее, а передохнуть некогда! И не больно-то они ее слушаются! Тетушка достала перепачканные грязные штаны Ты, хорошенько вытряхнула их, потом положила в позеленевший медный таз, и зачерпнула из большого глиняного кувшина воды черпаком, сделанным из скорлупы кокосового ореха. Ох, боже ты мой! Болтается малец где-то весь день, а потом обо всем, что попадется ему на глаза, начинает ее расспрашивать, а тут дел прорва, из дому-то никак не выйдешь!